Родились и умерли дети детей внуков отчаянных англо-норманнских солдат, из захватчиков сформировалась новая аристократия, изменили свое течение реки и пересохли болота, пали под топором вековые леса и вознеслись башни замков, а на древней земле Ирландии не прекращалось кровавое безумие. Подобно костру под порывами ветра, оно то затихало, то разгоралось с новой силой. Так уж повелось, что мои соотечественники от начала времен упрямо отвергают блага романской цивилизации, до сих пор отказываясь признать тот факт, что они вот уже шесть с лишним сотен лет как потеряли независимость. Впрочем, вы наверняка уже наслышаны об этом, ведь с мятежа очередного Фитцджеральда из Килдэра, моего знаменитого земляка, сэра Эдварда, прошло каких-нибудь пять лет. Уверен, иные его сторонники до сих пор томятся в подземельях тюрьмы Килмейнхем. Но о сэре Эдварде я вспомнил не поэтому, хотя и не случайно. Дело в том, что история, которую я хочу вам поведать, произошла во времена его прапрадеда, сыгравшего в ней одну из главных ролей.

Итак, Томас Фитцджеральд, десятый граф Килдэр, знаменитый Шелковый Томас. Говорят, это был во всех отношениях незаурядный человек, обладавший сверхъестественной властью над людьми и понимавший язык животных. Ну и разумеется – красавец, силач и мудрец, поэт и бард, целитель и законник, добрый, открытый и честный, щедрый и справедливый. Мужчины с радостью шли за ним на смерть, для женщин любой его каприз был равносилен приказу. Кстати, бытует мнение, что именно успеху у дам, красоте и обходительности Томас был обязан своим прозвищем. И все это, заметьте, в двадцать два года! Одним словом, возьмите любого народного героя – и получите Томаса Фитцджеральда, по слухам – плод любви самого могущественного в то время ирландского лорда и прекрасной королевы сидов – обитателей Волшебной Страны.

Уж на что молодой граф был англичанином по рождению и воспитанию, а горячая ирландская кровь все равно взяла свое, когда его отец Джеральд, девятый граф Килдэр и лорд-депутат Ирландии, из-за придворных интриг был вызван в Лондон и брошен в Тауэр. Хорошо еще, что старику удалось послать весточку сыну, бывшему в то время в Мунстере, чтобы тот и не думал приезжать в метрополию, как бы его туда ни звали. Разумеется, Томас не стал терпеть такого бесчинства и примчался в Дублин за объяснениями. Да не один, а с эскортом из полутора сотен изукрашенных шелковыми лентами и вооруженных до зубов всадников. С этакой оравой он въехал прямо на территорию аббатства святой Марии и явился на заседании Ирландского совета, как раз там проходившего. И вот, перед лицом совета, Томас Фицджеральд не только складывает с себя полномочия заместителя лорда-депутата, по праву принадлежащие ему как наследнику графства Килдэр, но и объявляет себя свободным от клятвы верности Тюдорам и Англии вообще. А потом и вовсе призывает всех добрых католиков-ирландцев объединиться с Папой Римским, Карлом Испанским и Яковом Шотландским и объявить крестовый поход против реформистской ереси!

Правда, дальше имеет место одна темная история. Люди Томаса захватывают верного сторонника Гарри Тюдора^[6], архиепископа Дублинского. Сей почтенный прелат вроде бы давно подозревал наследника графа Килдэра в колдовстве и связях с нечистой силой и даже негласно приглядывал за ним по велению короля. И именно этого человека убивают «добрые католики» – повстанцы. Справедливости ради отметим, что свидетелей того, как Фицджеральд отдавал приказ свершить это черное деяние, не было, а сам он поспешно покаялся перед Папой. Но, как и Короткому Плащу в истории с убийством святого Томаса Беккета, ему никто не поверил. Мятежник был отлучен от церкви.

Впрочем, судя по всему, разрыв с Римом вовсе не обескуражил молодого человека, из чего можно сделать вывод, что хотя бы частично подозрения святого отца были оправданы. Как бы там ни было, Томас сначала осаждал Дублин, а потом, так и не сумев его взять, укрылся в неприступном замке Майнут. Оттуда он всю зиму совершал регулярные набеги на оккупированный королевскими войсками Килдэр (к этому времени, кстати, он уже на полном основании мог именоваться десятым графом, поскольку старый Джеральд скончался в узилище) и соседний Мит, поджидая из Испании обещанный королем Карлом десятитысячный экспедиционный корпус. Вотще. Шотландцы тоже не спешили на помощь, а силы мятежников таяли день ото дня.

Наконец с наступлением весны новый лорд-депутат Уильям Скеффингтон замкнул кольцо осады вокруг Майнута. Томас успел покинуть ее в последний момент лишь с несколькими бойцами, оставив всех прочих под началом своего молочного брата Кристофера Парезе, которому десятый граф Килдэр доверял как самому себе. В замке было вдосталь продовольствия и воды, его мощные стены вздымались подобно горным вершинам, а Кристофер клялся продержаться минимум полгода, оттянув на себя как можно больше правительственных войск, тем самым предоставив господину свободу маневра и столь драгоценное время.

Так оно поначалу и было: связав осадой руки лорда-депутата, Фицджеральд отправился в Оффали, рассчитывая набрать там новых людей. И это ему даже удалось, но судьба готовила ему жестокий удар: уже на обратном пути отряд настигли многочисленные слухи о том, что неприступная Майнутская крепость пала на исходе первой недели осады и практически весь ее гарнизон истреблен. Но главное – человек, под покровом ночи впустивший английских солдат в замок, судя по всему, был никто иной, как Кристофер Парезе!

После таких новостей большинство новобранцев поспешили вернуться по домам, и в итоге с Томасом осталось едва ли не меньше людей, чем было в самом начале мятежа. Фицджеральду не оставалось ничего другого, кроме как попытаться покинуть страну, сохранив если не положение, то хотя бы жизнь и свободу. Но король Испании, некогда клявшийся предоставить ирландскому графу приют в любое время, ныне позабыл о своем обещании. Между тем кольцо вокруг мятежника сжималась все теснее, ведь теперь к правительственным войскам присоединились и многие ирландские лорды – противники Килдэра, стремящиеся обезглавить один из самых влиятельных родов страны или просто заслужить признательность англичан. Проведя остаток весны и все лето в почти беспрестанном бегстве и стычках с лоялистами, Томас поддался уговорам своего кузена Александра и сдался лорду Леонарду Грею при гарантии сохранения ему жизни и справедливого суда, после чего его привезли в Лондон. Туда же в течение следующего полугода были доставлены шестеро братьев его покойного отца, после чего всех семерых судили, признали виновными в государственной измене и, лишив всех прав и титулов, повесили в Тайберне. Так закончил свой земной путь Шелковый Томас Фицджеральд, а род Килдэров навсегда утратил главенствующее положение в стране. Но мало кто знал, что причиной этих печальных событий стали родная кровь, темная страсть и слепая ревность.

– Надо вам сказать, – продолжал Шеймас, немного помолчав, – что есть в человеческой натуре нечто, всегда безмерно удивлявшее меня. Это способность любить и то, насколько любовь, овладев человеком, может разительно его изменить. Ведь согласитесь, что только она способна за единый миг превратить мудреца в простофилю, скопидома – в расточителя, а труса – в героя. Но главное, именно во имя такого высокого и чистого чувства, как любовь, люди порой совершают самые чудовищные поступки, нисколько не колеблясь и не задумываясь об их последствиях.

Выдав эту глубокомысленную фразу, мистер Мак-Гован вновь замолчал, устремив невидящий взгляд в колеблющееся пламя свечи. Я вежливо ждал, разумно предположив, что он находится во власти неких воспоминаний, до сих пор настолько живых и болезненных, что они способны вытеснить настоящее. Однако пауза затянулась настолько, что я заволновался, все ли в порядке с моим новым знакомым, и наконец потянул его за рукав – сначала осторожно, а потом и весьма энергично. Ура! Шеймас моргнул, с некоторым трудом, как мне показалось, отвел взор от горящего фитилька, глубоко вздохнул и выдохнул и покачал головой:

– Память. Вы никогда не задумывались, благо она для человека или проклятье?

Я покачал головой и спросил:

– А вы?

– Я? – В голосе мне на миг почудилась глубоко скрытая боль. – Я совершенно точно знаю, что она для меня… Простите, друг мой. Так на чем я остановился?

– На любви и ее последствиях.

– Да.

Итак, как я уже упоминал, у Шелкового Томаса было аж шесть дядюшек. Некоторые из них, как, например, самый молодой, Джозеф, весьма активно поддерживали племянника в дни невзгод, другие были более сдержанны и даже осуждали бессмысленное кровопролитие, призывая замириться с англичанами и не навлекать гнев их короля на всех Фитцджеральдов. Кто из них был прав, а кто ошибался, сказать невозможно, ибо все шестеро были повешены в ряд. Впрочем, сейчас нас это не так уж интересует. Главное, что у четвертого брата Джеральда Фицджеральда, Уильяма, было двое детей: сын и наследник Александр и внебрачная дочь Элис.

К чести этого господина надо отметить, что он не делал между ними никакой разницы. А поскольку мать Элис, простая служанка, умерла родами всего через месяц после того, как от чахотки скончалась мать Александра, которому тогда было всего три года, отцовская любовь и забота доставались обоим поровну. Юноша и девушка с детства были неразлучны и очень привязаны друг к другу. Но если чувства Элис были именно такими, какие и должна питать добрая сестра к брату, то Александр смотрел на нее совсем иными глазами, и не было для него более прекрасной и желанной женщины в подлунном мире. День ото дня страсть его разгоралась все сильнее, и вот однажды, не в силах сдержаться, он открыл девушке сердце и на коленях умолял стать его женой. Выслушав брата, Элис мягко пожурила его за недостойные мысли и, разумеется, отказалась.

– Даже если бы не было родства между нами, – сказала она, – я бы не смогла стать женой ни одного мужчины на свете, кроме моего нареченного.

– Твоего… нареченного? – едва смог выговорить Александр. – У тебя есть… нареченный? А я… знаю его?

– Конечно, мой дорогой, – ответила, сияя, девушка, подобно всем влюбленным желающая поделиться своим счастьем с каждым человеком на земле и не замечая, какую боль приносят ее слова брату. – Это сын кормилицы нашего милого кузена Томаса, Кристофер Парезе.

– Крис? Но как?.. Когда?..

– Прошлой зимой, на Рождество, когда они гостили у нас, помнишь? Однажды вечером они беседовали о чем-то втроем: кузен Томас, батюшка и Кристофер. Я как раз вошла, чтобы пожелать батюшке покойной ночи, как делаю всегда, когда он дома. Тут-то он остановил меня и неожиданно спросил Криса, нравлюсь ли я ему. Вообрази мое счастье, когда он ответил, что не знает женщины лучше, чище и прекраснее. Тогда батюшка шутливо пихнул в бок кузена Томаса и спросил: «А что, мой мальчик, недурная была бы пара, как тебе кажется?» «Отменная, дядюшка! – улыбнулся тот. – Я люблю Криса как брата и готов ручаться за него пред самим Господом!» Слово за слово они условились, что ровно через год, если Кристофер будет так же верен кузену, нас обвенчают. Ах, Сандер, скорее бы прошел этот год. Ведь я так люблю его, и он тоже любит меня, я в этом уверена!

Неделю Александр ходил сам не свой, неделю пытался утопить свои чувства в вине или хотя бы забыться в объятиях других женщин, благо недостатка в них молодой и красивый мужчина из рода Фицджеральдов никогда не имел. Тщетно! И днем и ночью перед его глазами стояли Элис и Кристофер.

Переубедить отца, зная его неуступчивый, твердый нрав, властность и вспыльчивость, молодой человек даже не пытался. Оставался Томас – блестящий Томас, наследник графского титула, баловень судьбы, чьему острому уму Александр всегда завидовал, несмотря на их разницу в возрасте.

Томас, выслушав сбивчивый рассказ влюбленного родственника, помрачнел и проговорил, цедя слова:

– Килдэрам в Ирландии нет запретов. Так завещали наши предки, и так должно быть. Лошадь, борзая или женщина – если ты хочешь их, возьми, и к черту тех, кто стоит на пути!

– Так значит, ты поможешь мне?! – воскликнул Александр, с трудом сдерживаясь, чтобы не заключить кузена в объятия.

– Нет.

– Но ты только что сказал…

– Сказал. И еще раз повторю: «Килдэрам в Ирландии нет запретов». Я тоже Килдер, Сандер. Даже если бы девушка тоже любила тебя, я дал Крису слово!

С этими словами Шелковый Томас резко повернулся на каблуках и пошел прочь.

Мистер Мак-Гован при помощи щипцов добыл из камина уголек, вновь раскурил погасшую было трубку и неожиданно спросил:

– Как вы считаете, Кристофер Парезе действительно предал Шелкового Томаса, от которого всю жизнь видел лишь добро, и сдал англичанам Майнут?

– Все могло быть, – осторожно ответил я. – Из вашего рассказа я понял, что сам Килдэр не сомневался в его вине. Однако вы, несомненно, спрашиваете об этом не просто так.