Последний визит был в жилой комплекс. Туман быстро рассеивался – уже дымка скорее, чем туман. В летной школе военно-воздушных сил его учили, на какую видимость можешь надеяться в тумане, на какую в дымке. Туман – облако, видимость тысяча ярдов и меньше. На аэродромах, когда ночью заходили на посадку бомбардировщики, полосу поливали по краям горючим и поджигали. Работало вроде бы. На себе ему, слава богу, этого испытать не пришлось. Войне хватило совести кончиться до того, как подобное могло стать необходимым.

Но даже без тумана в жилом комплексе нетрудно было заблудиться. Поди пойми, чем руководствовались планировщики, какой схемы или идеи, если она вообще была, пытались придерживаться. С одного конца более старые дома, построенные сразу после войны и уже довольно обшарпанные. С другого строительство еще идет: кирпичные коробки, крохотные садики, иные аккуратно возделаны, другие, большинство, просто редкая травка поверх строительного мусора. В «Геральд» или еще где-то он читал, что население Британии сейчас пятьдесят два миллиона. Английские сельские пейзажи сентиментальных чувств у него не вызывали. Он вырос в крупном городе, переместился из его грубого центра в более приличную пригородную часть. Пусть, кто хочет, обмирает при виде Котсуолдс или Йоркширских долин – это не для него. Но пятьдесят два миллиона! Вся страна, похоже, будет застроена этими маленькими коробками! Таково, что ли, наше будущее?

Он нашел-таки нужный дом. Был в нем уже, оказывается. В садике качели и останки детской лошадки-качалки. Дверной звонок, похоже, не работал. Он постучал. Дверь открыла девочка лет пятнадцати. Он нахмурил брови, припоминая.

– Джули?

Она улыбнулась, показывая щель между зубами. Он видел ее весной, когда она сказала матери, что баловалась с аспирином и перебрала. Нет, серьезной передозировки не было. Сейчас выглядела веселой, и у него мелькнул в голове вопрос об источнике веселья. Просто юный возраст, возможно; просто то, что она живет на свете.

Они вошли в гостиную. В ней стоял телевизор.

– Ждет, когда начнется, – сказала Джули, кивком показывая на девочку, свернувшуюся на софе. – Я сказала ей уже, что до вечера ничего не будет.

– Привет, – сказал Эрик. Он поставил свою черную сумку на подлокотник софы. – Как тебя зовут?

– Это Пола, – сказала старшая. – Говорить не может, горло у нее.

– Твоя сестра?

– Сводная.

Лет девять-десять, подумал он. Короткие, чуть волнистые каштановые волосы, огромные карие глаза. До смешного красивая. Интересно, сохранит это до взрослых лет или сейчас ее минута, ее краткая вспышка совершенства? Если сохранит, то не будет долго болтаться в этом жилом комплексе.

– Лежала, плакала, – сказала другая девочка.

– Ну, это никуда не годится, – сказал он. – Дай-ка я взгляну. – Он потянулся к сумке, открыл ее и достал деревянный шпатель и фонарик-карандаш. Присел перед ребенком на корточки. – Открой пошире. – Он прижал ей беспокойный язык, пустил луч в глубину горла, прищурился.

– Да, воспаление.

Он вынул шпатель, погасил фонарик. Она позволила ему пощупать шею, маленькая зверушка. Смотрела на него так пронизывающе, что подступил смех.

– Гланды у нее, да?

– Да, – сказал Эрик.

– Придется их вырезать. Мне вырезали, когда мне было, сколько ей. А она не хочет. Боится.

– Сначала попробуем другое, – сказал Эрик. – Все зависит от того, чем оно вызвано, это воспаление. Попробуем вот что. Может быть, ничего больше и не понадобится.

Он сел на софу, примостил на колене бланки рецептов. Выписал пенициллин, расписался, оторвал листок и протянул Джули.

– Сможешь прямо сейчас сходить в аптеку? Мистер Тилли объяснит, как принимать. Аспирин у вас дома есть?

Джули покраснела и покачала головой. Эрик нашел в сумке пузырек. Высыпал в ладонь две таблетки.

– Брось их в стакан воды, помешай, чтобы растворились. Дай ей полстакана и проследи, чтобы выпила. Через два часа дай ей выпить остальное. И неплохо бы купить аспирин у мистера Тилли. Скажи ему, для кого, и скажи, что он может мне позвонить, если какие сомнения. И она должна есть.

– Не хочет.

– Надо. Суп у вас имеется?

– Кубики.

– Купи, когда пойдешь, пару банок супа. – Он повернулся к младшей. – С каким ты любишь вкусом? С томатным?

– …бным, – прошептала девочка.

– Она говорит: с грибным.

– Ты сама ростом с грибок, – сказал Эрик. Затем обратился к старшей: – Деньги у тебя есть?

Она покачала головой. Он вытащил бумажник. В кожаной рамочке, которой снабдили бумажник изготовители, с чего-то вдруг решившие, что человек непременно захочет носить с собой фото, был помятый снимок Айрин, сделанный в последние недели перед свадьбой. Выражение ее лица… если не «храброе», то каким еще словом его определить? Он вытянул бумажку в десять шиллингов и дал девочке, держа двумя пальцами.

– Сдачи тебе хватит, чтобы купить мороженое, – сказал он. И младшей: – С грибным вкусом, я думаю.

Наконец-таки улыбка.

В амбулаторию он вошел так, чтобы не идти через приемную. Там наверняка уже набралось с полдюжины человек – сидят в верхней одежде, шелестят страницами «Нэшнл джиогрэфик» или изучают пол, нервничая из-за того, что заставило их прийти, выстраивая в уме свои жалобы. Его кабинет был в том конце, что выходил на улицу. Габби принимал в другом конце, с видом на сад. Садик был всего ничего, но Габби сажал там луковичные цветы, тюльпаны по большей части, и там росла слива, он собирал с нее урожай для самодельного крепкого напитка, который обещал дать когда-нибудь Эрику попробовать.

Он сел за свой стол. Сестра-регистратор миссис Болт (с ней он тоже не хотел пересекаться) оставила его почту на бюваре. У него было десять минут до первого пациента. В большом конверте – «Ланцет» за последнюю неделю. Они с Габби делили подписку на этот медицинский журнал. Обычно находили время обсудить его содержание, но сейчас не до того. Под «Ланцетом» – пара конвертов с рекламой от фармацевтических компаний. Глянцевые брошюрки, цветные фото. Иной раз конверт был с подарком, впрочем, подарки обычно предлагали торговые представители – случалось, бывшие врачи, – которые присаживались тут, как дружки, проходившие мимо и решившие заглянуть, и заводили непринужденный разговор о новом лекарстве от давления. В начале лета ему предложили годичное бесплатное членство в загородном клубе ровно из тех, какие он презирал, и он вступил-таки.

В самом низу лежал конверт, надписанный синими чернилами свободным почерком, с размашистыми, уверенными заглавными Д в «Доктору» и П в «Парри». Беря его, он бросил взгляд на дверь, как будто опасался вторжения миссис Болт или даже Габби, чьи большие печальные глаза чего только не навидались. Но дверь была закрыта, сквозь тюлевые занавески за его спиной сочился ровный утренний свет. Он был наедине с собой.

Открыл конверт ножом для бумаг (на рукоятке – «диставал»^[3] золотыми буквами). Внутри одна страничка, фирменный бланк с водяными знаками. Надушила, что ли? Или это всего лишь ее прижатая пишущая рука, близость ее запястий с мазками духов по теплой от живой крови коже? Она назвала ему однажды эти духи, и он постарался не запомнить название.

Он быстро пробежал письмо глазами. В нем говорилось, что она пишет ему после ванны. На ней только ее шелковое кимоно, то, что с лилиями, и шелк гладит ее так, что она томится по Эрику и ждет. Она говорила – и писала – такое, выражала такие мысли, какие он и сейчас находил возмутительными в женщине. Откуда она этого набралась? Из романов? Из тех, похоже, что он видел у женщин в загородном клубе. Из толстых романов, которыми они заполняют свои бесконечные дни.

Прочел раз, другой. Она умеет обласкать словами, этого не отнять. Но письмо, прямо сюда, в амбулаторию! Сказал же ей в последнюю встречу; думал, она поняла. Разумеется, поняла. Это была часть игры, она дразнила его так – тó в нем дразнила, что называла «Эриком из воскресной школы», хотя ни в какой воскресной школе он ни разу в жизни не бывал.

Во всем, что она делала, проявлялась необычайная опытность. Бесило подозрение, что она знает о жизни больше него, – она, которая из дома-то редко выходит. Подумал, не порвать ли письмо, – но куда клочки? Миссис Болт, составляющая их, как пазл, – насколько это мыслимо? (…и шелк гладит меня так, что я томлюсь…)

Он сунул листок обратно в конверт и положил конверт во внутренний карман пиджака. На ум пришел отец, поднявшийся от бригадира пути до помощника начальника станции Нью-стрит в Бирмингеме, надежный человек, который входил в свой кабинет в черной шляпе-трильби на шелковой подкладке, снимал ее натруженными руками путейца и вешал на стоячую вешалку. Человек, которому можно доверить движение поездов, потоки пассажиров. Пример отца – вот его воскресная школа, не имевшая, однако, никакого отношения к религии.

На краю стола стоял ящик переговорного устройства. Оно появилось полгода назад. Миссис Болт уже не должна была всякий раз, как надо что-нибудь сообщить, идти к нему по коридору. Но сигнал всегда заставал его врасплох, вот и теперь. Уменьшить громкость возможности не было. Он нажал кнопку.

– Да?

– Вам звонит жена, доктор Парри.

– Жена?

– Она сейчас на проводе.

– Понятно. Ну что ж, соедините.

– Соединяю.

Миссис Болт освоила аппаратуру прекрасно. Была полной ее хозяйкой.

Он поднял трубку. Щелчок, за ним другой. Он ждал.

– Эрик?

– Это срочно? У меня начинается прием. Уже, наверно, пора было начать.

– Звонили из приюта, – сказала она. – Хотели с тобой связаться.

– Из какого приюта?

– Для душевнобольных. Из больницы.

– Что им нужно?

– Не знаю. С тобой хотели поговорить. Я сказала, что могу передать сообщение.

– И где сообщение?

– Им нужно, чтобы ты позвонил.

– Хорошо. Позвоню позже.

– Звучало, будто что-то важное.

– Сомневаюсь в важности.

– Как у тебя утро прошло?

– Утро как утро. Послушай, мне некогда сейчас. Пока, до вечера. – В трубке очень отчетливо, хоть и поодаль, раздался дверной звонок коттеджа. – Кто это? – спросил он.

– Не знаю, – сказала она. – Почта, вероятно.

– Ну, всего хорошего.

– Пока.

– До вечера.

– Да. До вечера.

Он положил трубку и потянулся к переговорному устройству.

– Первый может войти, миссис Болт.

Авторучкой («паркер 51», серой с серебром, с рекламной надписью «Глаксо»^[4]) он мелкими буквами написал на бюваре: приют.