Мысли перескакивали с одного на другое, пока я умывался, приводил себя в порядок и одевался в рабочую одежду. В который раз оглядев скудный гардероб, снова напомнил себе, что надобно прикупить осенне-зимней одежды. Решил смотаться на следующих выходных в город. Здесь это мне не там, тут лето закончилось, началась осень. В любой момент ударят холода, или задождит окончательно, а у меня ботиночки на тонкой подошве.

Завтракать не стал и так опоздал, что категорически не примелю ни в себе, ни в людях.

На крыльце я спохватился, вернулся в дом, схватил рисунок, который накидал накануне. Пришла мне в голову новая идея. Точнее, усовершенствовал старую. Та же лампа, только в профиль, что называется. Покажу товарищу Бороде, послушаю, что скажет. Если одобрит, значит сделаем для октябрьской демонстрации улучшенную версию. Такой точно ни у кого не будет. Даже если вдруг кто-то каким-то образом умудрился слямзить нашу идею.

Собственно, подобному фортелю я нисколько не удивлюсь. Лампочку-то на подарок какому-то начальнику я сделал и благополучно передал Юрию Ильичу. Значит, образец вполне могли разобрать на запчасти и воспользоваться идеей.

Что там Почемучка говорил? Авторские права? Надо, наверное, подумать в эту сторону. Хотя, черт его знает, каким образом все это делается в советское время. Никогда вопросом авторских прав не задавался.

Я, наконец, сунул рисунок в карман, запер дом и направился в школу, свистнув Штырьке, чтобы шел со мной. Пес радостно потрусил рядом то обгоняя, то возвращаясь и семеня рядом. Я быстрым шагом двигался в школу, надеясь, что по дороге меня никто не остановит.

В мастерских шел жаркий спор. Пацаны отстаивали свое право посмотреть на части лампы и на схемы. Степна Григорьевич сердито ругался, мол, не доросли еще.

– Доброго дня, товарищи, – громко поздоровался я со всеми, оставив щенка за дверью. – О чем спор?

– Егор Александрович, вы же разрешили, а Степан Григорьевич говорит нельзя! – первым сдал информацию Ленька.

Пацаны настороженно на меня покосились, но тут же уставились на завхоза, при это показывая Леониду большие пальцы, одобряя его мальчишескую смелость. Ленька и сам понимал, что совершил едва ли не героический поступок, но в то же время чувствовал, сделал это как-то не так. Вроде как нажаловался одному учителю на другого в присутствие последнего.

– Степан Григорьевич, разрешите ребятам поучаствовать в нашем обсуждении? – попросил я. – Я обещал, что после того, как мы с вами закончим собирать лампу, научу ребят собирать такие вещи самостоятельно.

– Научит он… Табуретки собирать не научились, а туда же, технологии им подавай! Видать, плохой учитель по трудам у них, раз молоток в руках держать не умеют, – буркнул Степан Григорьевич. – Это что, табуретка, что ли? Фуфло это, а не табуретка!

– Хороший у нас трудовик! Самый лучший! – возмущенно загалдела пацанва. – Мы сделаем! Степна Григорьевич! Мы умеем, честно пионерское.

– Мужики, – солидно призвал Ленька. – А ну-ка давайте за работу!

– Степан Григорьевич, а если мы все правильно сделаем, разрешите? – с затаенной надеждой поинтересовался Лукьян Медведев. Парни замерли, выжидающе сверля трудовика взглядами.

– Табуретки сдадите. Каждый. Там поглядим, – категорически отказал Борода пацанам в любезности.

– Даешь табуретки! – завопил кто-то из компании мальчишек.

– Степан Григорьевич, так мы сделаем, как надо, разрешите тогда? – уточнил Ленька, подхватив скособоченный недоделанный стул.

– Сначала сделайте, потом поговорим, – отрезал завхоз, пряча улыбку.

– Мужики, за дело! – скомандовал Леонид, и дружная компания из семи человек двинулась к столам, строгать и собирать табуретки.

– Строго вы с ними, – улыбнулся я, пожимая протянутую мозолистую ладонь.

– Им только дай волю, на голову сядут, – хмыкнул добродушно трудовик. – Вы бы с ними тоже построжее, Егор Александрович. Спуску не давайте, а то разленятся, делать ничего не будут, – предупредил меня Борода.

– Понял, принял, Степан Григорьевич, – согласился я, не желая спорить и развивать свою педагогическую теорию.

– Тут такое дело, Степан Григорьевич, – начал я, доставая из кармана листок бумаги. – Вот смотрите, что я придумал. Улучшил, так сказать. Предлагаю вот такой вариант.

Я развернул на столе рисунок, разгладил, придавил по краям, чем под руку попалось, и принялся объяснять.

– Если мы возьмём два стела, по обоим пустим вот такой рисунок, попросим нашу художницу Веру Павловну нарисовать в цвете прямо на стекле. Наложим стекла друг на друга, но с расстоянием где-то в десять сантиметров. Лампочки и основа по тому же принципу, что и на обычной лампе, как на образце сделаем. Тогда смотрите, у нас получится что-то вроде перспективы.

– Так собирались же серп и молот? – озадаченно пробормотал Степна Григорьевич, разглядывая мой корявый рисунок. – Что-то я не пойму, Егор Александрович, а на кой-ляд нам эта… как ты сказал?

– Перспектива, – повтори я.

– Вот-вот, она самая… Что нам это дает?

– Необычность зрелища. Масштабность и оригинальность. Получится что-то вроде символизма. Вроде как весь Советский Союз осеняет… в смысле освещает красное знамя революции, серп и молот. Смотрите… – оглянулся в поисках пары стекол.

– Чего ищешь? – спросил завхоз.

– Пойдемте к окну, – предложил я.

– Ну, пойдём, – кивнул Борода. – И чего тут? Стекла пыльные, ничего не видать.

– Это хорошо, нагляднее будет, – отмахнулся я. – Вот смотрите, Степан Григорьевич. Если Вера Павловна нарисует на первом стекле серп и молот, мы пустим по рисунку фонарики, а на втором стекле изобразит, ну, к примеру, нашу страну, как на картах, и вот тут звездочкой обозначим Москву, столицу нашей Родины, получится картина как бы в три дэ формате.

– В каком формате? – нахмурился завхоз. – Мудришь ты чего-то, Егор Александрыч, непонятное, – озадаченно посмотрел на меня Борода. – Не выспался, поди? – завхоз улыбнулся.

Я рассеянно кивнул, подтверждая, что не выспался, не придав значения хитрой улыбке трудовика.

– Как бы объяснить… плохой из меня рассказчик.

– Был бы плохой, учителем бы не стал, – авторитетно заявил товарищ Борода. – Нарисуй.

– Секундочку.

Я вернулся к столу, прихватил кусок стекла, который лежал для маленькой лампы-образца, вернулся к окну, где терпеливо дожидался меня Степан Григорьевич. Краем глаза отметил, что пацаны практически прекратили стучать, строгать и сбивать, с нескрываемым любопытством глядят в нашу сторону. Я незаметно от завхоза погрозил ребятам пальцем, молотки снова дружно застучали.

– Вот, представьте, на этом стекле серп с молотом. А вот на втором, – я, как мог, нарисовал на оконной пыли что-то вроде материка, на котором располагалась наша страна. – А вот тут звезда. А теперь накладываем стекло одно на другое и получаем вот такую интересную картину в перспективе. Если все это сделать по-человечески, профессионально, вот тут подсветить, и здесь, раскрасить, выйдет впечатляюще. Особенно в том масштабе, который мы планируем. Ну а по материку еще буквы красным можно написать «СССР» и тоже фонариками выложить. Что скажете, Степан Григорьевич? – закончил объяснять свою задумку, повернулся к завхозу.

Степан Григорьевич молчал, задумчиво разглядывая мою кособокую конструкцию. Хотелось верить, что у завхоза богатая фантазия, и он хотя бы примерно представил то, чем я рассказывал и показывал буквально на пальцах.

– Интересная схема, – наконец выдал Борода после затянувшегося молчания. – Должно получиться. Только вот что… надобно пробный макет соорудить. К Вере Павловне сам пойдешь, или мне разговаривать? – хитро глянул на меня трудовик.

– Схожу, – кивнул я. – Идея-то моя, мне и договариваться. Надеюсь, Вера Павловна поймет, что нам надо, и поможет.

– Поможет Верка, она деваха хорошая. Вера Павловна-то. И рисует хорошо. Картинки у нее прямо загляденье.

– Вера Павловна картины пишет?

– Малюет, это да. В культуре ее картинки-то висят, стены украшают.

Я попытался припомнить, какие за картины висят на стенах в Доме культуры, но так и не вспомнил. На сегодняшний момент в центре жеребцовской культуры я побывал только один раз. И было мне не до живописи в тот вечер.

– Значит, завтра договорюсь, – кивнул я. – Степан Григорьевич, пара стекол небольших найдется? – поинтересовался у завхоза.

– Отыщем, – солидно кивнул завхоз. – Ну, чего тебе? – буркнул недовольно на Леньку, нарисовавшегося за нашими спинами.

– Готово, Степан Григорьевич, принимайте работу, – так же солидно, явно копируя манеру общения трудовика, ответил Леонид.

– Ну, пойдем, посмотрим, – ворчливо проворчал завхоз.

Я вернулся к столу и принялся заново делать набросок, чтобы Вера Павловна поняла мой замысел с первого раза. Постарался набросать с разных ракурсов, хотя художник из меня, как из Бороды балерина.

– Вот это молодцы, не стыдно и батькам показать, и мамку усадить, – из художественных размышлений меня вырвал довольный голос завхоза.

– Теперь можно? – с затаенным ожиданием попросили пацаны.

– Теперь можно. Только осторожно, а то знаю я вас.

Мальчишки, сдерживая желание бежать, степенно двинулись к нашему углу, где мы с товарищем Бородой разложили запчасти от будущей лампы. Делали мы пока что макет, примеряя крепления. Для этого соорудили что-то вроде кузова грузовика, на котором потом будем устанавливать масштабную конструкцию. И всячески испытывали на прочность крепления.

– Ну вот, глядите, – Степан Григорьевич зашел за стол, на котором находился макет, и принялся рассказывать и детально показывать учеником, что мы с ним намудрили.

Любознательные пацаны задавали вопросы, уточняли, впитывали с интересом. Я же молча слушал, радуясь пытливым юным умам, которым все интересно, перед которыми целый мир и целая жизнь впереди.

«И сделаем мы эту жизнь яркой и интересной. – Во всяком случае, я приложу к этому все свои силы и способности, включая знания будущего», – мысленно пообещал ребятам.

Глава 5

Понедельник добрым не бывает, вроде так говорят. Честно говоря, никогда не понимал эту фразу. Что понедельник, что вторник, какая разница? Тут главное, с какой ноги встал. Если с левой, это точно к деньгам, причем к неожиданным. Если с правой, на работе озадачат, а вот ежели обе ноги сразу на пол опустил, пиши пропало. Шучу, конечно, но в каждой шутке есть доля шутки, а остальное все правда. Похоже, в этот понедельник я умудрился вступить обоими ногами в… хм…

– Доброе утро, Егор Александрович.

– Доброе утро, Тимофей Ильич, – кивнул соседу по улице.

– Доброе утро, товарищ учитель. Как там мой балбес? – это уже родитель.

– Приветствую, товарищ Седых. Хороший парнишка, любознательный.

– Доброе утро, Егор Александрович, а вы в школу?

– Доброе утро, Галина, да в школу. Надеюсь, и ты туда же? – улыбнулся я восьмикласснице, с которой мы обычно встречались на перекресте на повороте к зданию школы.

– Конечно, – девчонка тряхнула хвостами. – Егор Александрович, а вы уже видели… – ученица хотела что-то сказать, но заметила подружек и замахала рукой, привлекая к себе внимание.

Уточнять, что я мог уже видеть, не стал. Надо будет, прибежит на переменке, спросит или расскажет.

Как-то незаметно сложилась традиция, что детвора постоянно начала бегать ко мне между уроками для доверительных бесед. Сначала тонким ручейком, сейчас уже поток стал посолидней. Парни, правда, заходили в основном по серьезным мужским делам, про армию расспросить, девочки постарше прибегали, но в основном посоветоваться по праздничному реквизиту для Дня учителя, к которому мы активно готовились. А вот малышня с пятого по восьмой класс не стеснялась бегать по всяким пустякам, которые им казались делами совершеннейшей важности.

Школу в плане праздника прямо-таки лихорадило. Подготовка шла по всем фронтам. В какой-то момент мы перестали обращаться внимание на вездесущего завуча, на ее ворчание, вечно недовольное лицо. Я принял на себя удар, стал, что называется, буфером между детьми и Зоей Аркадьевной.