Осень – время, когда Лукания, как по-прежнему зовут Базиликату ее жители, раскрывается во всей своей глубине. Ритм замедляется, пейзажи меняют краски. Нет лучшего сезона, чтобы влюбиться в эти места, полные первозданной красоты и человеческого тепла

Среди лесов, окрашенных в золотисто-красный цвет, тропинок через безмолвные долины и маленьких деревень, застывших во времени, Лукания раскрывает свои самые спрятанные, самые интимные уголки. Вдали от летнего света все вокруг кажется более подлинным, близким, реальным. Это время щедро накрытых столов, тёплых традиционных блюд, вкусов, которые говорят о сельской осени: свежего вина, домашнего хлеба и ароматов, доносящихся с бабушкиных кухонь. Каждая трапеза становится ритуалом, каждый ингредиент – историей. В этих местах тишина говорит громче слов. Осень-время неспешности, безмятежности вечера у потрескивающего камина, прогулки по шуршащим листьям. Простые, но наполненные смыслом моменты, которые остаются в сердце.

Осеннее солнце встает поздно и утро проснулось вместе с Николеттой, не с солнцем – с ароматом. Он пробился сквозь щель под дверью, растянулся по плитам пола, словно укутал их от холода густым, тягучим одеялом.

Николетта опустила босые ноги на пол и тут же вздрогнула, отдернула, каменные плиты показались ледяными. Она нащупала под кроватью тапочки, подумав, сначала натянула теплые носки, а потом накинула на плечи потертый старенький плед и поплелась на кухню, куда и манил теплый аромат.

Там царил священный хаос осени.

На плите в медном тазу булькало варенье – густое и темное, пузыри лопались с громким неприличным чавканьем. Синьора Пенелопа, в фартуке с фиолетовыми пятнами помешивала варево деревянной ложкой.

– Mora… ежевика. Подмороженная, но живая, из осеннего леса. Из такой лучшее варенье. Джузеппе принес на рассвете, сказал – последние, с опушки, там теперь лишь ветер гонит листву.

– Холодно, как в склепе, Пенелопа! – Николетта взяла в руки чашку с щедрой порцией кофе, вдыхала горячий пар, наслаждалась теплом нагретой глины.

– В такую погоду ягода слаще. Морозец выгоняет из нее кислинку. Словно грех из души, как сказал наш новый священник. Ты заметила, Летта Денизи, что голос у него молодой, а взгляд- старый, знающий цену тишине…

– Отец Франческо? Да, интересный человек. Держится строго, а улыбка- детская. Похоже, Господь не оставил нас после ухода дона Пеппино.– Николетта потянулась к миске с ягодами, раздавила одну между пальцев. Сок, темный как выдержанное вино, окрасил кожу. – Говорят, он из Болоньи. Умеет с детьми говорить, не сверху. а глаза в глаза. Ты видела в воскресенье, как он утешил маленькую Анну? Не крестом, а каплей меда. Сказал – «Божья сладость всегда с тобой».

– Не тронь ягоды! Я на пирог оставила.

Николетта вздохнула, глядя, как пар от варенья поднимается над чаном.

– Осень…новое варенье… новый священник… Все меняется, Пенелопа. Вот и лес отдал нам последнее – подмороженное. но сладкое. Может и мы на старости еще на что-то сгодимся?

– Сгодимся, Летта Денизи. Хотя бы на то, чтобы научить молодых священников варить варенье из того, что посылает жизнь. Даже если это просто подмороженные ягоды. А ты, чем философствовать, да тоску нагонять, сходила бы на площадь. Сегодня рыночный день, а у нас мало перцев. Зима близко, пора прятать солнце в горшочки. А пока ты ходишь, глядишь и распогодится, осень в этом году необычно теплая.

* * *

Николетта Денизи стала одной из жертв нечестных риэлторов, когда за бесценок продала свой домик после смерти матери, слишком большой для одинокой женщины. Риэлторы сразу поняли, что тут можно нажиться и бедная синьора не заметила, как оказалась в уродливом панельном доме на окраине.

До той встречи в горах она никогда не общалась близко с «маэстрой», как уважительно звали жители деревни Пенелопу Авильянези. Ведь она учила их всех, а потом их детей, внуков. А серую мышку Николетту Денизи почти не замечали. Собственно, двадцать лет разницы в возрасте не способствовали общению двух учительниц на пенсии, да и жили они в разных деревнях, которые соединяла единственная горная тропа. Сблизившись при расследовании убийства ведьмы… о, ну конечно же ведьм не бывает! – две учительницы на пенсии неожиданно подружились и решили жить вместе. Решение оказалось удачным.

Николетта творила настоящие чудеса с цветами и травами, а вот готовить не умела совершенно. Итальянка, которая не может пасту сварить – редчайший случай! Но у Николетты спагетти умудрялись пригореть, вода выкипеть, а кастрюля прийти в непригодность. А что поделать, если попалась такая интересная книга, что не оторваться, как тут вспомнить о кастрюле на плите! Зато маэстра готовила божественно. И не только готовила.

В свои девяносто Пенелопа почти не выходила из дома на вершине горы, но категорически отказывалась переехать пониже, к дочери, внукам или правнукам. Три года назад она освоила планшет и начала делать потрясающие фотографии, выкладывать их в сеть, обрела популярность далеко за пределами своей деревни. А новости… для этого есть телефон, да и кто откажется забежать в гости на тыквенный или черешневый пирог маэстры Пенелопы!

Так, неожиданно, жизнь Николетты изменилась. Ее запомнили и даже полюбили. Она заваривала для всей деревни свои травы, продавала особенные чаи на рождественских рынках, но главное – больше не была серой мышкой и даже… Ох, неловко об этом говорить, в ее-то возрасте! В общем… впервые Николетта влюбилась. Да не в кого попало, а в статного бравого maresciallo карабинеров Брандолини, а тот – совершенно непонятная история! – ответил взаимностью. Рано говорить о будущем, не молодежь же, но Бани Брандолини все увереннее входил в ее жизнь.

Уважали двух пожилых синьор не только за травы, кулинарию и учительство. За несколько лет они умудрились раскрыть несколько убийств, обставив карабинеров, к большому смущению Брандолини.

За последний год жизнь в деревне преступлениями ни разу не сотрясалась, текла по-прежнему мирно и размеренно, правда, Брандолини все больше нервничал и мрачнел. Все дело в новой начальнице, присланной из Неаполя. Николетта не сомневалась, что с любым человеком можно найти общий язык, боялась подумать, что немолодой марешалло уйдет в отставку и уедет из деревни. В конце концов, всегда можно спросить совета у Пенелопы, маэстра способна разрешить любую ситуацию. В любом случае не может быть все так плохо, тем более, что начальница сидит в своем офисе и не часто сует нос в тихую деревню.

* * *

Воскресный рынок в горной деревне начинается с глухого гула, словно сами холмы просыпаются и вздыхают. Шумят моторы грузовых авто, цокают копыта ослика, везущего корзины с каштанами, трещат деревянные колеса тележки. Да-да, мы все еще в ХХI веке, просто улочки в горных деревнях строились так, что и сегодня пройти по ним могут лишь ослы. Не на своем же горбе тащить корзины со сладкими помидорами!

Наконец все расставлено, появляются первые покупатели, какофония голосов заполняет площадь. Хриплый бас старика, торгующегося за сыр, серебряный смех женщин у прилавка с оливками, взрывы ругательств и извинений, когда кто-то задевает своей корзинкой ящик и оранжевые шарики клементинов рассыпаются по камням прямо под ногами у покупателей. А сверху несется колокольный перезвон из церкви на площади и монастыря на утесе, нежный и влажный, будто капли дождя катятся с черепичных крыш.

Воздух густой, как суп-минестроне. В нем смешиваются терпкие запахи сыра и дымная вуаль от жаровни, где на углях шипят свиные ребрышки, от прилавка с травами тянет пряностями, в них мята, пахнущая давно ушедшей весной и орегано, горький, как старая любовь.

Рынок это география: склоны холмов в оливках, соленый бриз в анчоусах, и сладкая лень августовского дня в инжирном джеме. Рынок – не просто место торговли. Это оркестр, где каждый инструмент звучит по-своему, но вместе они создают восхитительную симфонию.

Неспешно продвигаясь вдоль прилавков, Николетта купила немного чернослива, фаршированного горгондзолой и окороком, Пенелопе наверняка понравится! А рынок кипел, тихая деревня бурлила, как и всегда по средам.

– Мадонна Санта, Джузеппе, этот канестрато… Ты его точно полгода в пещере выдерживал, как обещал? – Синьора Роза, в чёрном платье с кружевной накидкой, тычет тростью в сторону знаменитого луканского сыра.

– Для тебя, carissima, как для святого Петра! Шесть месяцев в гроте, где ветер с вершин гуляет. Попробуй, это поцелуй ангела с терпким характером! – Джузеппе откалывает крохотный кусочек, и синьора, закрыв глаза, кряхтит:

– Bene, bene. Беру два. И скажи своей жене, что её лимончино в прошлое воскресенье был… крепковат.

Сыровара и старую синьору сменяют другие голоса.

– …и говорю же я ему, этот новый синьор Альбани, что переехал в старый дом Кончетти… Нет, ты послушай, Грация! Он зелёные ставни покрасил! В жёлтый! – Синьора Клаудиа, размахивая связкой розмарина, чуть не сбивает корзину с каперсами.

– Жёлтый? Мадонна! А его жена… Видела, в каком платье она в церковь пришла? Выше колен! И дети… их девочки… дадут тут жару. . Говорят, они из Турина. С севера. – Грация качает головой, пробует оливку и шепчет:– А синьора Нелла сказала, что они по ночам свет в подвале не выключают. Задумали что? Может, они эти… ящеры? Или… социалисты?

– Эй, старик, эти артишоки не из Потенцы? Говорят, там воздух грязный. Или из сада этих, новеньких? – Молодой загорелый парень смеется, подначивает. Но старик-фермер хмурится. – Мои артишоки – как моя совесть! Чисты! А насчёт новых… Мальчик, в нашем возрасте новые соседи – как новый сорт вина. Не попробуешь – не узнаешь. Хотя… их девочка вчера у меня три лимона купила и спасибо сказала. По-нашему. Это уже что-то.

– …и он говорит: «Мы просто хотим тишины». Тишины! В Матере, в полдень! Да там каждый камень орет свои истории! – Синьор Адриано, поправляя шарф, протягивает продавцу монету. – Дай сто грамм прошутто, Марчелло. Un etto. И потоньше. Не как для северян.

– Слышал, они капучино после обеда пьют, – Марчелло скривил гримасу, тонко нарезая прошутто.

В разговоры вплетаются крики продавцов, хвалящих свой товар, приветствия соседок, словно увидевших друг друга после долгой разлуки, хотя не далее, чем вчера они ругались из-за громкой музыки из окна. Звон бокалов из бара на углу, где подкрепляются продавцы, еще до рассвета установившие свои палатки на площади. Вздохи – кто-то опускает горячий хлеб в масло, приготовленное для дегустации, пробует и зажмуривается от блаженства. Здесь говорят не только словами, но и сердцем.

И когда синьора Роза укладывает свой сыр в плетеную корзинку, она бурчит себе под нос: – Ладно, если его жена, эта вертихвостка, печет пирог с тыквой, как мой покойная Ливия, прощу им желтые ставни…

Вот и лавочка на колесах синьора Пино, все знают, что покупать овощи нужно именно здесь. Николетта уже наклонилась над перцами, выбирая лучшие, когда услышала громкие возмущенные голоса и обернулась.

У прилавка напротив стояла женщина лет тридцати пяти в форме карабинеров. Волосы заплетены в косу. Невысокая, подтянутая.

– Я пришла сюда в надежде найти хорошую картошку. – Говорила женщина фермерше за прилавком. – Но вы задрали немыслимую цену, смотрите, картошка вся сморщилась.

– О… – Похоже у фермерши даже не нашлось слов. Она растерянно смотрела то на недовольную покупательницу, то на практически идеальные клубни в лотке.

– Сделайте мне скидку. Я б купила салат, ненавижу обед без салата, но он весь такой вялый, что у меня рука не поднимется за него заплатить.

– Скидку? – Дрожащим голосом спросила фермерша.

– Ну, раз вы сами не в состоянии, я беру со скидкой в тридцать процентов. – Карабинер бросила несколько монет на стойку, сложила продукты в пакет и ушла.

Фермерша все еще не вышла из ступора.

Пино вышел из-за прилавка, подошел к соседнему.

– Что это было, черт возьми?

– Какая ужасная женщина… с моей картошкой все в порядке!