– Право, надеюсь, что ваше сиятельство не обидится, но я не вправе сообщать адрес леди.

– Не вправе, – бесстрастно повторил Бенедикт.

– Нет, не вправе, ваше сиятельство. Прошу простить, ваше сиятельство. Надеюсь, вы сумеете понять. Существуют трудности… молодая вдова… живет одна… мужчины порой оказываются так навязчивы… нет, разумеется, речь не о вас, ваше сиятельство, но все-таки… трудность заключается в том, сэр, что я твердо обещал леди не делать никаких исключений… сэр.

Бенедикту очень хотелось протянуть руку, схватить маленького человечка за волосы и бить головой о прилавок до тех пор, пока тот не станет сговорчивее.

Но вместо этого он произнес:

– Подобная щепетильность делает вам честь, сэр. Вполне понимаю. Будьте так добры, отправьте миссис Уингейт записку с просьбой принять меня. Я подожду.

После этого он устроился на стуле возле стола и принялся внимательно разглядывать собранные в папку литографии.

– Был бы счастлив услужить, сэр, – запинаясь, пробормотал Попхем. – Однако дело в том, что помощник отправился доставлять покупку, а сам я не могу оставить магазин.

– Ну так отправьте рассыльного, – распорядился лорд Ратборн, не поднимая головы.

– Слушаюсь, ваше сиятельство. – Попхем вышел на крыльцо, посмотрел направо, потом налево, но рассыльного не заметил. Вернулся в магазин. Через некоторое время вышел снова, потом еще раз и еще.

Магазин был маленьким. Крупный, высокий Бенедикт Карсингтон занимал в помещении слишком много места. Больше того, в этом квартале Холборна аристократы появлялись чрезвычайно редко, а потому казалось, что виконт Ратборн создает страшную тесноту и напряжение.

Он отвлекал покупателей: те засматривались на необычного посетителя и забывали, зачем пришли. А некоторые вообще тут же выходили в полной растерянности, так ничего и не купив. Но это еще было далеко не самое неприятное последствие затянувшегося визита.

Виконт приехал не в собственной карете. Чтобы не привлекать лишнего внимания к собственной персоне, он нанял извозчика, оплатив время ожидания. И вот теперь наемный экипаж торчал на мостовой, мешая движению. Прохожие останавливались, чтобы поболтать и узнать, с какой стати он тут стоит. Другие возницы высказывали свое мнение, не стесняясь в выражениях и достаточно громко – так, чтобы было слышно в магазине. В результате с каждой минутой Попхем все больше краснел и возбуждался.

Так прошло примерно полчаса. Помощник до сих пор не вернулся, и хозяин магазина все-таки сдался и сообщил лорду Ратборну нужный адрес.

Из Холборна возница свернул на Хаттон-Гарден, а потом направился прямиком на Чарлз-стрит. Здесь, возле паба под названием «Разбитое сердце», Бенедикт вышел из экипажа. На сей раз он попросил возницу подождать чуть дальше, чтобы не затруднять движение.

Перешел на другую сторону улицы и остановился возле узкого прохода, ведущего во двор.

Квартал выглядел удручающе убогим. И все же лорд Ратборн не был совершенно чужим в бедных районах Лондона. Он участвовал в нескольких парламентских программах по изучению жизни низших слоев общества, а потому знал о бедных районах не только из книг и газет.

Не мешал ему и страх перед заразными болезнями – даже несмотря на то, что супруга скончалась из-за скоротечной лихорадки, подхваченной во время одной из евангелических миссий – в месте, подобном этому.

Остановился виконт потому, что неожиданно вновь обрел способность рассуждать.

Что он сможет сказать такого, что не мог бы изложить в письме? Разве важно, как именно воспримет известие миссис Уингейт? Не придумал ли он повод, чтобы увидеть ее? Не позволил ли сумбуру мыслей и чувств руководить поступками?

Последний вопрос заставил изменить направление.

Бенедикт пошел по Чарлз-стрит в обратном направлении. Шагал быстро, целеустремленно, глядя прямо перед собой и твердо держа мысли в узде. Это просто деловые отношения. Он напишет миссис Уингейт письмо. Поставит в известность о том, что племянник возвращается в школу, а потому не сможет продолжить занятия. Разумеется, учительница получит оплату за весь предполагаемый курс. Письмо будет содержать благодарность за те успехи, которых достиг мальчик. Наверное, можно будет позволить себе несколько слов сожаления о внезапности…

К черту Атертона! Неужели он не способен вести себя логично? Неужели непременно надо воздевать руки и кричать о полной беспомощности, а потом…

В это мгновение что-то произошло: Бенедикт ощутил удар, услышал короткий возглас, увидел, как рассыпались вокруг свертки, почувствовал, что в подбородок уперлись поля шляпки, а пальцы вцепились в рукав сюртука. Все это случилось одновременно.

Он успел поймать ее. Это, несомненно, была дама. Уже в следующий момент он понял, кто именно, хотя и не смог разглядеть лицо.

Если бы Вирсавия не таращилась на лорда Ратборна во все глаза, а внимательнее смотрела на дорогу, то ни за что бы не споткнулась. Он не смотрел в ее сторону, полностью сосредоточившись на собственных мыслях. Если бы она не совершила непростительную оплошность, то виконт пролетел бы мимо и она бы не опозорилась.

Снова.

Она заметила, как расширились его глаза, едва он узнал ее. Выражение этих глаз обдало жаркой волной.

Лорд Ратборн быстро поставил Вирсавию на ноги. Однако убирать руки совсем не спешил. Тепло сильных, затянутых в тонкие перчатки ладоней лишь усиливало наплыв жарких волн. Да и все большое твердое тело всего лишь в нескольких дюймах от ее собственного излучало огненную энергию. Были прекрасно различимы мягкая шерсть сюртука и тонкое полотно рубашки, а контраст цветов создавал яркий живописный эффект: насыщенный зеленый против ослепительно белого. И снова сочетание ароматов хорошего мыла и крахмала, с которыми переплелся экзотический тон терпких мужских духов. А главное, едва уловимый дразнящий запах – его собственный.

– Миссис Уингейт, – произнес виконт, – я так надеялся, что наши пути пересекутся.

– Было бы куда разумнее с вашей стороны не просто надеяться, но и смотреть по сторонам, – ответила она. – Не обладай я силой духа броситься вам под ноги, так вы наверняка пробежали бы мимо.

Объятие стало откровеннее. В это мгновение Вирсавия осознала, что до сих пор крепко держится за его руку, чуть выше запястья. Наверное, такое же впечатление оставляет теплый мрамор.

Вирсавия разжала пальцы, отвела взгляд и посмотрела на разбросанные вокруг свертки. Корзинка уже успела погибнуть под колесами проезжавшего мимо экипажа.

– Можете отпустить меня, – заметила она. – Хочу собрать покупки, прежде чем какой-нибудь предприимчивый мальчишка не сбежал с ними.

Бенедикт освободил ее и собрал пакеты.

Вирсавия наблюдала, как с присущим ему изяществом сдержанной силы виконт выполнял не слишком благородную работу. Сюртук сидел как влитой и даже не натянулся по швам. Скорее всего работа самого Вестона. А той суммы, которую его сиятельство заплатил за костюм, им с Оливией наверняка бы хватило на год безбедной жизни. А может быть, и на два, а то и на три.

Собравшаяся вокруг толпа наблюдала за необычным для этих мест человеком с нескрываемым любопытством. Вирсавия несколько запоздало придумала объяснение.

– Лакей, потерявший место, – обратилась она к зевакам. – Один из родственников моего покойного мужа лишил беднягу работы.

– Он пришел не по назначению, миссис Уингейт, – заметил один из наблюдавших. – В нашем квартале и своим-то работы не хватает.

– Жалко, правда? – подал голос другой. – Высокий, сильный парень. Говорят, богатеи таких любят. Верно, мадам?

– Да, – согласилась Вирсавия. – Высокие лакеи сейчас в моде.

Бенедикт наконец собрал свертки, и пара поспешно удалилась, оставив обитателей квартала обсуждать, что именно означает выражение «в моде».

Едва толпа скрылась из виду, Бенедикт поинтересовался:

– Так, значит, я лакей?

– Не следовало появляться в этом районе в таком великолепном костюме. Вам, очевидно, неизвестно, что значит путешествовать инкогнито.

– Я об этом даже и не подумал.

– Заметно. К счастью, один из нас происходит из старинного рода искусных лжецов. А переходом в профессиональный цех лакеев вы обязаны и элегантному костюму, и надменному виду.

– Мой надменный вид… – Он не договорил. – Но вы же идете не в том направлении. Разве паб «Разбитое сердце» не на противоположной стороне?

Вирсавия остановилась.

– Вы выяснили, где я живу?

Бенедикт кивнул, насколько позволяли достававшие до самого подбородка свертки.

– Не вините Попхема. Я силой заставил его раскрыть секрет. Очень жалею. Презираю насилие. Но дело в том, что я… чрезвычайно рассердился.

– Рассердились на Попхема?

– Нет. На своего зятя Атертона.

– В таком случае почему же не применили силу к нему?

– Он в Шотландии. Я вам разве не говорил?

– Милорд, – неопределенно произнесла Вирсавия.

– Смотрите, вот тихий церковный двор, – подбородком показал Бенедикт. – Почему бы нам не зайти? Во всяком случае, здесь можно спокойно поговорить, не привлекая внимания и не вызывая любопытства. Приличия будут соблюдены.

Вирсавия вовсе не испытывала такого оптимизма по поводу соблюдения приличий. Но пока его руки заняты свертками…

Она вошла во двор и остановилась возле калитки. Бенедикт положил пакеты на ближайшую могильную плиту.

– Через две недели мне предстоит отвезти Перегрина в Шотландию, в Эдинбург, – собравшись с духом, выпалил он. – Атертон, его отец, разрушил все наши стройные и красивые планы. У растяпы неожиданно случился приступ чувства долга, и он решил осчастливить школу Хериота присутствием своего отпрыска.

Вирсавия подавила вздох сожаления.

Прощайте, милые блестящие монетки.

– А это хорошая школа? – уточнила она.

– Юный граф никогда и ни за что не впишется ни в одну из наших великолепных британских школ, – произнес Бенедикт как можно спокойнее. – Но объяснить это Атертону невозможно, особенно в письме. Ему вообще трудно что-нибудь доказать. Слишком нетерпелив, импульсивен и склонен к драматизму. Рассуждения не его стихия.

К немалому удивлению Вирсавии, лорд Ратборн принялся расхаживать по дорожке. Разумеется, делал он это грациозно и безупречно, как и все остальное. Однако от его энергии воздух в тесном дворе заметно густел.

– Если бы зять дал себе труд взглянуть на обстоятельства трезво, – продолжал виконт, – то наверняка понял бы, что методика преподавания в частных школах Британии представляет собой ярко выраженную противоположность характеру мальчика. Там царит зубрежка. Ученики обязаны выполнять задания, не вникая в их смысл; запоминать, не думая о том, что пытаются запомнить. Как только Перегрин начинает настойчиво спрашивать, что, почему и зачем, его тут же упрекают в лучшем случае в отсутствии уважения, а в худшем – в богохульстве. Затем неизменно следует наказание. Большинству мальчиков обычно хватает нескольких порок, чтобы научиться держать язык за зубами. Однако Перегрин к большинству не относится. Для него порка ничего не значит. Как родной отец может не понимать того, что ясно человеку, который приходится всего лишь дядей? – последний риторический вопрос сопровождался решительным движением сжатого кулака.

– Вполне возможно, отцу недостает способности дяди вообразить себя на месте ребенка, – предположила Вирсавия.

Ратборн резко остановился. Взглянул на сжатый кулак и слегка прищурился. Разжал руку.

– Право, сомневаюсь. Всегда считал, что Атертон обладает воображением, которого хватило бы на полдюжины отцов. И уж, во всяком случае, куда более богатым, чем у меня.

– Родителям свойственно особое видение, – заметила Вирсавия. – В определенном смысле они слепы. Ваш отец вас понимает?