Джиоевы жили в спальном районе, построенном для сотрудников Тбилисского электровозостроительного завода. Район так и назывался – ТЭВЗ, или Тэмка, если произносить название предприятия по-грузински. Тбилисские локомотивы до сих пор можно встретить на железных дорогах бывшего Советского Союза, но сейчас ТЭВЗ находится уже не в той производственной форме, что раньше. Район переименовали в Згвисубани, что значит «Район Тбилисского моря» – по названию большого водохранилища, которое питает окрестности пресной водой, а летом становится любимым местом отдыха жителей Тбилиси.

Отец Гио, Владимир Николаевич, в юности серьезно занимался баскетболом и даже играл в составе юниорской сборной Грузии. Но дальше спортивная карьера не заладилась, и он полностью переключился на музыку. А гитарой он занимался всегда, с самого детства. Какой-то период он даже играл в знаменитом грузинском ансамбле «Орэра», где в свое время пели великие Нани Брегвадзе и Вахтанг Кикабидзе.

Поначалу семья жила в однушке, но после рождения маленького Георгия Владимир Николаевич подал заявление на получение трехкомнатной квартиры с учетом того, что с ними еще жила бабушка, его мать. В советские времена такие схемы работали, особенно если играешь в топовой джазовой банде республики. После четырех лет ожидания они получили ключи от квартиры в новом доме, построенном по соседству.

Сперва это была типичная советская девятиэтажка, которую можно встретить в любой точке бывшего СССР, но очень быстро дом стал обрастать грузинским колоритом. В девяностых годах многие по беспределу пристраивали балконы к первым этажам многоквартирных домов, но в Тбилиси искусство пристроек возвели в абсолют. Люди не балконы лепили, а по полквартиры выносили на улицу и приделывали к дому огромные лоджии, опирая их на сваи. К дому крепили железный скелет пристройки на высоту всех этажей, а потом владельцы квартир уже сами их обустраивали. Так, живя на пятом этаже девятиэтажного дома, Джиоевы смогли расширить свою жилплощадь на целых сорок пять квадратных метров.

Снаружи такие дома выглядят очень страшно, потому что каждый житель лепит свою часть из чего придется. Кирпич, шлакоблоки, дерево, железные листы – кто что смог достать. Вход в подъезд оказывается утопленным метров на десять. Картина не самая позитивная. Дом, в котором вырос Гио, и сейчас выглядит так же, как тридцать лет назад, но к общему архитектурному хаосу добавилось еще и естественное обветшание конструкции. Такой нелепый бетонный старик, слишком много видевший в своей жизни.

Когда Гио было четыре года, у Джиоевых родился второй ребенок. Симпатичного мальчонку назвали Ираклием, но радость в семье продлилась не больше года. Из роддома малыша выписали как здорового, и ни родители, ни участковый терапевт, который в стандартном режиме наблюдал за ребенком, не замечали никаких особенностей в его поведении. Но после плановой прививки от кори у маленького Ираклия поднялась температура до сорока градусов и начались сильные судороги. Родители вызвали скорую, и маму с малышом положили в больницу.

Наира Георгиевна, мама Гио Пики:

Врач спросил меня: «Вы ничего не замечали необычного?» А мы, конечно, не замечали. Я же не медик, и никто из врачей ничего такого не говорил. Там-то нам и поставили диагнозы ДЦП и парапарез – это когда поражены две конечности. Так начался наш тяжелый путь.

Ираклия часто возили в Москву, стараясь найти какое-то лечение, чтобы обеспечить малышу качественную реабилитацию. Постоянные процедуры, массажи, иглотерапия – все это стоило серьезных денег, и такие расходы для простой семьи казались неподъемными. Того, что Владимир Николаевич зарабатывал с концертов в филармонии, уже не хватало. Надо было принимать решение, как-то менять свою жизнь и увеличивать заработки.

Что такое для профессионального музыканта значит играть в ресторане? Он занимался искусством в филармонии, а кабак – это для лабухов, прибежище аутсайдеров, низкий жанр. Но зато платят. Какими бы бедными ни были времена, всегда оставались люди, у которых водились деньги и которые готовы были платить за хорошую еду, выпивку и живую музыку. Ради семьи Владимиру Джиоеву пришлось перешагнуть через свою гордость и сделать то, что должно. Он собрал джазовую банду и стал играть на свадьбах, юбилеях и везде, куда звали и где платили.

– В какой-то момент мой отец зарабатывал восемнадцать долларов в месяц и десять отдавал на то, чтобы я ходил учить английский, – вспоминает Гио. – А я этого не понимал. Вот ему делать нечего! Нахрена этот английский мне сдался? Только повзрослев, я осознал, что он совершал подвиг. Оставлял свою семью без денег ради того, чтобы я вырос образованным и у меня было будущее. А чтобы не тратиться на такси, он по ночам после работы в ресторане ходил пешком по десять километров от Авлабари до Тбилисского моря!

Детство Гио совпало с эпохой глобальных перемен. Экономически страна уже никак не тянула заявленные амбиции, и «Союз нерушимый республик свободных» затрещал по всем стыкам и соединениям. Сварные швы советского государства расходились, стальные заклепки из брони Родины вылетали одна за другой, а кое-где конструкция и вовсе проржавела насквозь.

– Помню, как-то к отцу приезжали друзья-музыканты из Москвы, – рассказывает Гио, прожевывая кусок ветчины и запивая его пивом. Официант уже успел обновить нам бокалы. – Папе надо было с утра куда-то поехать по делам, и он попросил меня сопроводить их, чтобы они могли порешать свои вопросы, а чуть позже он к ним присоединится. Мы с этими мужиками зашли в магазин, они увидели консервы на полках и говорят: «Георгий, а тут есть поблизости рыболовный магазин, чтобы купить крепкие сумки?» Они купили вещмешки и давай затариваться этими консервами. А у нас всегда считалось, что консервы – это еда для бедных. Если нужно было купить кильку в томате или сардины, отец отправлял меня на другой район, где нас не знали. А то скажут еще, что Джиоевы голодают. Я смотрел на то, как они, забыв про все, загружают эти консервы в брезент, и поражался. Они же из Москвы приехали. Неужели там совсем есть нечего?

В мае 1985 года вышел указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом, искоренении самогоноварения». По-простому – «сухой закон», который запрещал продавать в магазинах алкогольную продукцию. Но Грузия в этом смысле находилась на особом положении. Виноделие здесь – это не про алкоголь, а про культуру и национальную идентичность. Водка с прилавков, конечно, пропала, но вино продавалось без ограничений. Гости, приезжавшие из России, настолько сходили с ума от изобилия в продаже сухих, сладких и крепленых вин, что теряли волю. Любой конструктив заканчивался, цели приезда забывались, и начиналось отчаянное заливалово. Так что москвичи в Тбилиси не только закупались консервами, но и пребывали в состоянии перманентного алкогольного опьянения.

– Я вообще не похож на своего отца в эмоциональном плане, – говорит Гио. – У меня в жизни как… Если я не могу решить какой-то вопрос или как-то повлиять на ситуацию, то я просто болт забью. Вообще об этом думать не буду. А отец был не такой. Если что-то не решалось, он очень нервничал. Плюс постоянная нервотрепка из-за моего больного брата. Отец очень тяжело это переносил. Когда он был дома, не выпускал Ираклия из рук. Что бы он ни делал, брат был тут же рядом. Единственное, когда он в туалет заходил, мог попросить подержать его. Ираклий никогда не ходил, у него была сильная атрофия суставов и тяжелая форма ДЦП, сопровождающаяся эпилепсией. Я думаю, что все это и загнало его. Поэтому так рано и умер от рака. Каково это – каждый день смотреть на своего больного сына и понимать, что он никогда не поправится и умрет молодым? Когда у моей дочки зубы резались, обычный физиологический процесс, я уже себе места не находил. Меня всего корежило. А тут такое.

Я оглядываюсь по сторонам и обращаю внимание, что на диванчике за соседним столом улегся уличный пес с биркой на ухе. Он свернулся калачиком и спит в теплых лучах зимнего южного солнца. Официант видел это, но не стал прогонять малыша. В Грузии отношение к собакам совершенно особенное. Они тут очень экологично встроены в местный быт и чувствуют себя в такой же безопасности, как коты в Стамбуле, которые уже стали символом города. В Тбилиси нередко можно увидеть песа, который невозмутимо спит поперек тротуара, а люди спокойно обходят его, не решаясь потревожить сон хвостика.

– Батю я не боялся вообще, – продолжает Гио. – Он был мягкий человек. Конечно, порол меня, но это с подачи матери. Она у меня суровая женщина, горянка. Мама всегда давила на отца: «Дай ему по жопе, приведи его в чувство! Меня он не боится!» Я думаю, что сам он никогда бы меня бить не стал.

– Что такого ты творил, что тебя нужно было каждый день пороть?

– Если про само детство говорить, то бил других детей, забирал у них деньги, на счетчик ставил.

– Это уже похоже на криминальщину.

– Ну да. Один раз играл с одноклассником на фантики Turbo, и так вышло, что я выиграл все, что у него было, и он еще задолжал мне сверху пятьдесят фантиков. На следующий день он приходит в школу, и у него на руке крутые командирские часы. Тогда это была очень солидная вещь, мечта любого пацана. Надо сказать, что долг он признавал и съехать не пытался. Вообще, в Грузии, если ты не отдал долг, то тебе конец во всех сферах. Можно сразу переезжать в другой город, а лучше – в другую республику. И он предложил отдать мне эти часы. Я сразу спросил, чьи они и не будет ли проблем потом. Все-таки вещь дорогая. Он сказал, что это ему папа подарил. Ну, подарил так подарил.

Гио не стал сразу показывать часы родителям, чтобы не плодить лишних вопросов. Очень не хотелось объяснять, что он их выиграл, и выслушивать потом нотации о том, что он неправильно живет. И в один день вечером в дверь Джиоевых позвонили. Там стояли родители этого пацана с претензией, что, мол, ваш сын заставил нашего мальчика украсть у отца часы. Оказывается, что пацаненок стырил у бати часы и отдал их в счет долга.

– Я не думаю, что он сам такое сказал им, – продолжает Гио. – Скорее всего, это родители так интерпретировали. Отец сразу заставил меня отдать часы и извинился, что так вышло. Я, конечно, возмутился и начал объяснять, как все было, но тут батя мне по морде как засадит обратной стороной ладони: «Заткнись, позорище!» Отец был очень порядочным человеком. Он был максимально далек от всей этой уличной темы. Для него такие ситуации были настоящим позором, за гранью добра и зла.

Рыжий пес на диванчике перевернулся пузом кверху, вытянул лапы и лег совсем уж в нескромной позе. Видно, что тут он не в первый раз и понимает, что ему здесь ничего не угрожает. Пользуясь случаем, на веранду Khinkali Factory заходит еще одна собачка и смотрит на нас своими карими глазами, дружелюбно повиливая хвостом. Я не выдерживаю напора и даю ей кусочек ветчины.

– Слушай, может, чачи? Что думаешь? – Видно, что застолье для Гио – родная стихия. Он хорошо понимает, что делает, и знает, как лучшим образом поддержать нужный вайб. – По соточке жахнем и пойдем ко мне домой, пообщаемся уже нормально.

Глава 2

В тамбуре висел тяжелый, густой воздух серо-фиолетового цвета. Гио закурил сигарету и выдохнул дым, подмешивая свежую краску в атмосферную палитру. Он повернулся к окну и безразлично посмотрел через грязное стекло на размытый пейзаж, проносящийся мимо. В последние два года он постепенно мигрировал с юга на север, и каждую следующую секунду оказывался все дальше и дальше от исходной точки.

Начиналось все с попытки спасти отца. Владимир Николаевич болел раком, и продолжать лечение в Грузии уже не представлялось возможным. Джиоевы продали свою квартиру в Тбилиси, но денег хватило, только чтобы купить старый дом во Владикавказе и раздать долги. А после смерти отца будущее виделось совсем уж безрадостным. Они остались втроем: Наира Георгиевна, Гио и его младшая сестра Лана. Единственным кормильцем можно было назвать Георгия, но парень еще не разобрался со своими демонами, чтобы полноценно взять на себя такую ответственность. Более того, на девятый день после смерти Владимира Николаевича в семье едва не случилось второе горе.