– Мама умерла полгода назад. И Пётр сразу стал другим, – уклончиво отвечаю я. – Или был таким всегда, просто скрывал. Не знаю. Появились дружки непонятные, начались попойки, с работы уволили. Он пошел по наклонной…

– Да или нет?

Дрожь в пальцах едва удается скрыть. Или не удается, потому что чай немного проливается на стол.

– Пытался. Но я пригрозила заявлением в полицию. С тех пор он стал побаиваться. Хотя кричал постоянно. Может, поэтому и выгнал сегодня…

Демьян по-прежнему не сводит с меня внимательного взгляда, и вдруг хочется расплакаться.

– Родных больше нет у тебя? – мягко продолжает он допрос.

– Нет. Отца родного я не знала, мама одна растила. Бабушек-дедушек тоже нет. Несколько лет назад она встретила Петра, и до ее смерти мы жили вместе… Вот и все… Три сумки в багажнике твоей или Артёма машины – все мое богатство.

– Понятно… – Демьян медлит пару секунд, раздумывает, а потом произносит: – Ты правильно сделала, что поехала с нами. И впредь я бы на твоем месте никак не контактировал с отчимом. Чтобы люди вообще могли услышать друг друга, интеллект одного должен быть примерно равен интеллекту другого. Вы с отчимом, очевидно, на разных уровнях, и диалога не получится. Скорее всего, уже никогда.

– А если идти больше некуда и это мой единственный угол?

– Совсем некуда?

– Была надежда поступить в институт и съехать в общежитие… Но я еще не поступила. А жить где-то надо. Не на улице же. Подруга… на сколько она приютит? Максимум на неделю? – неопределенно пожимаю плечом. – Я не знаю, что делать.

Демьян подается чуть вперед. Свет лампы за спиной очерчивает его скулы, прямой нос. И я снова ловлю себя на мысли, какой он… красивый. И сильный. И заботливый.

– Тогда точно только третий вариант, – прицокивает он языком.

– Что за вариант?

– Вот завтра и узнаешь. – Демьян поднимается и зевает. – Ладно, я спать. День был тяжелый. – Он возвращает мне лед. – И ты тоже давай. Едва на ногах стоишь. – Он уходит.

Я смотрю на кресло, где он только что сидел, и тоже зеваю, едва успев прикрыть рот рукой. Адреналин схлынул, тело требует покоя. Чувствую себя выжатой тряпкой.

Я ополаскиваю чашку и плетусь в спальню. Закрываю замок. На всякий случай. Или по привычке.

Опустившись на край кровати, я позволяю себе выдохнуть до конца. Срываю с волос резинку и вытягиваю ноги. Тело ломит, глаза слипаются, но мысли все еще мечутся. И в памяти вспыхивают сцены: утреннее солнце над гладью воды, ребятишки с вафлями, ироничный взгляд Демьяна, его голос: «Аккуратнее». Прикосновения, вспышка ярости, когда Пётр меня обзывал и раскидывал по земле мои сумки… и снова руки «щедрости». Будто отгораживающие от мира. Будто я важный для него человек, а не нищая неудачница… Почти как в маминых романах. Которые и впрямь пора прекратить читать. В принципе, мне это и так больше не грозит.

На глаза наворачиваются слезы. От всего. От усталости. От несправедливости. И от того, что впервые за долгое время стало хоть немного легче, несмотря на безумный и сложный день.

Я засыпаю под стук дождя, храня это крохотное пламя внутри. С надеждой, что завтра точно все изменится и я найду выход. Только надо как-то попасть домой, чтобы забрать свою заначку, пока Пётр ее не обнаружил и не пропил. Потому что без денег будет совсем туго.

6 глава

Подскакиваю на кровати от сильного грохота и даже не сразу понимаю, где нахожусь и почему тут оказалась. В комнате полумрак, и комната не моя, шторы развеваются из-за слегка приоткрытого окна. Через мгновение новая вспышка яркого света озаряет все вокруг и ещё один раскат грома оглушает, от которого по коже ползут мурашки ужаса. Зато ко мне возвращается память.

Нехотя поднимаюсь, закрываю окно и смотрю на машину, которая стоит неподалеку. А перед глазами мелькает вчерашняя ночь. Как отчим выкидывает мои вещи из дома и говорит все эти обидные слова. Каждое из которых ложь. И если «проститку» я близко к сердцу не приняла, то вот ощущение, что я не просто выгнанная, а выброшенная, утилизированная и никому не нужная – это заблокировать не могу. Да уж. Свобода как-то иначе мне представлялась, а не вот так…

И дом, в котором я жила, больше не мой. Я теперь в статусе «никто». Ни денег, ни угла, ни опоры. Можно попробовать доказать, что тоже имела на него право, но тратить на это сбережения?.. А вдруг Пётр и впрямь ничего не подделал? Я ведь не понимаю в этих юридических моментах ни черта. Думала, что единственная наследница – у мамы больше никого не было. Вот что теперь делать?

Горечь вперемешку с тревогой снова мной завладевают. Еще и в мысли проникает Демьян. Ровный. Спокойный. Успешный. У него другая жизнь. Ведет себя уверенно. Он даже с моим отчимом решил всё в два счета, а я бы… Да я даже сейчас боюсь вернуться домой и встретиться с ним лицом к лицу. Но заначку забрать надо, не могу же я и это ему оставить…

Так, Миш, стоп. Всё образуется, – успокаиваю себя. Но слезы сами собой катятся из глаз. Я размываю их по щекам, всхлипывая под новый грохот неба. Плакать и горевать можно где угодно. Можно на остановке. Можно посреди дороги, с сумками, не зная, куда идти дальше. Можно в чужом подъезде или в маршрутке, когда тебя трясет от неизвестности и от того, что ты везде лишняя. Но если уж выбирать, то хочу плакать в этой комнате. Пусть даже с ощущением, что я тут ненадолго. Пусть даже вся изломанная, дешевая, растерянная. И рядом чужие люди. Но лучше и впрямь рыдать там, где тепло, где руки не дергают и никто не выгоняет, не унижает и не грозится, что пустит в расход какому-то пьяному, недавно откинувшемуся дружку.

Из накатишей тоски вырывает новый громкий звук. На этот раз стук в дверь.

– Миша, подъём. Мы завтрак заказали. Спускайся, – доносится голос Артёма.

Объективных причин, почему он мне не нравится, как бы и нет. Ну да, любит как-то резко высказываться и эгоист. Но это всяко лучше, чем быть такой размазней, как я. Это, наверное, в нем и бесит. И заодно триггерит. Потому что я много чего в себе подавляю, а он – нет. И надо учиться все части себя принимать. И бунтаря, и тихоню. А ещё умело ими пользоваться. С чем у Артёма, вероятно, проблем нет.

Зато вот “щедрость” совершенно другой. Если бы я выбирала, в кого можно влюбиться, то только в такого. И внешне – мой типаж. Да и по внутренним качествам пока просто замечательно. Лучше еще не встречала. Хотя Гришка вон вчера чуть конкуренцию не составил… Или, например, Юра.

Снова утыкаюсь носом в футболку “щедрости” с нотками свежести и моря. Глубоко вдыхаю. Ну как же охренительно пахнет! Нам обеим (Мише и Мишель) нравится.

– Спасибо, сейчас спущусь, – отзываюсь я.

Хотя, наверное, это будет означать – поесть и съехать. Вопрос лишь в том, куда ехать и кому везти свои сумки.

Заправив постель, выхожу из комнаты и спускаюсь на кухню. Аромат еды уже по всему дому разносится божественный, аж слюна собирается во рту.

– Доброе утро, – переминаюсь с ноги на ногу и думаю о том, что надо бы в ванную переодеться: негоже щеголять почти обнаженной перед двумя незнакомыми мужчинами.

И они, словно по команде, поворачиваются и смотрят на меня, чем заставляют еще сильнее смутиться.

– Садись. Позавтракай, – приглашает к столу “щедрость”.

Окидываю эту дорого накрытую поляну и двинуться с места не могу. Будто в пол ноги забетонировали.

– Я… мне надо умыться, – все же делаю шаг в сторону ванной и, спотыкаясь на ровном месте, едва не растягиваюсь на полу.

Закрывшись за дверью, умываюсь, быстро переодеваюсь и аккуратно складываю футболку на угол. А по-хорошему бы забрала. Она уютная, мягкая и пахнет им… Хоть какое-то светлое напоминание об этом ужасном и несправедливом ночном эпизоде.

Вернувшись на кухню, сажусь за стол. Глаза разбегаются с чего начать, хочется всё попробовать.

– На первое время сойдёт. С предыдущим синхронизацию восстановишь? – Демьян подвигает ко мне коробку с новеньким телефоном.

– Что восстановлю? – смотрю на яркую картинку на упаковке и не верю, что это все реальность: эти деликатесы на столе, кофе, сладости, телефон. Скорее всего, и не дорогой, но это не главное. А то, что впервые это для меня делают. И вряд ли просто так. Жизнь научила, что бесплатный сыр только в мышеловках бывает.

Рассматриваю “щедрость” и его синяк на скуле – не особо заметный, но он есть. Снова перевожу взгляд на телефон.

– Твой всё, – кивает на аппарат, который лежит рядом с новеньким, запечатанным в коробке. – Гейм овер. Можно попробовать в ремонт сдать, но мне этим заниматься некогда и неохота.

– Он мне пытался это впарить, но я тоже пас. Мы скинулись – и вот тебе моральный ущерб за вчерашнее, – поддакивает Артём.

Охренеть. И еще моральный ущерб. Мир сошёл с ума. Это сказка какая-то. А я в них не верю. С недавних пор.

– Отблагодарить, как вы ждете, не смогу. Поэтому и принять столь дорогой презент – тоже. Но если до города подбросите, спасибо. Клянусь, больше никак не дам о себе знать…

“Щедрость” и “подарочек судьбы” не сводят с меня удивленных взглядов.

– А по-моему, это самая черная неблагодарность. Телефон не возвратный. Я, так-то, даже незнакомому человеку жвачку хрен куплю, а ты тут речи толкаешь пафосные. Тебя вчера тоже, что ли, задело, когда ночью прессовали? Голова в порядке? Или нет? – возбухает Артём.

– Помолчи, – осаживает его “щедрость”.

– В смысле? Что я опять не так сказал?

– Все так. Причина во мне. В романах и сериалах по телеку могут красиво любой подарок преподнести. А в реальной жизни все иначе. Просто так никто и ничего не делает, никому ничего не дарит. Я что за это должна буду сделать? Что-то с извращениями, да? Я не готова. Отчим про меня все наврал.

– Какими извращениями?.. – недовольно вздыхает “щедрость”.

– Тряпку принести, полы протрешь, чтобы не стояла просто так? – огрызается “подарочек”.

До жути становится обидно за эту его реплику.

– Миша, послушай, – произносит Демьян. – Мы получаем не то, что заслужили, а то, на что согласились. Очевидно, ты согласилась на много неудобных для себя вещей. И сейчас отличный повод выбраться из этого скудного убеждения, что ты чего-то не достойна, и принять то, что дают. Всё определяется выбором. Я говорил про третий вариант. Уверен, тебе он больше подойдёт, нежели возвращение домой. Как позавтракаем – к бабуле моей поедем. Я ищу ей помощницу. И заодно человека, кто уговорит её перебраться ко мне в Москву. На днях заберу её на обследование, но это пару-тройку недель от силы, а мне нужно на постоянку. Улавливаешь, что от тебя необходимо? Не накатаешься ведь к ней. А у меня есть ощущение, что вы поладите. Землячки. Ты с нестандартной историей, а она фанат всего этого. Так что считай, телефон – аванс. Если твоя кандидатура ей утверждается. Договорились?

– Бабушка… – неверяще тяну. – Типа сиделка для нее?

– Типа. И чтобы уговорила ее переехать к внуку в Москву.

Артём громко ржет:

– Скорее ты от нее будешь невролога и психотерапевта посещать, а после захочешь на край света убежать. Эта бабка…

– Артём, – “щедрость” закатывает глаза. – Еще слово и втащу, ей-богу.

Я бы на такое посмотрела, но “подарочек” включает обратку:

– Всё-всё, молчу-молчу. Хотя напоследок скажу. Вот это вот тебе ещё потом мало покажется. Пощады попросишь, – кивает на телефон, – и миллион впридачу. Будешь вопить, что вот такого не заслужила. Каждая потраченная на тебя копейка и нервная клетка окупится, ахахаха, – громко смеется.

Не понимаю ничего. От слова совсем. Да и что смешного? Зачем смеяться над старостью?

– Крыша над головой будет, еда и какое-то подобие стабильности. Из ларька можно и самой уволиться. Стёпа – странная, но интересная. Если понравишься ей, то считай, пристроена. И как у Христа за пазухой. Так что решай.

– У Христа за пазухой, ха-ха-ха, – снова потешается Артем. – Скорее у чёрта в котле, – открывает рот, чтобы еще что-то сказать, но получает смачный подзатыльник от “щедрости”.

– Всё, заебал. Расскажу Стёпе про эти подколы.