Когда ему приспичило отлить, он вышел из палатки и столкнулся с подросшим детенышем оленя, который уже мог твердо стоять на ногах, но еще не знал, что такое страх. Черные влажные глаза сияли холодным блеском, в них отражалась луна. Они застали друг друга врасплох. Мужчина потянулся к нему рукой. Вдруг показалось, что стоит ему коснуться пальцами жесткой рыжей шерсти на загривке, как спадет проклятие. И она явится перед ним первобытно нагая, одичавшая, но пахнущая солнцем и лесом, как зачарованная принцесса из детских сказок, из тех, что он читал ей перед сном. Под его тяжелым ботинком звонко хрустнула сухая ветка – олененок вздрогнул всем телом, прижал к голове уши и бросился в кусты. Она не вернется.

Он спустился в долину и лесом вышел к Мун-Вэлли-роуд, недалеко от места, где Джейми Брюэр разворачивался и бежал назад, к дому. Он надеялся, что мелкий дождь не заставит Брюэра передумать. Легкая паника длинными скользкими пальцами кралась по его груди к шее, чтобы схватить за горло и подчинить себе. В его плане оказалось слишком много слепых пятен: Анджела Брюэр, дети, погода. Воспользовавшись тем, что жена уехала, он мог притащить в дом любовницу. Или просто остаться дома. Может быть, Джейми сбегал от шума? Сам он никогда не был идеальным отцом, но ему нравилось, когда она шумела и ярко-рыжим вихрем носилась по дому, как и полагается ребенку.

Джейми Брюэр появился на дороге ровно в восемь тридцать. Света от фонарных столбов хватало, чтобы разглядеть, что его футболка пропиталась потом до середины груди, кудрявые волосы потемнели и слиплись от дождя, а дыхание рвалось из груди сизым паром и смешивалось с туманом.

– Заблудился? – с едва уловимой насмешкой спросил Джейми. Пробегая мимо, он замедлился.

– Нет, я как раз там, где должен быть.

Брюэр остановился, развернулся и подбежал ближе.

– У тебя проблемы?

– Беги. Я отпускаю тебя.

– Прошу прощения?

Первой мыслью было использовать винтовку. Когда по его вине погибал человек, в его руках всегда была «М-4». Это было привычно, он всегда знал, что делать. Но его девочке перерезали горло охотничьим ножом. Он вынул стальной клинок из набедренной кобуры и крепко сжал рукоять ладонью. Он был уверен в себе, потому что привык преодолевать препятствия и бегать по пересеченной местности. Сейчас он чувствовал в себе такую силу, что становилось страшно.

Джейми Брюэр поднял руки ладонями вверх.

– Тебе не нужны неприятности, парень. И мне тоже, – он снял наушники, часы и вытащил телефон из кармана. Джейми Брюэр всю свою жизнь бегал по протоптанным дорожкам.

– Беги, сучка, у тебя есть фора, – он столько времени думал о том, что почувствует, когда наконец произнесет эти слова. С тех пор, когда впервые услышал голос Брюэра на записи. Думал, что станет легче, если он увидит страх в глазах Джейми, но не стало.

Во взгляде Брюэра промелькнуло узнавание, он попятился. Эмоции на его лице сменяли одна другую. Было забавно за этим наблюдать.

Он сделал неуверенный шаг. Затем еще один. Когда Брюэр сорвался с места в своих новеньких белых кроссовках, он побежал следом за ним, развив с первой секунды какую-то нечеловеческую скорость.

Он нагнал его быстро. Джейми боролся. Но фальшивые мышцы Брюэра из спортзала, годные лишь для позирования в паршивых мужских журналах, были практически бесполезны против сухого стального сплава, что таился под его собственной кожей. Он зажал рот Брюэра ладонью и применил удушающий захват, заключив его шею в треугольнике руки.

Когда Джейми перестал сопротивляться и потерял сознание, он опустил его на землю, взял за запястья и оттащил от дороги.

Убивать его было просто, но он не сдох, пока не назвал все имена.

Глава 2

Грейс не могла вспомнить, как оказалась в его доме. Она была уверена, что пару секунд назад была совсем в другом месте, а затем перед ней из темноты выстроились блеклые стены чужой гостиной, стол из светлой древесины, покрытый полупрозрачной кружевной скатертью, посуда, еда в ней, бутылка вина, два бокала и лицо. Красивое лицо с жесткими чертами и непроницаемыми серо-голубыми глазами. Где-то на самом дне его взгляда таилось столько ненависти и боли, что становилось не по себе.

Ладони вспотели, Грейс вытерла их о джинсы и почувствовала, что ноги напряжены, словно она была готова сорваться с места в любую секунду. Это насторожило ее. Есть и пить не хотелось. Мясной рулет и клюквенный соус смотрелись великолепно в сервировочном блюде, но от вида и запаха мяса во рту собралась слюна с привкусом желчи, ее затошнило.

Калеб не разговаривал, он наклонился над столом и, почти не отрываясь от тарелки, поглощал мясо: отпиливал куски притупленным столовым ножом, обмакивал в красно-бордовый, как свернувшаяся венозная кровь, клюквенный соус, клал в рот и проглатывал, словно животное. Его тарелка напоминала место преступления. Иногда он подолгу смотрел на нее, криво улыбался, обнажая верхний ряд зубов и десен, перепачканных соусом.

Грейс улыбаться не хотелось. Ей хотелось сбежать. И никогда больше не чувствовать на себе его взгляд.

Чтобы перебить сладко-горький вкус на языке, Грейс сделала глоток вина, но оно оказалось теплым и безвкусным.

– У тебя есть лед? – Она не узнала свой голос: он звучал тише, чем часы, с дергающейся секундной стрелкой и поплывшими, текучими цифрами.

– Посмотри в морозилке. – Подкрашенная розовым, пузырящаяся слюна потекла по его подбородку.

Сглотнув, Грейс отодвинулась от стола – стул скрипнул по кафельному полу тонкими металлическими ножками – и встала. «Проснись», – думала она, все еще не уверенная в том, что спит.

Коридор казался бесконечным. Она шла по нему, держась за стены, слыша собственные шаги, но он все не кончался. Зелено-желтый свет, проникавший в дверной проем из кухни, казался спасением, но она не могла выйти к нему, блуждая по темному коридору, как по лабиринту. На стенах висели фотографии женщин, которых она знала, но не могла вспомнить откуда. У всех этих женщин были светлые волосы и ярко-голубые глаза, которые следили за каждым ее шагом.

Добравшись до кухни, Грейс привалилась к холодильнику и задышала, как после длительного бега. Серебристый фасад приятно холодил взмокшую кожу. «Зачем я здесь?» – в мыслях звучал вопрос, Грейс отчаянно пыталась вспомнить, для чего пришла сюда. Она умоляла себя сосредоточиться. Грейс уже была здесь раньше: хрипящие рации, собачий лай, мужские голоса. Был день, в окно хлестал дождь, кто-то открыл морозильную камеру и среди полуфабрикатов и упаковок с готовым тестом увидел это.

Лед. Ей нужен был лед. Кажется, она хотела выпить вина. Но с кем? Грейс обернулась, когда по телу прошел озноб, словно от чужого присутствия, но на кухне кроме нее никого не оказалось.

Схватившись за ручку морозильной камеры так сильно, что побелели костяшки пальцев, Грейс дернула ее на себя и стала на ощупь искать лед. Ей попадались коробки с замороженной готовой едой, мороженое, что-то еще, чего она не могла разобрать в тусклом освещении, пока пальцы не наткнулись на нечто округлое, нечто, что раньше было теплым и мягким. Грейс отшатнулась назад, она бы упала, если бы чьи-то руки не подхватили ее.

– Ну, что ты, милая? – Калеб захлопнул дверцу, развернул Грейс к себе, обхватил ладонью за шею и прижал к холодильнику. – Нашла что-то интересное?

Калеб провел пальцами по ее телу от подбородка до промежности. В долгом, тягучем, как мед, прикосновении она чувствовала широкое лезвие наточенного ножа.

– Пожалуйста, – прошептала она, не вполне понимая, чего просит.

Тело больше не принадлежало ей, внутри себя в вакуумной, мертвой пустоте она металась, как неуклюжий ночной мотылек, опаляя крылья о неподвижную внешнюю оболочку.

Калеб расстегнул на ней джинсы и спустил до колен.

– Пожалуйста, – сорвалась просьба с холодных, онемевших губ.

– Пожалуйста, возьми меня? – Он улыбнулся и провел лезвием ножа над резинкой трусов, а затем вонзил его острием в тело и провернул.

Грейс ничего не почувствовала. Она упала на колени и отползла в сторону, где ее стошнило желчью. Она услышала, как звенит пряжка на его ремне, почувствовала липкую, холодную кровь, стекающую по бедрам. От закрытого холодильника несло тлением.

Калеб подошел к ней, схватил за волосы и резко дернул вверх. Грейс повисла на его руке, закричала.

И проснулась с горлом, забитым собственным криком, и ноющей болью внизу живота. Грейс села в постели и, не успев отойти ото сна, по слабости в ногах сразу все поняла: месячные.

После ареста Калеба^[1] она не могла дождаться их наступления. Она все еще не могла простить себе эту слабость, притупившую инстинкт охотника. Острое одиночество, вынудившее Келлер впустить в свою постель убийцу.

В первые недели задержки она с легкой тревогой заглядывала в календарь и хмурилась: сбоев не было с подросткового возраста, по ее циклу можно было настраивать часы. Когда спустя еще несколько недель месячные так и не пришли, ее беспокойство возросло. Грейс пыталась договориться с собой – это стресс, мы использовали презерватив, этого не может быть. Ей не хватило духу купить тест на беременность. Кроме Джеймса и доктора Лоуренса никто не знал, что она сделала. И, пожалуй, Мэдди, но она была мертва уже почти шесть месяцев. Во время допросов Калеб не упоминал об их связи, за что, пусть и с допущением, она была ему благодарна. Но он смотрел на нее так… «Я знаю твою тайну. Знаю о тебе то, что может тебя уничтожить». Грейс не могла поговорить об этом с матерью или с сестрой, хотя привыкла обсуждать с ними все. «Если так, – думала она, – я могу сказать им, что встречалась кое с кем. И так вышло». Но знала, что этого никогда не будет. Она знала, что не избавится от чудовища Калеба Сент-Джозефа, если оно присосалось к ее внутренностям своими мерзкими, скользкими щупальцами.

Гнетущие мысли превратили ее в напряженную, нервную суку. Грейс отстранилась от близких, грубила коллегам, молчала, когда ей хотелось кричать и истерить, натянуто улыбалась, когда хотелось разрыдаться. Она ходила с прямой спиной, боясь, что если позволит себе на секунду расслабиться, то сразу сломается. Ее успокаивало только то, что живот оставался плоским.

Но этого хватило ненадолго: спустя еще месяц Грейс (не без помощи доктора Лоуренса) нашла в себе силы записаться в клинику и пройти обследование. Она надеялась, что ее отпустит, когда придут результаты анализов, но этого не произошло. Когда после затяжного отсутствия наконец пошли месячные, она радовалась, как никогда в жизни. Сейчас же они снова стали просто рутиной, неважным самочувствием и желанием остаться дома, в постели.

Грейс уже видела сны с участием Калеба и ненавидела себя за ту жалкую беспомощность, с которой сталкивалась в подсознании. После ареста криминалисты осмотрели его дом и обнаружили в морозильной камере отрезанные женские груди, в том числе и молочную железу Конни Чапман, его матери, а позже он рассказал, что пытался употреблять их в пищу, но, когда ничего не вышло, решил хранить без четкой цели. Грейс не помнила себя в тот день, когда услышала это. Она не понимала, как ей удалось высидеть весь допрос, который проводил лейтенант МакКуин, и добраться до дома живой, но в памяти остался вечер: задыхаясь, Грейс вернулась домой, сорвала с себя одежду, забилась в угол душевой и несколько часов, как ей казалось, сидела на полу под льющейся откуда-то сверху горячей водой, до тех пор, пока ее кожа не покраснела и не стала напоминать сморщившуюся оболочку утопленника.