Салбатор подвёл её к стулу и посадил на него, а потом подал стакан прохладной воды.

– Выпей, не бойся! – он говорил почти ласково, но как с бешеной собакой, которую опасно злить. – Это не та вода.

Мелькнула мысль, что неживые пить и есть не должны, а она, Миджина, вроде бы способна ещё и голод испытывать, и жажду.

– Ты ни то ни другое. Словно между мирами зависла. Вот Чёрная ведьма нам и нужна, чтобы вернуть тебя к жизни. А там и забудешь всё, что было.

Слова Салбатора текли сладким сиропом, и всё же Миджина чувствовала, что в них что-то не так. Они, как кружева на поношенном платье, призванные скрывать неприглядные заплатки.

– Зачем я вам была нужна? – спросила она снова и вцепилась в запястье. Миджину грела мысль, что она доставляет домину неприятность своим касанием. Хотел себе игрушку, так терпи!

– Чтобы поймать твоего убивца, говорю же. А то псы Инквизиции идут по моему следу. Знаю я эту братию, просто так не отстанут, – он снова говорил складно и гладко, но Миджине не верилось в искренность этого странного седовласого господина, у которого в сумке всегда есть кол для таких, как она.

– А что я стану делать потом? – тихо спросила она, дурея от звука собственного голоса. Кажется, или так и есть, что раньше всё было по-другому: и голос, и чувства, и ощущения от мира? Всё.

Она была другой. Живой и готовой любить, девой с быстро бьющимся сердцем, любящей слушать мрачные сказки, потому что они так далеки от того, что её окружает.

– Ответьте мне, – Миджина спрашивала кротко, но неотступно следила за выражением лица Салбатора де Тореса.

– Вернёшься к семье, жениху. Или думаешь, что он уже забыл о тебе? – криво усмехнулся тот и поспешил отойти к столу, на котором лежала заплечная сумка.

Интересно, какие секреты некромант возит с собой, а какие предпочитает оставлять в надёжном месте?

Миджина давно отметила, что её спутник непохож на бродягу. И плащ, и сапоги, даже широкополая шляпа – всё не новое, но добротное. Дорогое.

И волосы у де Тореса не торчат седой паклей, а умаслены редкими маслами, локонами вьются. Откуда-то она знала, что больше в Цинсидиросе ни у кого такой причёски нет.

Всё в некроманте выдавало чужака, но знатного, по какой-то причине предпочитающего скрывать свою личность.

– Я не могу вернуться домой, – она встала и всё не решалась вернуться к себе. Оттягивала момент, когда придётся остаться наедине с новым знанием о себе и что-то решать. – И жениха совсем не помню. И он не помнит меня. Нет у меня прежнего пути.

– И что ты тогда от меня хочешь? Взамен помощи? – он не оборачивался, Миджина видела лишь, как напряглись мышцы его рук.

– Пока не знаю. Только не гоните меня, пока сама не решу уйти. И рассказывайте о мире вокруг. Обо всём.

– Сама вспомнишь, – последовал глухой ответ. – Мир такой гнилой, что не стоит тебе о нём много знать.

Миджина вспыхнула и направилась к двери. Не станет умолять она о помощи, сам сказал, что силы у неё теперь особые.

Прибежит домин к ней под дверь, когда нужда придёт. А она подождёт. И не продешевит. Дочь купца всё-таки.

– Может, и вспомню что ещё, – ответила она, уже берясь за ручку двери. – Только о прошлом. А не об этом вашем новом мире. Хотите помощи, научитесь о ней просить!

И выскользнула почти бесшумно. Даже удивительно как много может человек, если однажды умрёт и воскреснет.

Салбатор

– Держись рядом и вуалетку не поднимай, – Салбатор говорил тихо и поёживался от холода, идущего от его спутницы. И это в самый разгар жаркого сезона!

У Музыкального фонтана было многолюдно, что, впрочем, являлось делом обыденным. Он был единственным чудом не только во всей округе, но и до самого Виндерфлата, столицы Озёрной страны, не сыщешь такого дива. Музыка пела звуками флейты и органа.

– Я его часто раньше слушала, – произнесла нежить ему прямо над правым ухом, и де Торес снова нащупал в сумке осиновый кол. Привычка, чтоб её!

– Значит, вспомнила прошлую жизнь?

– Немного. Мы с женихом гуляли здесь, и он угощал меня солёными орешками.

В толпе можно было разговаривать, не опасаясь быть услышанным. По воскресеньям здесь собираются горожане и после службы в Церкви гуляли, пили прохладный лимонад, уединялись в пышном парке, примыкающем к Городской площади. Всё, как и в других крупных городах Приозёрья.

И так же, как и везде, в толпе праздно шатающихся людей Салбатор остро чувствовал своё одиночество. Инаковость.

И этого уже не смыть никакой святой водой. Вот он человек, а жить с себе подобными никогда не сможет.

«Как и нежить», – мелькнула мысль, но он рьяно отмахнулся от неё, как от гнуса, норовящего выпить кровь. Они с нежитью разные. Может показаться, что это не так, но он знал суть воскрешённых.

– А теперь ты хочешь увидеть, как они умирают. Все те, кто был тебе дорог. И прочие в этой толпе, – сухо заметил Салбатор, бросая обвинения через плечо.

Нежить семенила за ним, стараясь не отставать. И пугливо озиралась, чтобы никто её не забрал.

Со стороны они, должно быть, выглядят как отец с дочерью, воспитанной в строгости и боязни людского греха.  Вот и хорошо. Нахалы испугаются его строгого вида, а робкие и так не подойдут.

– Домнишоара, вы обронили, – тонкий слух некроманта уловил тихое пришепетывание позади себя.

– Простите, это не мой платок, – растерялась нежить, а Салбатор сразу схватил её за руку и задвинул за спину, как и полагается ревнивому отцу, оберегающему дочь от охотников за приданным.

– Это наш, спасибо, домин, – ответил он высокому молодому человеку приятной наружности. Именно такой,  что располагает собеседника к беседе или обмену любезностями, но стоит незнакомцу отойти, уже ни за что не вспомнишь, как он  выглядел.

Идеальная внешность для пса Инквизиции. Или для разной нечисти, притворяющейся человеком.

У Салбатора давно выработался нюх на таких гладких и приятных молодых людей бесцветной наружности.

– Простите, домин, я обратился к вашей супруге без вашего позволения, – незнакомец снял шляпу и слегка поклонился.

– Это моя дочь, – быстро поправил его Салбатор, отметив, как блеснули радостью прозрачные глаза собеседника.

– Разрешите представиться, Петер Болдер, вольный художник и немного изобретатель.

«Только бы нежить не вмешивалась», – подумал Салбатор и пожалел, что сбрил усы. Он любил их подкручивать, когда чуял запах добычи, и с ними было гораздо проще скрывать усмешку.

– Эрнест Тюльреп и моя дочь, Виктория, – благосклонно, с эпатажем знатного дворянина произнёс Салбатор. Он вырос среди аристократов и знал, как ведут себя обнищавшие последние потомки знатных родов. – Простите, нам некогда заводить знакомства. Мы здесь сегодня последний день, вот решили посмотреть на фонтан. Говорят, чудо Приозёрья, а по мне, так орган в церкви звучит лучше.

Салбатор говорил с нескрываемым презрением. И подмечал, как по лицу этого неслучайного человека, а некромант не должен верить в случайности, пробежала болезненная гримаса. Но она тут же сменилась вежливым интересом.

– Домнишоара Виктория тоже так думает? – спросил он, и нежить тут же поддалась на провокацию. Подлетела, как глупый мотылёк на огонь свечи:

– Нет, он чудесен, – пропела она, и Салбатор поморщился.

Как всё-таки нежить может маскироваться! От человека не отличишь, если не иметь чутья некроманта или охотника за ей подобными.

– Разрешите сопроводить вас на прогулку, домин Тюльреп?

Молодой человек был настолько угодлив, что даже приторен. И его манеры льстивого царедворца выводили Салбатора из себя. Он ловил себя на мысли, что вполне мог бы пустить в ход охотничий нож, давно отлежавший дно его сумки.

В толпе даже не заметят, что к чему, только принципы Салбатор соблюдал свято: убивать только нежить. Сначала надо убедиться, что этот прилипала из них. Не инквизитор.

– Вы? Меня и Викторию? Да хватит ли у вас денег, домин, на такую прогулку? Уж простите, но мы люди особого круга и не любим принимать в него чужаков, – фыркнул Салбатор и уже повернулся, чтобы уйти и увлечь за собой нежить, как последняя вцепилась в его руку с такой силой, что от холода свело пальцы:

– Отец, прошу вас!

Ну всё, как по нотам. Другого он и не ожидал! Девицы глупы, даже бывшие девицы. И никакое воскрешение не в силах прибавить ума. Силы особые даёт, а ум – нет!

Он строго посмотрел на нежить, и ты отпустила его руку, а сама вжала голову в плечи, словно он собирался ударить. Наверное, отец бил дочь, вот она сейчас и вспомнила это чувство напряжения перед ещё не сжатым кулаком.

– Хорошо, Виктория, только веди себя смирно!

Большего нежити и не требовалось. Вишнёвые губы изогнулись в улыбке и стали столь соблазнительными, что Салбатору дико захотелось отведать спелой ягоды.

– А вы, домин, учтите, я за вами наблюдаю.

Это было чистой правдой, и Салбатор не собирался её скрывать. Если это тот, о ком он думает, то они поняли друг друга.

Человек, отнявший жизнь пяти девушек, обескровивший их надрезами на шее и запястьях, не мог быть обычным насильником или грабителем. Тем более он оставил их невинными.

Такой тип наверняка уже угадал в нём некроманта. Или, по крайней мере, кого-то, имеющего касательство к Тёмному скрытому миру.

Если Салбатор ошибся, и юноша всего лишь настойчивый поклонник, то через час-два они вежливо попрощаются и исчезнут в толпе.

– Этот фонтан поёт о чём-то грустном, – щебетала нежить, даже разрумянилась, как девица на выданье.

– Вы правы, домнишоара, – шепелявил Болдер и смотрел на круглое каменное строение чаще, чем на нежить. Очень хорошо! – Он был создан, когда одному человеку стало плохо. Его обманули и покинули, предали и оболгали. Но он сделал механизм, который мог выразить его боль. Но его предали снова.

Нежить даже губы приоткрыла, так захватил её поэтикой новый знакомый.

Салбатор наблюдал за ним и не мог не отметить, что он весьма талантлив в риторике, порывист и горяч в движениях. Теперь ничто не напоминало в нём серого молодого человека, это был гигант, мастер.

От него повеяло силой, а какой, Салбатор всё никак не мог распознать. Тёмной или светлой? Нет, он явно не из Инквизиции, те сухие, хваткие и дерзкие, предпочитают не воодушевлять, а вести допросы.

– И кто его обидел? – спросила с придыханием нежить, даже глаза заискрились.

У бортика Музыкального фонтана всегда толпятся парочки. Обещают друг другу всякие глупости, типа любви до гроба, и Салбатор раздражённо протискивался вперёд, внезапно оттеснённый молодёжью в третий ряд.

Острый глаз его сразу заметил, когда Болдер схватил нежить за руку, знал бы, стервец, кого хватает, и наклонился к воде в фонтане, увлекая девицу за собой.

– Разойтись! – рявкнул Салбатор так громко, что перекричал музыку фонтана, и толпа расступилась, отпрянула, как волна с берега Проклятого озера.

– А ну, отстань от неё!

Пришлось схватить нежить за другую руку и потянуть на себя. Внезапно Болдер распрямился и отпустил руку спутницы, что та со всего размаху врезалась ему в грудь, обдав могильной прохладой и запахом трав, мокрых от росы.

Салбатор даже не сразу сообразил, что не так. Следил лишь за рукой Болдера, в которой тот держал какой-то металлический предмет размером с орех и похожий на шестерёнку в механических паровых машинах.

– Тихо, как тихо, – плакала нежить настоящими женскими слезами, как плачут молодые вдовицы по дорогому, ещё не забытому покойнику.

И Салбатор понял причину столь яркой грусти: фонтан замолчал. Оборвал музыку на полувздохе, словно подбитая птица, напоровшаяся грудью на остриё стрелы. Такой стон уже не повторится.

Фонтан замолчал надолго. Или навсегда.