На протяжении 1945 и 1946 годов западные власти предпочитали в целом игнорировать подобные чувства и обязывали советских и других восточноевропейских граждан вернуться домой, иногда силой. Пока советские чиновники активно вылавливали своих граждан из немецких лагерей, беженцы с Востока отчаянно пытались убедить ошеломленных французских, американских или британских официальных лиц в том, что они не хотят возвращаться «домой» и предпочли бы остаться в Германии. Им это не всегда удавалось. В период с 1945 по 1947 год западные союзники вернули 2 272 000 советских граждан.

Разворачивались ужасные сцены отчаянной борьбы, особенно в первые послевоенные месяцы, когда британские или американские войска сгоняли русских эмигрантов, которые никогда не были советскими гражданами, украинских партизан^[49] и многих других и выталкивали их, иногда буквально, через границу в объятия ожидавшего НКВД^[50]. Попав в руки советской власти, они присоединились к сотням тысяч других репатриированных советских граждан, а также венграм, немцам и остальным бывшим врагам, депортированным на восток Красной армией. К 1953 году было репатриировано 5,5 миллиона советских граждан. Каждый пятый из них был расстрелян или отправлен в исправительно-трудовые лагеря^[51]. Многих ссылали в Сибирь или зачисляли в трудовые батальоны.

Только в 1947 году принудительная репатриация прекратилась. С началом холодной войны к перемещенным лицам из советского блока начали относиться как к политическим беженцам. 50 000 чешских граждан, находившихся в Германии и Австрии во время коммунистического переворота в Праге в феврале 1948 года, сразу же получили этот статус. Всего, таким образом, 1,5 миллиона поляков, венгров, болгар, румын, югославов, советских граждан и евреев успешно избежали репатриации. Вместе с прибалтами они составили подавляющее большинство перемещенных лиц, оставшихся в западных зонах Германии и Австрии, а также в Италии. В 1951 году Европейская конвенция о правах человека систематизировала защиту, на которую имели право такие перемещенные иностранцы, и, наконец, дала им гарантии от насильственного возвращения.

Однако оставался вопрос: что с ними делать? Беженцы и сами перемещенные лица знали точный ответ. По словам Жене (Джанет Фланнер) в журнале «Нью-Йоркер» в октябре 1948 года, «[перемещенные лица] Готовы идти куда угодно, кроме как домой». Но кто их примет? Западноевропейские государства, переживавшие нехватку рабочей силы и разгар экономического и материального восстановления, изначально не были против ввоза определенных категорий лиц без гражданства. Бельгия, Франция и Британия особенно нуждались в шахтерах, строителях и сельскохозяйственных рабочих. В 1946–1947 годах Бельгия приняла 22 000 перемещенных лиц (вместе с их семьями) для работы на шахтах Валлонии. Франция приняла 38 000 человек для различных видов физического труда. Великобритания забрала 86 000 человек, в том числе многих ветеранов польской армии и украинцев, воевавших в дивизии Ваффен-СС «Галичина»^[52].

Критерии приема были просты: западноевропейские государства нуждались в крепких рабочих (мужского пола) и не стеснялись отдавать предпочтение прибалтам, полякам и украинцам на этих основаниях, независимо от их послужного списка военного времени. Одинокие женщины приветствовались в качестве работников физического труда или домашней прислуги, но министерство труда Канады в 1948 году отклоняло заявки девушек и женщин на эмиграцию в Канаду для работы в качестве домашней прислуги, если были какие-либо признаки того, что они имеют образование выше среднего. И никому не нужны были пожилые люди, сироты или матери-одиночки. Беженцев вообще тогда не встречали с распростертыми объятиями: послевоенные опросы в США и Западной Европе демонстрировали очень мало сочувствия их бедственному положению. Большинство людей выражало желание, чтобы иммиграция сократилась, а не увеличилась.

Иной была проблема евреев. Сначала западные власти относились к еврейским перемещенным лицам как ко всем остальным и загоняли их в лагеря в Германии вместе с бывшими преследователями. Но в августе 1945 года президент Трумэн объявил, что в американской зоне Германии должны быть предоставлены отдельные помещения для всех еврейских перемещенных лиц: согласно докладу по результатам проверки, инициированной президентом, существовавшие ранее объединенные лагеря и центры были «явно нереалистичным подходом к проблеме. Отказ считаться с евреями свидетельствует о том, что мы… закрываем глаза на их прежнее, более варварское преследование». В конце сентября 1945 года всеми евреями в американской зоне занимались уже отдельно.

Не было и речи о возвращении евреев на восток. Никто в Советском Союзе, Польше или где-либо еще не проявлял ни малейшего интереса к их возвращению^[53]. Евреям также не сильно радовались на Западе, особенно если они были образованными или квалифицированными в сфере умственного труда. Так они и остались, по иронии судьбы, в Германии. Проблема «размещения» евреев Европы была решена только созданием государства Израиль: между 1948 и 1951 годами 332 000 европейских евреев уехали в Израиль либо из центров МОБ в Германии, либо прямо из Румынии, Польши и других стран, если они там еще оставались. Еще 165 000 со временем переехали во Францию, Великобританию, Австралию и Северную или Южную Америку. Там к ним присоединились оставшиеся перемещенные лица и беженцы времен Второй мировой войны, к которым следует добавить новое поколение политических беженцев из стран Центральной и Восточной Европы в 1947–1949 годы. В целом США приняли в это время 400 000 человек, еще 185 000 прибыли между 1953–1957 годами. Канада приняла в общей сложности 157 000 беженцев и перемещенных лиц, Австралия приняла 182 000 (среди них 60 000 поляков и 36 000 прибалтов).

Необходимо подчеркнуть масштаб этого достижения. Некоторые люди, особенно определенные категории этнических немцев из Югославии и Румынии, остались в подвешенном состоянии, потому что Потсдамское соглашение на них не распространялось. Но за полтора десятка лет, работая на израненном, озлобленном и обедневшем после шестилетней страшной войны континенте и уже предчувствуя разногласия холодной войны, военные администрации союзников и гражданские агентства ООН преуспели в репатриации, интеграции или переселении беспрецедентного числа, многих миллионов отчаявшихся людей со всего континента, представителей десятков разных народов и общин. К концу 1951 года, когда UNRRA и МОБ были заменены новой Верховной комиссией ООН по делам беженцев, всего 177 000 человек остались в лагерях для перемещенных лиц в Европе: в основном пожилые и немощные, потому что они никому не были нужны. Последний лагерь для перемещенных лиц в Германии, Ференвальд в Баварии, был закрыт в 1957 году.

Перемещенные лица и беженцы Европы пережили не только всеобщую войну, но и целую череду локальных, гражданских войн. Действительно, с 1934 по 1949 год в Европе произошло беспрецедентное число кровопролитных гражданских столкновений в границах существующих стран. Во многих случаях последующая иностранная оккупация немцами, итальянцами или русскими служила, прежде всего, облегчению и узакониванию реализации довоенных политических проектов и противоречий новыми, насильственными средствами. Оккупанты, конечно, не были нейтральными. Обычно они объединяли силы с фракциями внутри оккупированной страны для борьбы с общим врагом. Таким образом, политическая тенденция или этническое меньшинство, которые находились в невыгодном положении в мирное время, могли использовать изменившиеся обстоятельства для сведения счетов. Особенно немцы были рады мобилизовать и использовать такие настроения не только для разделения обществ и, таким образом, легкого покорения стран, но и для уменьшения хлопот и затрат на администрирование и охрану завоеванных территорий. В этом они могли положиться на местных коллаборационистов.

С 1945 года термин «коллаборационисты» приобрел характерный уничижительный моральный оттенок. Но разделения и союзы военного времени часто имели на местах более сложный и неоднозначный смысл, чем подразумевает простое послевоенное разграничение на «коллаборационистов» и «Сопротивление». Так, в оккупированной Бельгии некоторые носители фламандского языка, повторяя ошибку времен Первой мировой войны, соблазнились обещанием автономии и шансом избавиться от франкоговорящей элиты и поддержали немецкое правление. Здесь, как и везде, нацисты охотно разыгрывали общинную карту, пока это было удобно. Поэтому бельгийские военнопленные-фламандцы были освобождены в 1940 году, когда боевые действия прекратились, а франкоговорящие валлоны оставались в лагерях на протяжении всей войны.

Во Франции и Бельгии, а также в Норвегии сопротивление немцам было реальным, особенно в последние два года оккупации, когда усилия нацистов по принуждению молодых людей к работе в Германии заставили многих из них выбрать maquis (леса) как меньший риск. Но лишь в самом конце оккупации количество активных участников Сопротивления превысило число тех, кто сотрудничал с нацистами из-за взглядов, продажности или личных интересов. Во Франции было подсчитано, что вероятное число полноценно участвовавших мужчин и женщин было примерно одинаковым с обеих сторон, максимум от 160 000 до 170 000 человек. И главными врагами друг для друга оказывались чаще всего они сами, а немцы в основном отсутствовали.

В Италии обстоятельства были сложнее. Фашисты оставались у власти 20 лет, прежде чем Муссолини свергли в результате дворцового переворота в июле 1943 года. Возможно, по этой причине местное сопротивление режиму было незначительным. Наиболее активные антифашисты находились в эмиграции. После сентября 1943 года, когда страна официально стала «совместно воюющей» на стороне союзников^[54], оккупированный немцами север страны разрывался между марионеточным режимом («республикой Сало» Муссолини) и небольшим, но мужественным партизанским Сопротивлением, сотрудничавшим и иногда поддерживаемым наступающими союзными армиями.

Но и здесь то, что преподносилось обоими лагерями как рассказ о здравомыслящих итальянцах, втянутых в конфликт с маргинальной бандой кровожадных террористов в союзе с иностранной державой, фактически в 1943–1945 годах приняло форму настоящей гражданской войны, в которой с обеих сторон участвовало множество итальянцев. Фашисты Сало по факту были ничем не примечательными пособниками жестокого оккупанта. Но внутренняя поддержка, на которую они могли рассчитывать в то время, была весомой и уж точно не меньше, чем у их самых агрессивных противников, партизан, возглавляемых коммунистами. Антифашистское Сопротивление в реальности стало одной из сторон в борьбе между итальянцами, чья память оказалась весьма короткой в послевоенные десятилетия.

В Восточной Европе дела обстояли еще сложнее. Словаки и хорваты извлекли преимущество из немецкого присутствия для создания условно независимых государств в соответствии с заветными мечтами довоенных сепаратистских партий. В Польше немцы не искали коллаборационистов; но севернее, в Прибалтике и даже Финляндии, вермахт изначально приветствовался как альтернатива поглощению Советским Союзом. Украинцы особенно активно старались извлечь выгоду из немецкой оккупации после 1941 года, желая обеспечить себе долгожданную независимость, и земли Восточной Галиции и Западной Украины стали местом кровавого гражданского конфликта между украинскими и польскими партизанами в контексте как антифашистской, так и антисоветской партизанской войны. В этих обстоятельствах тонкие различия между идеологической войной, междоусобным конфликтом и борьбой за политическую независимость потеряли значение: не в последнюю очередь для местного населения, в каждом случае являвшегося основной жертвой.