– Посмотрел отчеты преподавателей о твоей успеваемости, – делает паузу и смотрит выжидательно. А я что? Фиговая у меня успеваемость. Народ уже и огоньки жег, и учебники левитировал. А мой главный успех – писать стала быстрее, набила руку. – Успех медленный, но стабильный, – продолжает директор, не переставая следить за моей реакцией с хитрым прищуром. Издевается? Где успех-то? – Вера Алексеевна уверена, что прогресс значительный, энергетические каналы ощутимо окрепли… – ааа, ну если каналы… Улыбается. – Ты молодец, стараешься, – прямо смотрю в ответ, тем не менее не расслабляясь. Ну да, стараюсь. Что еще делать в Сурке? Тут даже интернета нет. Или учись, или катись, откуда приехал. Некоторые, правда, усердно занялись личной жизнью, оказавшись в ограниченном пространстве с толпой ровесников, но это не моя история. Так что да, учусь в поте лица. – Но это все факты, – улыбка становится еще более участливой, а голубые глаза (прямо цвета неба, серьезно), пытаются заглянуть прямо в душу. Папка растворяется в воздухе, откуда и появилась. – Меня волнует другое, как ты себя чувствуешь?

Не в своей тарелке, когда на меня так смотрят.

– Привыкаю, – говорю осторожно.

– Ты недавно пережила потерю…

Конечно же, он в курсе. Это же директор пошел навстречу моему капризу и разрешил приехать с Бабаем.

– Спасибо, что разрешили взять с собой кота, – решаю, что нужно поблагодарить. Не каждый будущий студент тащит с собой живой уголок. И точно не каждый директор готов это позволить. – В тот момент для меня это было очень важно.

– В тот момент? – тут же цепляется к словам мужчина. – Уже нет?

Кусаю нижнюю губу и отвожу взгляд.

– Теперь я понимаю, что погорячилась.

Черт, как он это делает? Не хотела я этого говорить. Вон Холостову же не сказала тогда в саду, а он тоже интересовался, зачем да почему. А тут – на тебе, выложила. Шарю глазами по помещению, нет ли где развязывающих язык благовоний или чего-то еще в этом роде, я в кино видела. Но не нахожу ничего подозрительного. Наивная Лера, с чего ты взяла, что магия будет заметна с первого взгляда?

– Тебя что-то беспокоит? – участливо спрашивает Станислав Сергеевич. – Если хочешь, я поручу отвезти твоего кота обратно.

Куда обратно? На вокзал? В пустую квартиру? Бросить в подъезде, как Барсика его хозяева?

Мотаю головой.

– Бабай тут вообще ни при чем.

– А что – при чем?

Я по бабушке скучаю. Пытаюсь заниматься тем, во что до конца не верю. И вынуждена общаться со множеством новых людей, что мне, социофобу, тяжело.

– Скучаешь по бабушке? – понимающе произносит Станислав Сергеевич, что-то прочтя в моем лице. Пожимаю плечами: к чему отрицать очевидное? – Соболезную, – продолжает мужчина на этот раз без улыбки. – Прошло слишком мало времени, и тебе больно. Но я уверен, твоя бабушка желала тебе только добра и была бы рада, что ты оказалась там, где тебе помогут научиться применять свои таланты.

– Да где мои таланты-то? – невесело усмехаюсь.

– Они есть, – уверяет «Джо Блэк» и уверенно улыбается. Похоже, что он и вправду верит в то, что говорит. – У тебя сильная восприимчивость к внешней энергии и личный резерв значительно выше среднего. Осталось поверить в это самой, и все получится, – передергиваю плечами. Легко сказать: поверить самой. – И не торопить саму себя, – мягко добавляет мужчина. – Я просто хочу сказать, что всегда тут и готов помочь и выслушать, если понадобится. Как и остальные педагоги, – снова улыбка, теплая-теплая, как у доброго дедушки. Только на лице Брэда Питта, ага. – Главное: не замыкайся в себе.

– Я постараюсь, – обещаю.

Зря я, наверное, так невзлюбила его с первого взгляда. Нормальный мужик, хочет расположить к себе студентов, интересуется их моральным состоянием…

– Расскажешь мне о себе? – спрашивает, чуть склонив голову к плечу.

Может, и нормальный, но все равно навязчивый.

– У вас же есть мое досье… – начинаю и обрываюсь, остановившись взглядом на бабочках.

Внутренности скручивает. Как я могла забыть?!.

…— Мы очень скоро вернемся, – улыбается мама, касается моей щеки кончиками пальцев, а затем наклоняется и целует; весело подмигивает. – Даже соскучиться не успеешь.

Шмыгаю носом, сдерживая слезы, и пытаюсь строить из себя взрослую. Мама все видит, и, кажется, ее глаза тоже на мокром месте; сомневается, не стоит ли все отменить.

– Ну, чего? – мы стоим возле подъезда, откуда появляется папа с чемоданами; засовывает их в гостеприимно распахнутый багажник такси. – Кого хороним? – подходит и подхватывает меня, подбрасывает в воздух; смеюсь. – Вернемся, подарков привезем.

Ставит на землю.

Подходит бабушка, берет меня за руку.

Они садятся в такси.

Ветер раздувает подол маминого летнего платья.

Белого.

С махаонами…

Больно.

Меня накрывает. Пол под ногами начинает шататься.

– Лера! – слышу взволнованный окрик, но не могу с собой справиться.

Звон бьющихся стекол, грохот оконных рам, завывающий ветер. Хватаюсь за голову, падаю, колени бьются о белоснежный ковер. Мне кажется, что моя голова сейчас лопнет. Больно.

Шум смолкает так же неожиданно, как и появляется. Кажется, я снова могу дышать. Что и делаю, тяжело, с надрывом, со свистом в легких. Открываю крепко зажмуренные глаза и вижу директора, лицо взволнованное. Он тоже на коленях, на этот раз позабыв о том, что брюки могут измяться. Стоит напротив, а его большие ладони поверх моих, сжавших виски.

– Лера, ты меня слышишь? – видимо, спрашивает не в первый раз.

Медленно киваю. В голове звон.

– Слышу, – шепчу. Сил говорить громко нет.

Это же надо – снова «взорваться», да еще и прямо в кабинете директора. Реутов же говорил, что после такого всплеска, как тот, что произошел у меня при виде мертвой бабушки, я не скоро смогу устроить большой бадабум. Хотя и пол вокзала ломать от злости я тогда тоже не должна была. Черт-черт-черт.

– Лера, что случилось? – Станислав Сергеевич убирает от меня руки, но с пола пока не встает; заглядывает в глаза.

Что уж теперь? Шмыгаю носом, отвожу взгляд, пялюсь на свои колени, которые непременно бы разбились, не будь напольное покрытие достаточно мягким.

— Помните десять лет назад пассажирский самолет разбился? – заговариваю глухо. – Мои родители решили полететь в отпуск без меня. Подумали, что я уже взрослая и могу остаться с бабушкой. Я осталась. А они не вернулись… – замолкаю. Мужчина напротив ждет и не торопит. В горле ком размером с хэллуинскую тыкву. – На маме было платье с такими же бабочками… В тот день. Вдруг вспомнила.

Директор шумно выдыхает и поднимается. Слежу за ним исподлобья, будто жду, что он меня ударит. Глупо, пока он не сделал мне ничего плохого. Просто в принципе сейчас чувствую себя побитым щенком.

Оконная рама и правда распахнута, мне не показалось. На полу и на столе осколки стекол, с одной рамы жалюзи слетели, на второй держатся на честном слове и перекосились. Бабочки…

… Исчезают прямо на моих глазах. Рамы захлопываются, осколки взлетают в воздух и возвращаются на место. Жалюзи тоже возвращаются. Только без бабочек, белые, матовые, однотонные.

Директор подходит ко мне, протягивает руку; встаю.

– Ничего страшного сейчас не произошло, – заверяет, хотя я ничего и не говорю. Что тут скажешь уже? – Рановато ты восстановилась, – продолжает тихо, словно сам себе. – Но не переживай, всякое случается.

Чувствую благодарность. Редко со мной такое. Неуютно, обидно и в то же время – благодарность. До слез. Держусь.

Отчего-то вспоминаю своего спасителя в кожаной куртке. Тогда я чувствовала примерно то же самое, только еще и рыдала и цеплялась за него, как чумная.

Кошусь на Князева. Мог ли это быть он? Может, у меня на него такая реакция просто? Рост такой, телосложение… Мне показалось, худее, но с уверенностью утверждать не возьмусь. Директор Сурка в моем районе? Может ли такое быть? А с другой стороны, почему бы и нет? Кто ему мешал быть в этот момент в Москве?

Станислав Сергеевич ловит мой взгляд.

– Что-то хочешь спросить? – то ли проницательный такой, то ли соврал про чтение мыслей. Склоняюсь к первому варианту. Читал бы мысли, быстрее бы сообразил, что меня накрывает, и не допустил бы «бадабума».

Киваю.

Он не дожидается, идет к столу, наливает воды из графина. Не обратила внимания, тот остался цел после моей выходки, или тоже склеился по мановению руки директора. Возвращается, подает мне стакан.

Сажусь на диван, жадно пью. Задаю вопрос только тогда, когда возвращаю пустую тару.

– Станислав Сергеевич, это были вы? В моей квартире в тот день.

Смотрит внимательно. В первое мгновение его лицо изумленно вытягивается, а глаза распахиваются. Потом мгновенно прищуриваются.

– Ты помнишь?

Неужели правда он?

– А не должна? – отвечаю вопросом на вопрос. Получается, в зачистке допустили ошибку, и я не должна была запомнить ни сам факт «уборки», как это и произошло, но и «уборщика».

– Хм-м, – пауза. Жду ответа. – Ладно, раскусила, – отводит взгляд, потирает переносицу. Ему неловко, как и мне. Еще бы, обнимался со своей студенткой, утешал как мог, уверенный, что она не вспомнит. А я – на тебе. – Будь добра, пусть это останется между нами.

Киваю. Я не из болтливых, если он еще не понял.

– А вы можете, – начинаю и обрываюсь, подбирая слова. – Можете рассказать, как все было? Насколько плохо? Что я тогда на самом деле натворила?

Мне очень нужно знать. Очень.

– Примерно то же самое, – отвечает Князев, и я понимаю, что откровенные беседы окончены – не расскажет. Он, вообще, явно раздосадован тем, что моя память сберегла то, что не следовало. – Вот что, – я все еще сижу, а мужчина подходит к своему столу, открывает один из ящиков, копается, – поноси-ка пока вот это, – возвращается и вручает мне небольшой прозрачный камень на простой переплетенной веревочке черного цвета.

Беру, кручу в пальцах. Стекляшка.

– Что это?

– Блокиратор. Снимай только на занятиях, где применение магии обязательно, а ты чувствуешь, что спокойна и хорошо себя контролируешь.

Сжимаю губы. Я опасна, он прав. Послушно надеваю кулон через голову. У меня на языке так и крутится еще один вопрос: «Может, не надо, раз я такая опасная? Может, ну это все? Постоянный блок и домой»…

– Так бывает, – снова «читает» меня Станислав Сергеевич. – Ты просто очень талантлива и сейчас эмоционально нестабильна, – ободряюще кладет ладонь мне на плечо. И мне снова почти не хочется его отталкивать, но все равно напрягаюсь. – Все будет хорошо. Блокиратор больше для твоего же спокойствия.

– Спасибо, – бормочу. Чувствую себя выжатой, опустошенной, пропущенной через центрифугу. – Можно я пойду?

– Конечно можно, – убирает руку, отступает. – Сейчас скажу, чтобы позвали кого-нибудь из твоей группы тебя проводить. Кто у вас староста? Холостов?

– Только не Холостова! – вскидываюсь.

А Князев хмурится.

– Что не так с Холостовым? У вас конфликт? – и опять щурится. Недобро так – по отношению к Холостову. Что он там себе удумал?

– Нормально все, – вру и, пятясь, двигаюсь к выходу. Или не вру, и все и правда нормально. Но чтобы опять меня полуживую провожал Холостов, не хочу категорически. – Спасибо вам, Станислав Сергеевич! – выпаливаю и выскальзываю из кабинета.

Двери закрываются. За мной никто не бежит.

Жанна по-прежнему за своим столом. Приподнимает голову, а вместе с ней и без того высокие брови.

– Все хорошо? – спрашивает.

Наверно, видок у меня тот еще. А еще, очевидно, что в кабинете директора отличная звукоизоляция, раз его секретарь ничего не слышала. Значит, пол не шатался? Мне привиделось? Или опять зачистка воспоминаний? Голова кругом.

– Все хорошо, – повторяю эхом, только с утвердительной интонацией.

И торопливо покидаю помещение.

Глава 9

Воспоминание 33

25 апреля

Учебный план, тщательно выверенный на примере предыдущих поколений выпускников Сурка, считает, что двух однообразных недель непрерывной теории с легким вкраплением практики, не отходя от кассы, то есть от парты, более чем достаточно, и пора переходить к новому формату занятий. Сегодня в расписании нашей группы стоит лишь загадочное слово «Лаборатория» без деления на часы, и лично меня это настораживает – никогда не любила лабораторные работы.