Как только ветер затихает, я вызываюсь идти на улицу косить траву. Сидеть дома мне невмоготу. И вот я беру ключи от папиного гаража, чтобы взять газонокосилку, достаю её и приступаю к делу. Эта работа заставляет почувствовать себя ужасно взрослым. Возможно, потому что раньше (до того, как я пошёл в среднюю школу) я видел, как это делал отец, и завидовал ему. Мне казалось, что это очень важное дело. И в глубине души я думаю так до сих пор, хотя и понимаю, что заросший газон ещё никого не убил.

Когда я заканчиваю, опять поднимается ветер, во всяком случае, мне так кажется, потому что калитка снова начинает скрипеть. Я морщусь, но через секунду скрип затихает, и я соображаю, что калитку открывает не ветер, а человек. Этим человеком оказываешься ты.

Ты идёшь по забросанной скошенной травой тропинке в мою сторону. На тебе свободное тёмно-серое пальто и голубые мешковатые джинсы (меня всегда удивляла твоя манера одеваться, словно парень, хотя очевидно, что у тебя не та фигура, которой нужно стесняться). Твои волосы слабо завязаны сзади – каждый порыв ветра освобождает новые пряди.

Я опираюсь на ручку газонокосилки и, не двигаясь, словно загипнотизированный, смотрю на тебя. Ты подходишь, быстро достаёшь что-то из тканевого вырви глаз красного рюкзака и протягиваешь мне. Этим чем-то оказывается блокнот, в который я записываю всё, что со мной происходит, в том числе и про тебя.

– Похоже, это твоё. По крайней мере, валялось под той партой, за которой ты сидел.

Я тут же вырываю блокнот из твоих рук, но так и не нахожу, куда его спрятать. Если ты его прочитала, то мне конец. Хотя ты бы не вела себя так спокойно, если бы знала, что я вообще о тебе пишу.

– Я не читала! – тут же вырывается у тебя, когда ты видишь, как я задёргался. – Я не фанат чужих дневников.

– Это не дневник, – лживо оправдываюсь я непонятно зачем.

Ты пожимаешь плечами.

– В любом случае это твоё.

– Спасибо, – неловко благодарю я, постепенно приходя в себя.

Ты глядишь на меня в упор огромными глазами. Мне хочется смотреть в них как можно дольше, чтобы понять, какого они цвета. Кажется, зелёные. Но я не могу сказать точно.

– Меня зовут Флоренс, – говоришь ты так, будто мы видимся впервые.

– Я знаю, – почти перебиваю я.

Повисает неловкая тишина.

– Мне нравится твоё имя, – неуклюже признаюсь я, не в силах сказать что-либо более умное.

– Моим родителям тоже. Вероятно, они считали, что оно поможет мне стать кем-то вроде Флоренс Найтингейл^[2].

– Помогло?

– Едва ли.

Я усмехаюсь такой очевидной самокритике, после чего снова наступает тишина, которую ни ты, ни я не стремимся нарушить.

Я не отрываясь продолжаю пялиться на тебя, ведь раньше я не видел твоего лица так близко. Ты действительно выглядишь как ожившая фарфоровая кукла, и только пряди волос, развевающиеся на ветру, не позволяют спутать тебя с ней. Что-то необъяснимое в тебе привлекает меня, и я даже не уверен, что это внешность.

– Сид. Сид Арго, – представляюсь я через какое-то время и осмеливаюсь протянуть тебе руку. Ты пожимаешь её сильно, уверенно, по-мужски, и у меня по коже пробегают мурашки, потому что ко всему прочему твоя кожа ледяная. Из-за этого я съёживаюсь, но ничего не говорю, однако ты тут же выдёргиваешь ладонь из моей, хотя твоя холодность мне не так уж и неприятна.

– Арго́? Прямо как тайный язык или корабль аргонавтов?

– Не совсем. Я А́рго. И теперь я твой должник, – говорю я, сворачивая блокнот в руке.

– Это просто блокнот.

– Ну, может, и не совсем, – признаюсь я смущённо.

Ты чуть усмехаешься, словно знаешь его содержимое, из-за чего меня бросает в жар. Но сказать наверняка, читала ли ты, я не могу, к тому же у меня нет причин тебе не верить.

– Тогда ты и вправду мой должник, – говоришь ты, направляясь обратно к тропинке.

– И чего ты хочешь? – окликаю я тебя на полпути к выходу.

Ты поворачиваешься и серьёзно о чём-то задумываешься. Но ничего не отвечаешь.

– Спасибо, – ещё раз благодарю я, понимая, что ты, скорее всего, продолжишь молчать.

Ты киваешь и идёшь к выходу, но когда оказываешься у калитки, резко останавливаешься и снова поворачиваешься.

– А мы ведь виделись в церкви?

Да, и с тех пор как мы увиделись впервые, прошло три службы, но я тебя на них не разглядел.

– Я видел тебя только один раз летом. Потом ты не приходила?

– Мы обычно садимся в самом первом ряду, а вы, наверное, в конце. Вот ты и не замечал.

Странно. И как я мог вас проглядеть? Кажется, твой отец выше всех в городе.

Ты задумываешься, а потом всё же решаешься спросить:

– Как ты это выносишь? – в голосе слышится печаль, отчаяние и что-то такое, что я не могу описать словами. Мы оба понимаем, что ты говоришь о службах.

Я пожимаю плечами.

– Каждое моё воскресенье вот уже одиннадцать лет начинается с церкви, с речей Патрика. Эти службы – неотъемлемая часть меня, – я говорю чистую правду. Но это не значит, что службы мне нравятся. Они как недостатки в характере, о которых прекрасно знаешь и которые раздражают, но ты ничего не можешь с ними поделать, потому что они – это ты.

– А я к этому никогда не привыкну. Эта церковь – ад. Мой личный ад.

Меня слегка передёргивает от твоей честности. Однако в глубине души приятно, что ты мне настолько доверяешь, хотя я даже не понимаю почему. Откуда ты знаешь, что я не фанатик? Что я не расскажу всем, какая ты безбожница?

Ты направляешься к выходу. Но мне не хочется тебя так просто отпускать. Я понимаю, что, раз ты осмелилась спросить, значит, тебя это волнует.

– Флоренс! – зову я тише, чем мне хотелось бы.

Ты поворачиваешься, подходя ближе. На улице нельзя кричать. Ты тоже это знаешь.

– Отключайся, – советую я, – считай до ста, до тысячи, до миллиона, пой про себя, придумывай истории… Главное – не слушать, что он говорит. Это далеко не о вере, это другое…

– Я так и делаю, но это мучительно. Каждый раз возникает соблазн вырваться оттуда, убежать и никогда не возвращаться.

– Со мной так было поначалу… – Хочется продолжить, но я всё же замолкаю. И так слишком много сказано. Услышь меня хоть кто-либо из местных, и наша семья тут же стала бы чужаками. Как вы.

Теперь мы оба знаем об отношении друг друга к церкви. Это сближает нас и одновременно отдаляет. С одной стороны, мне хочется узнать тебя ещё лучше, поговорить, сказать больше, чем я сказал, но с другой – мне стоит держаться от тебя подальше, чтобы не сболтнуть лишнего и чтобы никто, видя нас вместе, не понял, что нас сближает.

Но всё же желание узнать тебя перевешивает всякую осторожность и страх.

– Может, тебя проводить?

– Здесь десять минут ходьбы, – усмехаешься ты. – К тому же ваш город самый безопасный на планете.

– А где вы живёте?

– Старый дом Мэйронов. – Ты замолкаешь, но сразу же добавляешь: – Тот, что у перекрёстка.

– Знаменитый дом с фиолетовой крышей.

Ничего особенного в доме не происходило, насколько я знаю, но это действительно единственный в Корке дом с фиолетовой крышей. У остальных она красная, серая или коричневая.

– Вы купили его?

– Нет, – отвечаешь ты, но не торопишься объяснять, каким же образом он вам достался.

– Вроде говорили, что мистер Мэйрон умер от рака? Это произошло лет десять назад.

– От инфаркта. Одиннадцать лет назад. – Ты затихаешь, а потом тихо добавляешь: – В сентябре. – Будто это кардинально меняет дело.

– Кажется, до вас там жила его дочь, верно? Не помню, как её звали… – я напрягаю память, – поговаривали, что она сошла с ума после смерти отца.

Ты опускаешь взгляд, думая о своём, но через некоторое время, встрепенувшись, говоришь:

– Ну что ж, береги свой НЕдневник, – горестно усмехаешься ты и выходишь со двора под скрип калитки.

И тут я делаю то, что в здравом уме никогда бы не совершил. Я кладу блокнот под одно из колёс газонокосилки, чтобы его не унесло ветром, и выбегаю за тобой. Уже через пару секунд мы идём вровень.

– Я всё-таки решил, что тебя нужно отблагодарить за блокнот.

Ты ничего не отвечаешь, словно была уверена в том, что я так поступлю.

– Как ты узнала, где я живу? – спрашиваю я, чтобы возобновить разговор, хотя понимаю, что узнать чей-либо адрес в городе проще простого.

– Спросила у мистера Супайна. Он, наверное, решил, что я ненормальная, раз бегаю по домам, возвращая блокноты. Хотя по нему вообще трудно сказать, что он думает.

«Как и по тебе», – думается мне.

– А откуда вы приехали, если не секрет?

– Буффало, Нью-Йорк.

Я присвистываю.

– Ничего себе, по сравнению с Корком это огромный город. Как вас сюда занесло?

– Ну да. Второй по населению в штате после самого Нью-Йорка, – говоришь ты без особого энтузиазма, игнорируя мой вопрос. – А ты решил, куда будешь поступать? – интересуешься ты, ловко переводя разговор в другое русло.

– Нет, – отвечаю я, пожимая плечами, чтобы не вдаваться в подробности, но потом всё же добавляю, чтобы ты не решила, что я такой уж оболтус: – Может, Университет Тафтса или Массачусетский, – умно говорю я. Вроде я читал о них.

– Неплохой выбор.

Я киваю.

– А ты?

– Гарвард! – отвечаешь уверенно, ни секунды не сомневаясь, будто уже поступила туда. Теперь тебя трудно спутать с фарфоровой куклой. Ты становишься настолько реальной, насколько это возможно. У тебя даже начинает пульсировать жилка у правого виска, словно моя реакция для тебя очень важна. Но я не знаю, что сказать тебе на это.

– Здорово, – еле выдавливаю я.

Ты останавливаешься и долго не моргая смотришь на меня. И, естественно, мне тоже приходится остановиться.

– Что не так? – удивляешься ты.

– Ничего.

– Да ты весь побелел, будто я говорю, что у меня есть атомное оружие и я собираюсь уничтожить всю планету.

– Да нет же, – беспокойно усмехаюсь я. И когда всё успело пойти не так?

– Что происходит? – не отстаёшь ты.

Я тяжело вздыхаю и вытягиваю руки из карманов джинсов.

– Ты правда хочешь знать?

Ты нетерпеливо киваешь.

– Смотри, – я вытягиваю перед собой руки, сжатые в кулаки, прямо к твоему лицу, – левая рука – это Корк, правая – Гарвард.

Ты внимательно, хоть и несколько скептически смотришь на меня, словно ждёшь фокуса. Но фокуса не будет. Я не маг, я реалист.

Я прячу правую руку за спину, а левый кулак ещё больше выставляю вперёд.

– Что-то я не вижу твоего Гарварда, – замечаешь ты язвительно, скрещивая руки на груди.

– Точно так же как и я не вижу возможности поступить туда. Гарвард – другая галактика, о которой такие, как мы, можем только мечтать.

– Мы? – удивляешься ты. – Не знаю, что ты себе думаешь, но я явно не вхожу в это твоё «мы». Гарвард – моя мечта. Я хочу там учиться, сколько себя помню. И я, конечно, не спрашивала у Гарварда, но думаю, он тоже хочет, чтобы я в нём училась.

Довольно амбициозно.

– Что ж, попытайся. – Я повторяю твой жест: скрещиваю руки на груди. Уж слишком рьяно ты на меня нападаешь.

– Я поступлю туда и уеду отсюда, – уверяешь ты, скорее пытаясь убедить саму себя.

Я пожимаю плечами.

– Какой же ты всё-таки засранец, – раздражённо говоришь ты и живо направляешься в сторону дома с фиолетовой крышей. Я нагоняю тебя.

– Флоренс! – зову я громко, отчего на миг сам пугаюсь, и ты хоть и неохотно, но всё же поворачиваешься. – Что я сделал не так?

– Ничего, – бросаешь ты, но я-то вижу, что задел тебя.

– Я не хотел тебя обижать.

– Такие, как ты, меня не обижают – такие, как ты, меня подстёгивают.

– На что?

– На то, чтобы добиваться своего. Если кто-то говорит, что ты чего-то не можешь, то не значит, что это так и есть, – ты выпрямляешься, словно струна, – лучше попытаться и проиграть, чем ничего не делать и потом всю жизнь жалеть.