Марина. Когда я спросила маму, почему она не сказала мне, что мы уезжаем в Израиль, она ответила: «Мне некогда разговаривать». А вопросу «что означает быть еврейкой?» страшно удивилась: «Ты что, правда не знала, что ты еврейка?» Но откуда я могла знать? Мама не говорила со мной на «взрослые темы». Что-то считалось стыдным, например, что начнутся месячные. Мама не рассказала мне, что у меня начнутся месячные. Увидев кровь, я решила, что заболела страшной болезнью. Я полгода ела из отдельной посуды, чтобы не заразить этой страшной болезнью маму, пока мне не попалась под руку медицинская энциклопедия. Уверена, что мама не мучилась, не думала: «Бедная девочка, она удивится или будет шокирована, когда узнает». Ей просто было всё равно. Не рассказывать, молчать, а ты потом делай с этим что хочешь… Что-то считалось стыдным, а что-то двусмысленным и опасным, к примеру, иметь репрессированных родственников или быть еврейкой. Объяснять мама не стала, сказала: «Ну хорошо, приедешь в Израиль, всё узнаешь, сейчас мне некогда».

…Я больше никогда не увижу снег? Я обожала снег. Мамин день рождения зимой. В доме мама с гостями весёлая, смеётся, подруги обнимают ее. Если бы мама была с ними такой же, как со мной, мне не было бы так обидно. Для папы, подруг и учеников, для всех, кроме меня, мама совсем другая. Если есть на свете безупречный человек, то это моя мама, лучший в городе учитель. …Любимая учениками и коллегами, у нее нет любимчиков, она никогда не участвует в обычных для женского коллектива склоках.

…На улице еще темно, и под светом фонарей только-только выпавший снег сверкает, как будто кто-то осыпал всё вокруг бриллиантами. Волшебство… Я ходила по свежим сугробам, смотрела, как в них остаются ямки от моих валенок, и думала: «Люди не всегда могут дать то, что нам нужно. Для других – для папы, для всего мира, кроме меня, – она совсем другая – весёлая, открытая, а для меня нет. Это потому, что я плохая, такая плохая, что она просто не может быть со мной весёлой и тёплой, не может дать мне то, что даёт всем». …Однажды я спросила маму, какой я была, когда родилась. Все дети спрашивают. Мама ответила: «Да никакая. Я не помню. Помню, что мне не нравился младенческий запах. Я тебя кормила из бутылочки, тебя рвало, я опять кормила». Получается, что с самого рождения я была не очень.

Мне было любопытно уехать. Ничего волнующего в моей жизни в нашем городке не было. Я откуда-то знала, что в Тель-Авиве резко темнеет. Это все, что я знала об Израиле.

Когда я сошла с трапа самолёта, мне по ногам ударил жаркий воздух. Внизу у трапа стоял фотокорреспондент. Он сказал мне: «Ты самая красивая новая репатриантка в этом году». Я?.. Я красивая?.. Красивая?! Я была неуклюжая, как жирафёнок, застенчивая. Дома, в городке, я не пользовалась успехом у мальчиков. У меня не было «первой любви», ухаживаний, цветов, провожаний, я ни разу не целовалась. Я даже не задавалась вопросом – почему так? Я знала ответ. Я точно знала одно: я всё всегда делаю не так.

– Мар-рина! Когда к тебе обращаются, смотри в глаза, а не в сторону, – сказала мама.

Господи, ну почему я всегда всё делаю не так… Я всё делаю недостаточно хорошо, и сама я недостаточно хороша, сколько ни старайся. Когда ты маленький и с тобой всегда строго обращаются, ты не перестаёшь любить родителей. Ты перестаёшь любить себя. От этого ощущения собственной малой ценности я была страшно не уверена в себе. Стеснялась, даже когда со мной просто здоровались. Я всегда думала, что меня не хотят. Боялась, что меня не примут, что я не понравлюсь…

…Первое, что я получила в Израиле, это свобода. Я получила свободу! Дома я была ребёнком под строгим контролем, а здесь мгновенно стала отдельным человеком. Мама занята выживанием. Моя учеба и поведение ей безразличны, она будто говорит мне – живи сама и дай мне возможность выжить.

Я всё еще учусь в школе, но уже не должна отчитываться. Больше нет никакого «Мар-рина, дневник!». Мамин гиперконтроль закончился. У меня началась своя жизнь: экскурсии, школа, новые друзья, работа.

…В Израиле много света, всё сияет. Пальмы, море – всё необыкновенно яркое. Жить в Тель-Авиве слишком дорого. Мы живём в крошечном Кирьят-Яме, за железной дорогой, у химического завода. До нас эта квартира много лет стояла пустая, там жили голуби и сова. Сова до сих пор прилетает каждую ночь. Здесь огромные, невероятных размеров тараканы. Утром заходишь в ванную, а там ковер из тараканов. Они ползут тебе навстречу отовсюду. Здесь мыши. Мышеловки мама выбрасывает по утрам, я не могу это делать.

Мама ходит в ульпан, учит иврит, ей тяжело даётся иврит. Когда я возвращаюсь домой позже, чем обычно, мама не ругает меня, она даже не смотрит в мою сторону, у нее нет на меня сил. Я слышу, как она зубрит слова и плачет. Мне больно за маму, дома мама была собой, у нее была любовь городка, уважение, подруги, она была нужна всем, а здесь… Утром выбросить мышеловки и в ульпан, учить иврит, вечером зубрёжка и зарядить мышеловки. Я хочу подойти к ней, обнять, но не могу. Теперь уже я тоже не умею показывать свои чувства… мы обе не умеем, и с этим уже ничего нельзя поделать.

Сосед помогает нам с мамой устроиться на настоящую работу: мы вдвоём разливаем шлангом по бутылкам едкое средство для туалетов. Платят пять шекелей в час. В первый день шланг выпал у меня из рук, струя щелочи брызнула на меня, платье мгновенно расползлось, на ноге ожог. Мы возвращаемся домой, я иду боком, в дырявом платье, мама прикрывает меня собой. По дороге останавливаемся у киоска – я хочу посмотреть обложки журналов, – и вдруг я вижу себя! На обложке моя фотография, подпись: «Познакомьтесь, самая красивая новая репатриантка Марина»… Это была фотография, которую сделал тот корреспондент у трапа! Я не придала значения, а теперь вот! – я на обложке, я «красавица», я, Марина! Я не прошу у мамы деньги купить журнал, покупаю сама. У меня уже появились свои деньги: я убираю квартиру. Дочка хозяйки (моего возраста, ей тоже пятнадцать) сидит на диване, пока я работаю, и наблюдает за мной. Мне не обидно или обидно немножко, но я рада, что работаю, что у меня есть свои деньги.

…И вдруг – на меня начали смотреть мужчины. Они смотрят на меня как на красивую девушку! Каждый мой выход на улицу превращается в шоу, в победное шествие: мотоциклисты сигналят, мигают, оборачиваются, водители высовываются из окон машин, машут руками… Я всегда думала, что сильна только тем, что я очень послушная, а кроме этого у меня ничего нет… но вдруг оказалось, что у меня есть власть, которую я могу использовать, – я красивая!

…Мне повезло! Я работаю официанткой в зале торжеств в хорошей гостинице. Вокруг меня красивая жизнь, красивые люди, свадьбы, музыка… Наша квартира с тараканами и эта красивая жизнь – два разных мира. Носить огромные подносы тяжело, но лучше, чем мыть квартиры. Я ношу подносы, получаю сорок шекелей в час плюс чаевые. Я счастлива!

Дэни, метрдотель, хвалит меня: «Ты молодец, ты хорошо работаешь, со всеми дружишь…» Я молодец, я хорошо работаю, со всеми дружу.

Иногда Дэни подвозит меня домой, мне приятно, что такой важный начальник заботится обо мне, дружит со мной… Мы разговариваем, я рассказываю ему про наш городок, про маму, как ей трудно. Он рассказывает о своей семье. Однажды он рассказал мне о своей умершей много лет назад дочери. Взрослый человек, даже старый, рассказывает и плачет. Я тоже плачу, и теперь уже он говорит мне «не плачь». Мы плачем и утешаем друг друга.

Дэни говорит: «Ты такой светлый человек, ты необыкновенная, замечательная, у тебя есть сердце, ум, воля, характер, ты должна это про себя знать». Никто не говорил мне, что я светлый человек, что у меня есть воля и характер. Он говорит, что считает своим долгом помогать мне, ведь я недавно приехала в страну, у меня никого нет.

Всё было прекрасно, и вот… Но почему, почему?.. Проходит немного времени, и меня перестают ставить на смену. Я ничего не понимаю, расстраиваюсь и понемногу впадаю в панику, – что со мной не так? Мне страшно спросить Дэни, почему он не ставит меня на смены: он дружит со мной, но он важный, начальник, поступает, как считает нужным… Кто я такая, чтобы задавать вопросы?

Но я все-таки набираюсь смелости и спрашиваю:

– Почему ты меня не поставил?

– Приезжай завтра на смену пораньше, я тебя встречу, – говорит Дэни.

Сначала я даже не поняла, что речь идёт о сексе. Он же говорил, что я хорошо работаю! Мы же говорили о его семье! Он тогда сказал, что впервые говорит с кем-то о своей умершей дочери, что я слушаю сердцем, что он чувствует моё тепло, что я его друг… Наши с ним отношения – это сочувствие, теплота, дружба. Дэни добрый! Я думала, что я для него девочка, которую он взял под своё крыло.

– Ты же сказал, что я хорошо работаю, – растерянно бормочу я.

– Да, ты молодец. И если ты хочешь быть в этом мире… – объясняет он.

Если я хочу быть в этом мире?.. Я хочу быть в этом мире! Конечно, я хочу быть в этом мире! …Я думала, что он добрый волшебник, который открывает мне дверь в прекрасный мир. Но добрый волшебник не открывает дверь бесплатно. Оказывается, это сделка. Но Дэни, он… он же старый…

Я испугалась. Я ужасно испугалась!

Ляля. Господи, ну еще бы! Я представила тебя… и себя в шестнадцать лет… ты еще вся – хрупкое утро… И кто-то чужой, без любви, без влечения, даже без любопытства, против воли, против тела и души…

Марина. Я испугалась не того, что мне придётся быть с ним. Я испугалась другого. Если рассказывать эту историю, то честно.

Я испугалась. Мне нужно скорей согласиться. Никто не предложит мне такую сделку, как он. В этой сделке у меня нет ничего, кроме себя самой, и это единственная возможность открыть дверь, которую мне самой открыть не под силу. Быть с ним? Это будет не так страшно, как потерять целый мир. Я пришла пораньше.

Ляля молчит, вздыхает

Марина. Ну, что сказать… Ничего приятного в этом не было.

Стыдно ли мне об этом рассказать? Но перед кем я должна стыдиться? Я не воспринимала это как нравственный выбор: у меня не было вопроса, нравственно ли это. У меня был один вопрос – как выжить? Я восприняла это как правила. Правила мира, в котором я живу. У мужчин есть сила и власть, а тебе шестнадцать, и у тебя ничего нет… Ничего нет, что ты можешь дать. Я хотела работать, зарабатывать, это был мой способ выживания.

Ляля. Не обижайся, если я скажу не то, что тебе понравится. Мы с тобой работаем, чтобы рассказать эту историю так, чтобы все тебя поняли. На любую ситуацию можно посмотреть с разных сторон. Дэни воспользовался тем, что ты зависишь от него, он, безусловно, виноват. Это еще потому ужасная подлость, что сначала искренне сочувствовать, откровенничать, дружить, а потом потребовать секс. Но многие и сегодня смотрят на это иначе – он мужчина, в его природе хотеть, а в твоей воле отказаться. Кто тебе мешал сказать Дэни «нет»?

Марина. Кто мешал мне сказать «нет»? Наверное, я сама. Это было как будто я жертвую собой ради своего будущего. Благополучному человеку не понять, как быть подростком в чужой стране, всего хотеть и жить с мышами и совой, подростком, которому нужно кем-то стать. Что-то пошло не так, и меня швырнуло в такой ужас, такую панику… Я подумала: «Всё пропало, сейчас я потеряю вот это, замечательное! Потеряю и больше никогда не найду…» Смешно, да? Ведь я хотела всего-то быть официанткой, получить смену, а мне казалось, что это выбор ради исполнения мечты и, чтобы найти свой путь, мне нужно принять решение. Я вспомнила фразу «за всё нужно платить».

«…И мы никогда не знаем, сколько платить. – Ляля представила, что произошло с шестнадцатилетней Мариной, подумала: «Я бы на ее месте не стала, никогда, ни за что!», но тут же, отгоняя намёк на моральное превосходство, строго сказала себе: «Неизвестно, стала бы или нет. У меня не было таких ситуаций, мне не нужно было выбирать».

Неужели этот внутренний диалог всё же отразился на ее лице? Чуткая Марина сказала:

– Ты бы не стала?.. Ты никогда не поступала против своей воли ради цели, которая в тот момент казалась невероятно важной, а потом оказалась совсем неважной?

– Нет, – ответила Ляля. Воспользовалась загадочным двойным отрицанием, и вышло то ли «нет, конечно не поступала против своей воли», то ли «нет, конечно поступала». – …Послушай, Мариша! Мы с тобой родственники, близкие. Я только сейчас – вот прямо минуту назад поняла, что мы родственники.

– Почему?.. Мы и до этого были родственники, – засмеялась Марина, и Ляля засмеялась в ответ.