В кабинет заглянула Настя:

– Анна Сергеевна, Руденко на операции, а больной от Матросова рвется к нему на прием, скандалит. Говорит: или главврач его может удовлетворить, или вы.

– Я бы хотел увидеть ваши рабочие будни, – оживился журналист.

– Хорошо, – согласилась Анна. – Настя, убери посуду и пригласи больного через три минуты. А пока я вам, – она обратилась к Олегу Олеговичу, – поясню, в чем дело.

Уролог Евгений Александрович Матросов специализировался на лечении простатита – воспалении предстательной железы, которым страдает тридцать процентов мужчин после пятидесяти и восемьдесят – после шестидесяти. Врач он прекрасный, но манера его общения с больными, мягко говоря, неординарна. Он «тыкает» всем без разбора, кричит на пациентов, оскорбляет их, подпускает матерок и всячески обвиняет больных в их болезнях. На кого-то это действует самым чудотворным образом – больной воспринимает грубость врача как свидетельство неравнодушного к нему отношения и возложения на себя обязанностей по полному излечению. Но было немало людей, которых возмущал хамоватый тон врача. Вошедший в кабинет пожилой мужчина явно относился ко второму типу.

– Я требую, чтобы мне поменяли врача! Я заплатил деньги и имею право на уважительное к себе отношение.

– Присаживайтесь, – сказала Анна. – Как вас зовут?

– Валентин Валентинович. Нет, вы знаете, что этот, с позволения сказать, эскулап мне заявил? Я просто не могу повторить в присутствии женщины.

Анна примерно представляла, что заявил Матросов. Что-нибудь вроде «Чего ты на меня уставился? Меня не глаза твои, а член интересует. Снимай штаны, ложись на кушетку. Небось притащился ко мне, когда с жены с позором слез. А раньше где ты был? На струю бы свою хилую посмотрел. Ты что, с закрытыми глазами мочишься?».

– Валентин Валентинович! Мы, конечно, удовлетворим ваше требование. Более того, сделаем это с удовольствием, потому что к Матросову записываются уже за две недели, а дать ему больше полутора ставок мы не имеем права по закону. У вас будет другой и очень хороший врач. Я хочу извиниться перед вами за Евгения Александровича. И, поверьте, вы не первый, перед кем я извиняюсь.

– Зачем вы держите этого нахала?

– У этого, как вы выразились, нахала, вернее у его пациентов, самые длительные периоды ремиссии, то есть периоды до следующего обострения болезни. Знаете, мы даже просили нашего заведующего отделением психотерапии доктора наук Колесова, – в присутствии журналиста Анна хотела назвать как можно больше фамилий своих врачей, – поработать с Евгением Александровичем. Так вот Колесов сказал, что злость Матросова исключительно продуктивна и направлена на болезнь, а не на пациента. Убери эту злость – и терапевтический эффект может уменьшиться. Валентин Валентинович, я сейчас же позвоню в урологическое отделение, и вас без очереди примет другой врач.

– Нет, погодите. – Валентин Валентинович терзался сомнениями и не хотел сразу показывать поражение. – Матросов меня уже обследовал, теперь снова эти процедуры… Я подумаю.

После ухода пациента Анна посмотрела на часы. Настя, умница, словно услышав ее мысли, вошла с блокнотом в руках.

– Анна Сергеевна, у вас через час встреча с медицинским директором страховой компании «Русь», в шестнадцать совещание в горздраве. Попов уже три раза спрашивал о прейскуранте, который вы утром смотрели. В детском установили новое оборудование для ультразвукового обследования и ждут вас.

– Еще только один вопрос. – Журналист молитвенно сложил руки.

– Только один, – кивнула Анна. – Настя, на беседу со страховщиком пригласи коммерческого директора, он должен был рассмотреть их проект договора.

– Уже пригласила, – бросила Настя, выходя.

– О чем вы хотели спросить, Олег Олегович?

– Анна Сергеевна! Наша интереснейшая беседа сложилась таким образом, что я узнал много любопытного о вашем центре и минимум о вас самой. Скажите, часто ли вам для решения деловых вопросов приходится пускать в ход женское обаяние? Не могли бы вы привести примеры? У вас бездна обаяния.

«Красиво врет. Надо соригинальничать. И подпустить доверительности, отчество убрать».

– Ах, Олег, я не могу вспомнить ни одного случая, чтобы я сознательно эксплуатировала свое, как вы говорите, обаяние. Но! Пожалуй, не было ни одной ситуации, где бы это не происходило подсознательно.

– Замечательно. Анна Сергеевна, нам нужно сделать снимки – вы на работе, с мужем, с детьми.

– Обязательно? – напряглась Анна.

– Всенепременно. И хорошо бы фото из семейного архива.

– Тогда мы поступим следующим образом. Фото с мужем я вам дам из старых снимков, а с детьми меня можно будет сфотографировать в пансионате в эту субботу. Пребывание там в течение суток вашего фотокорреспондента я оплачу.

Журналист прощался, Анна машинально отвечала ему, а сама думала о том, что от фото будет польза: поутихнут слухи о том, что ее муж – Игорь Самойлов. Одинаковая фамилия породила молву об их общих детях, разводе и о том, что Игорь содержит бизнес бывшей супруги. А Юру уже много лет никто не видел.

Глава 2

Сегодня Анна освободилась раньше обычного. Машину с водителем отправила за Дашей в бассейн. Хотела поехать домой на метро, но вдруг стало боязно – несколько лет не спускалась под землю, даже не знает, как оплатить проезд. Поймала частника. Такси уже давно куда-то подевались, зато очень многие занимались извозом, это называлось тревожным словом «бомбить».

Дверь ей открыла Галина Ивановна – домоправительница и спасительница ее семейного очага. Галине Ивановне было шестьдесят два года, но она ловко управлялась с хозяйством: закупала продукты, готовила, стирала, убирала две квартиры. За три года Галина Ивановна вросла в семью так прочно, что уже и не верилось, что ее когда-то с ними не было. Единственным недостатком домоправительницы была суровая экономия хозяйских денег. Она изводила Анну отчетами о собственном «транжирстве».

– Как хочешь суди, – Галина Ивановна обращалась к Анне на «ты», – но я сегодня купила у метро картошку на три рубля дороже, чем та, что возле универсама. Главное, пошла сначала к универсаму – дорого, думаю, отправилась к метро. А там – пожалуйста, еще на три рубля дороже. И возвращаться не могу – надо Кирюшу из прогулочной группы забирать, и Даша вот-вот из школы придет, компот не сварен. Зато яйца у метро дешевле на пятерку были. И не мелкие.

– Галина Ивановна, не расстраивайтесь, – говорила Анна. – К Кирюше учительница приходила?

– Да, приходила. Хорошая женщина. А музыкантша, что с Дашей занимается на пианино, мне не нравится. Ты Дашку знаешь, она кому угодно голову задурит. И вот сидят – хи-хи, ха-ха, а играть не играют. Дашка домашнее задание опять не сделала, а та ей: «Ну что же ты, деточка». Деточку надо по попе выдрать. А той лишь бы деньги получать.

– Как Луиза Ивановна?

– Ничего, слава богу, не хуже. Запеканку ей творожную сделала, какао сварила. Читает. Телевизор днем смотрели. Такой сериал! За душу берет, вместе поплакали. Там Мария опять со своим связалась, не с тем, от которого она забеременела, а с…

От пересказа мыльной оперы Анна скрылась в детской. Кирилл строил башню из конструктора «Лего». Темпераментом он совсем не походил на старшую сестру: был тих, стеснителен, сторонился чужих, мог сам себя занять и не скучал в одиночестве, любил возиться с конструкторами и возводил «из головы» такие фигуры, которые у Анны и Дарьи не получались даже с помощью чертежей-подсказок.

Анна поцеловала сына, стала расспрашивать о прошедшем дне. Кирилл отвечал, но косился в сторону конструктора.

– Ну, играй, – вздохнула Анна.

Она вышла из детской и отправилась к свекрови. Луиза Ивановна полулежала на тахте, под спину ей подкладывали несколько подушек – так легче дышалось. Телевизор был включен без звука, торшер освещал изголовье, Луиза Ивановна читала. На полке выстроились пять десятков книг со знойными красавицами на обложках – дамские романы. Анна принесла новый. По легкому разочарованию, мелькнувшему на лице Луизы Ивановны, а еще более по ее торопливой благодарности Анна поняла: опять не та писательница, что нужно. Но их имена совершенно не держались в памяти, надо записывать.

Пять лет назад Луизе Ивановне можно было сделать операцию на сердце и сосудах, теперь никто не брался. Слабенькое сердце, раненное двумя инфарктами, билось из последних сил. Поход в туалет, ванную, на кухню давался как восхождение на Эверест. Конец мог наступить в любой момент. Полгода назад Анна похоронила свою маму. Не сравнивала – но смерти свекрови ждала с большим страхом. Теперь, когда она может обеспечить любую медицинскую помощь, сделать ничего нельзя. Загоняла свекровь до полуживого состояния и внимания на нее не обращала. Нужно было Луизе Ивановне стать одной ногой в могилу, чтобы Анна наконец поняла, какой удивительный, самоотверженный человек находится рядом с ней. Последний человек из старшего поколения, последний, кто может сказать ей «Нюрочка, доченька».

Луиза Ивановна была готова к смерти. Она ждала ее спокойно и достойно, не капризничала, не требовала к себе повышенного внимания. Ужас смерти растворился в больнице, где она лежала после последнего инфаркта. Она там много передумала, со многим смирилась. В смирении с неизбежным была своя сладость – сладость возвышения над пороками и добродетелями, над страстями и мирскими тревогами. Невестка ласкала и жалела ее, как маленького ребенка. Нюрочка, бедная девочка, мучилась виной за годы отчуждения.

– Вам нужно повторить курс инъекций, – сказала Анна. – Я договорилась, будет приходить медсестра, делать уколы и ставить капельницу.

– Ни к чему все это, Нюрочка. Хорошо, хорошо, не хмурься, пусть приходит.

– Луиза Ивановна, неужели в самом деле вам все это нравится? – Анна кивнула на полки с книгами.

– Как сказки, – улыбнулась свекровь. – Знаешь, что никой Бабы-яги и Кощея Бессмертного нет, а увлекательно.

Она не призналась, что чужие выдуманные жизни охраняют ее от жизни реальной, в которой ей уже нет места.

– Будешь ужинать? – спросила Галина Ивановна Анну, не успела та показаться на кухне. – Накрыть тебе, а то я скоро ухожу?

– Нет, спасибо. С детьми поужинаю. Проведаю Юру.

Анна вышла на лестничную площадку и позвонила в соседнюю дверь. Когда-то здесь жили Слава и Марина. Три года назад Анна выкупила у них эту двухкомнатную за сумму, которая позволила ребятам купить трехкомнатную в другом районе.

– Привет! – Ей открыла Ира Гуревич. – Ты сегодня рано. Юра, мама пришла.

Увидав Анну, Юра насупился и полез на велотренажер. Значит, сегодня опять не занимался. Он весил сто сорок килограммов и неудержимо всегда хотел есть. Пока жили в одной квартире, приходилось прятать еду, запирать на ключ холодильник, но он мог найти пачку макарон, спрятать ее, а потом тихонько грызть. Заставить его заниматься гимнастикой, упражнениями, приучить ходить в туалет можно было, только стимулируя едой. Причем не важно какой – у него не было пристрастий, лишь неуемный аппетит. Его сознание соответствовало уровню развития трехлетнего ребенка, умственно отсталого ребенка. Никакие занятия и стимулирующие мозговую деятельность препараты не смогли вернуть его интеллект. Он говорил односложно, коверкая по-детски слова – «не надя, хосю кусять, дай буячку, кака, бяка, Юла холосый». Анну он называл мамой, всех остальных людей, независимо от пола, – тетей. Его развлечением были игрушки. Но не конструкторы, как у Кирилла, а машинки. Юра мог часами возить их рукой из стороны в сторону.