Но Акико из «Узорчатой парчи» находит в себе мужество для возрождения. Она решается на развод с нелюбимым вторым мужем, за которого вышла по воле отца, и посвящает себя воспитанию и лечению своего неполноценного ребенка, из которого фанатично пытается сделать нормального члена общества. Она даже находит силы понять – и простить предавшего ее Ясуаки. Совершенно очевидно, что автор хочет предъявить читателю японку нового типа – раскованную, смелую, независимую в решениях и выборе, умную, тонкую и в то же время непокорную и несгибаемую, бунтующую и мятежную, словом, женщину нашего времени. Хотя догмы старых условностей по-прежнему сковывают ее по рукам и ногам… Это намерение автора как бы усиливается, подчеркивается и дополняется женской ролью «второго плана» – «простушкой» и простолюдинкой Рэйко. Эта девушка, которой Ясуаки, казалось бы, просто пользуется в стесненных жизненных обстоятельствах, на самом деле отнюдь не проста и тем более не глупа. Она практична, предприимчива (кстати, автор и тут проводит аналогии со средневековыми женщинами Японии – обитательницами торгово-купеческой Нанивы – старой Осаки), полна жизни и любит Ясуаки – беззаветной и бескорыстной любовью, граничащей с самопожертвованием. Собственно, это Рэйко (вместе с Акико, поддерживающей бывшего мужа своими письмами) вытаскивает Ясуаки из пучины отчаяния и жизненной грязи, в которую он постепенно погружается после развода с Акико. И Смерть, преследовавшая его много лет, наконец отступается от него. (Тема Смерти и, в частности, самоубийства вообще характерна для творчества Тэру Миямото, она звучит во многих его произведениях.) Ясуаки уходит от Смерти к Жизни – и к новой, хотя и вполне земной любви…

Мужские характеры тоже незаурядны. Сам Ясуаки и отец Акико – весьма колоритные, запоминающиеся и «узнаваемые» типажи японских мужчин. Можно даже сказать, что по японским меркам это почти что «мачо». И все же мужская линия явно проигрывает женской. Можно только поражаться искусству перевоплощения автора-мужчины, сумевшего столь тонко, столь изощренно показать изнутри мельчайшие движения противоречивой и алогичной женской души…

Не менее поражает еще одна особенность «Узорчатой парчи»: столь же элегантная утонченность стилистики Миямото, также обращенная скорее в прошлое, нежели в настоящее, и явно адресованная избранным. «Узорчатая парча» – прозаическое произведение, однако воспринимается как высокая поэзия классических танка и хайку. Намеренно или невольно автор прибегает к псевдопоэтическим приемам, нам судить не дано. Но взгляд «цепляет» нечто такое, что заставляет искушенного в японской поэзии читателя вспоминать поэтические «слова-изголовья» (макура-котоба), содержащие набор устойчивых эпитетов; «иносказательные описания» (мидатэ), опосредованно передающие мысль автора; «развернутые экспозиции» (дзё), как бы дающие красочное введение к главной посылке, не говоря уже об обилии «сезонных слов», отражающих времена года (киго) – непременных атрибутах хайку… Все это придает удивительную гибкость и пластичность тексту. Автор использует и богатейшую цветовую палитру, подчеркивая выразительность мысли и слога. Доминируют два цвета – алый цвет (кленовые осенние листья, языки пламени, пожар, любовная страсть) и беспросветно-черный (ночное небо, Смерть, ненависть, страх, отчаяние), однако они изысканно сочетаются с золотыми, зелеными, желтыми и багряными тонами – как в природе, так и в эмоциях героев. Краски переливаются, сверкают, перетекают друг в друга, образуя невероятные сочетания. Это фантастический синтез слова, чувства, цвета и музыки души. На прощание Акико напишет Ясуаки: «Перед тем как приступить к этому письму, я снова перечитала все Ваши послания. Разные чувства и ощущения промелькнули в моем сердце. Их невозможно выразить словами. Они подобны узорчатой парче моей души. Или переливающемуся мириадами оттенков и красок осеннему лесу»… В тексте оригинала этот пассаж короче и лаконичней. Но очарование японского языка заключается в том, что порой для того, чтобы передать все мыслимые нюансы короткого японского слова, требуется очень много русских эквивалентов. И не всегда они являются синонимами. Вот так и здесь. Вынесенное в заглавие произведения слово «кинсю», которое традиционно (и весьма неточно) принято переводить как «золотое шитье», на самом деле гораздо богаче и многослойней. Это и «богато расшитая парча, или богатая одежда», и «пышный, пестрый осенний ковер, многоцветные краски осени». А также – что особенно важно! – «изящная, изысканная поэзия и проза». Такого жанра, разумеется, не существует. В таком случае его следует выдумать. Потому что произведение Тэру Миямото заслуживает именно этого определения. «Узорчатая парча японской литературы»…

Галина Дуткина

Узорчатая парча

Господину Ясуаки Ариме

Извините великодушно, что сразу перехожу к делу.

Даже представить себе не могла, что когда-нибудь вновь встречу Вас, да еще в горах Дзао, в кабинке фуникулера, поднимаясь от Сада георгинов к станции Докконума.

Удивление мое было столь велико, что все двадцать минут, остававшиеся до прибытия в Докконуму, я просидела молча, словно утратив дар речи.

Сколько же времени утекло с того дня, когда я последний раз вот так же писала Вам письмо?.. Если посчитать, получается лет двенадцать-тринадцать. Думала, что никогда уже не увижусь с Вами, однако волею случая мы все-таки повстречались. Увидев Ваше разительно переменившееся лицо, Ваши глаза, я мучилась и колебалась, прежде чем решиться на этот поступок, однако после долгих раздумий все же собралась с духом. И вот, с немыслимыми усилиями разыскав Ваш нынешний адрес, я пишу Вам это письмо. Вы вправе посмеяться над моей неизменно взбалмошной и капризной натурой… Я никогда не умела сдерживать свои порывы.

В тот день мне вдруг взбрело в голову купить билет на экспресс «Цубаса» № 3, отправлявшийся с вокзала Уэно. Дело в том, что я хотела показать моему ребенку звездное небо над горной вершиной Дзао (сына зовут Киётака, ему исполнилось восемь). Возможно, тогда, в вагончике фуникулера, Вы обратили внимание, что мой сын – инвалид детства. У него не только плохо действуют ноги, он вообще отстает в развитии на два-три года от своих здоровых ровесников. Не знаю почему, но мальчик очень любит смотреть на звезды, и когда нет облаков, он готов часами любоваться ясным ночным небом над двором нашего дома в квартале Короэн.

Перед тем мы два дня провели в токийском доме отца на улице Аояма. Накануне отъезда домой в город Нисиномия я на ночь глядя машинально перелистывала какой-то журнал – и вдруг наткнулась на снимок ночного неба, сделанный с горной вершины в Дзао. Небо было сплошь усыпано звездами, и от красоты фотографии у меня даже перехватило дыхание. Мне вдруг ужасно захотелось показать Киётаке эти самые звезды – но не в журнале, а наяву, хотя сын еще никогда не уезжал далеко от дома.

Отцу в этом году исполнилось семьдесят, но он еще крепок и бодр и ежедневно ездит на фирму. К тому же он по-прежнему руководит токийским филиалом компании, и потому каждый месяц недели две проводит в Токио, в известной Вам квартире на Аояме. За прошедшие десять лет он совсем поседел и сгорбился, однако здоровье все еще позволяет ему жить на два дома. И все же недавно, в самом начале октября, спускаясь по лестнице к машине, которую прислали за ним с фирмы, отец оступился и подвернул щиколотку. Оказалось, что повреждена кость, и хотя трещинка была совсем крошечная, из-за обильного внутреннего кровотечения отец на какое-то время оказался прикованным к постели. А потому мне пришлось немедленно выехать в Токио на скоростном экспрессе «Синкансэн», взяв с собой Киётаку. Лишенный возможности двигаться, отец сделался страшно брюзгливым, опека домработницы Икуко начала его раздражать, и он по телефону вызвал меня к себе. Понимая, что отлучка может затянуться надолго, я взяла Киётаку с собой; но вывих, в сущности, был пустяковый, так что, увидев меня с Киётакой, отец сменил гнев на милость. Тут же принялся торопить меня с отъездом, видимо, теперь уже беспокоясь о нашем доме в Короэн, и сказал, что я могу возвращаться.

Не знаю, как следует воспринимать подобные выходки – плакать или смеяться, но будь что будет, лишь бы отец был доволен, – и мы решили возвратиться к себе в Короэн.

Препоручив больного заботам Икуко и секретаря Окабэ, я отправилась с сыном на Центральный вокзал с намерением возвратиться домой. Но когда мы приехали на вокзал, мне вдруг бросился в глаза яркий рекламный плакат какой-то туристической фирмы с видом Дзао. Осень была в самом разгаре, и на фото раскинули пышные ветви деревья, ослеплявшие буйством красок листвы. До того дня я почему-то представляла Дзао царством зимней сказки: покрытые шапками снега, застывшие стволы и ветви… Но, стоя в станционном зале, я попыталась вообразить, как эти деревья, которые вскоре обледенеют от стужи, еще шелестят яркой листвой, раскачиваясь на ветру под усыпанным звездами небом, и мне неудержимо захотелось показать моему неполноценному ребенку эти девственно-чистые горы под мириадами звезд. Когда я сказала об этом Киётаке, глазенки у него загорелись, и он умоляюще захныкал: «Хочу поехать, хочу поехать!» Хотя все это было изрядной авантюрой, я все же направилась к стойке туристической фирмы, стоявшей прямо в здании вокзала, с намерением купить билеты до Ямагаты и забронировать места в гостинице на источниках Дзао, а также взять билеты на авиарейс Сэндай – Осака, чтобы попасть домой. Однако билеты на этот рейс оказались распроданы, так что пришлось изменить планы. Нужно было задержаться еще на сутки – либо в Дзао, либо в Сэндае, чтобы вылететь следующим рейсом. Я решила провести это время в Дзао, и мы поехали на вокзал Уэно. Остановись мы в Дзао всего на одну ночь, наша встреча так бы и не состоялась. Сейчас мне все эти совпадения кажутся до чрезвычайности странными.

В Ямагате погода была пасмурная. По дороге от станции к источникам Дзао я смотрела из окошка такси на низкое небо в полнейшем унынии. Мне вдруг пришло в голову, что я ведь уже бывала в этих местах района Тохоку. Тогда, во время свадебного путешествия, мы с Вами добирались от озера Тадзава, что в префектуре Акита, до города Товада в префектуре Аомори.

Мы остановились в гостинице на горячих источниках. Бурлящая вода стекала вдоль обочин дороги по дренажным канавам, в воздухе ощущался острый запах серы. Плотные облака заслоняли ночное небо. Ни одного просвета, сквозь который можно было бы разглядеть хоть слабый отблеск луны или звезд. Тем не менее настроение у нас было приподнятое: горный воздух был свеж, к тому же это было, в сущности, наше с сыном первое настоящее путешествие. Наутро тучи развеялись. Киётака схватил свой костылик. Чувствовалось, что ему просто не терпится отправиться к фуникулеру. Сразу же после завтрака мы побрели к станции канатной дороги в Саду георгинов.

Наша встреча с Вами оказалась столь неожиданной, что при одной мысли об этом у меня до сих пор замирает сердце. В самом деле, как могло статься, что мы очутились в одной и той же кабинке фуникулера, в далекой-далекой префектуре Ямагата, в горной глуши Дзао, где бесконечно снуют вверх и вниз бесчисленные вагончики нескольких канатных дорог?!

Пассажиры стояли небольшими группками в ожидании подходивших кабинок. Через несколько минут подошла и наша очередь. Открыв дверь, кондуктор сразу же увидел Киётаку с костыликом и, полуобняв его, подсадил в вагончик. Следом прошла я. Тут я услышала, как кондуктор приглашает еще одного пассажира. В кабинке было тесно, но прямо перед нами оказалось свободное место, и вошедший – мужчина в светло-коричневом пальто – уселся прямо напротив. Дверь закрылась, и кабинка, слегка покачиваясь, поползла вверх. Я мельком взглянула на незнакомца – и вдруг поняла, что это – Вы! Не знаю, какими словами можно выразить изумление, что я испытала в то мгновенье. Но Вы по-прежнему не замечали меня – сидели, уткнув подбородок в поднятый воротник пальто, и рассеянно разглядывали менявшийся пейзаж. Вы глядели в окно, а я жадно, не отрывая глаз, всматривалась в Ваше лицо. Я села в кабинку фуникулера, чтобы полюбоваться изумительной красотой осенней листвы, но даже и не взглянула на деревья за окном. Я не могла оторвать глаз от сидевшего напротив меня мужчины. За эти несколько мгновений я не раз усомнилась в том, действительно ли это Вы, мой бывший супруг Ясуаки Арима. Если это и впрямь Ясуаки Арима, то каким образом он очутился здесь, спрашивала я себя. Сомнения терзали меня не только от неожиданности встречи, но и еще из-за поразительных перемен, что произошли в Вас за десять лет разлуки… Вы запомнились мне совершенно иным человеком.