Карина Демина: Громов: Хозяин теней – 6

Глава 1

«Гимназиям реальным Ученый комитет дает перевес учреждением их в большем количестве на том основании, что, во-первых, для успешного логического развития посредством изучения языков Ученый комитет считает достаточным в гимназиях занятие языком отечественным и из иностранных: одним древним – латинским и одним из новых, во-вторых, находит необходимым дать приличное место в гимназическом курсе изучению других наук, как-то: Закона Божия, истории, математики и естествоведения – первым двум по важности их содержания, имеющего огромное образовательное значение, а последним двум, и особенно математике, потому, что по этим предметам выработаны вполне рациональные методы учения, как нельзя более согласные с формальной целью образования…»

Замечания на проект устава общеобразовательных учебных заведений и на проект общего плана устройства народных училищ.^[1]

Первое сентября.

Я его в том мире ненавидел. А тут, чую, возненавижу первое августа.

Ну свинство же! Вот спасу мир и потребую в награду провести школьную реформу, потому что лето – оно для отдыха, а не вот это вот всё.

– Савушка, ты такой серьёзный! – Светочка сияла от радости. Впрочем, в её школе занятия шли даже летом. Там вообще был какой-то свой, недоступный моему пониманию порядок. – И ты Козьма.

Метелька снова пощупал жесткий край гимнастёрки и на зеркало покосился. Зеркало это досталось нам вместе с домом, куда мы с неделю тому переехали.

И как и дом, оно было одновременно огромным и на первый взгляд вызывающе-роскошным, но стоило приглядеться, и видны становились, что проплешины да потёртости в позолоте, что вовсе трещины в раме. И стекло местами мутнело. При том, что само оно было каким-то тёмным. Отражение же – вовсе неправильным.

– Собрались? – Татьяна тоже глянула на себя. В синем платье с белым кружевным воротничком она смотрелась строго и достойно.

Это тебе не лопоухий подросток с тощей шеей, которая из воротничка гимнастёрки торчит.

Это я, если что, про Метельку.

Сам я вытянулся и в целом уже ростом повыше Татьяны стал. По ходу, буду таким же медведем, как Тимоха. Непривычно. Не то, чтобы я вовсе себя не видел. Видел, конечно. Но не так, чтоб каждый день. И в полный рост. И в целом странное ощущение, когда вроде и понимаешь, что это ты там, и в то же время не можешь принять. Потому как напрочь оно неправильно.

– Собрались.

Цветы нам не положены.

Не принято тут, чтобы цветы и торжественная линейка. Зато форма – очень даже принята. И ходить в ней надобно не только в школе, но и вообще. В иной же одежде разве что дома дозволяется.

– Чувствую себя идиотом, – буркнул я, пытаясь пристроить фуражку, которая то и дело норовила съехать то на левое ухо, то на правое.

Ещё и ранец полагался армейского вида.

– Боже, Савелий, – Мишка напялил фуражку и сверху прихлопнул рукой. – Ощущение, что тебя не в гимназию, а как минимум на каторгу спроваживают.

– Вот поверь, – я снова покосился в зеркало и поправил козырёк фуражки. – На каторге мне было бы куда проще.

– Поехали?

В зеленом чесучёвом костюме братец выглядел весьма солидно. В отличие от его машины, которая преобразилась, но не сказать, чтоб радикально. В целом легенде мы соответствовали.

– Тань, тебе не обязательно, – сказал я. – Тебя ж всё равно в гимназию не пустят. Так чего…

Сестрица вздохнула и поглядела с укоризной:

– Чтобы ты меньше волновался.

– Я не волнуюсь.

– Я волнуюсь, – буркнул Метелька и успел подхватить фуражку, которая на его макушке, похоже, в принципе не желала удерживаться. – Я вообще…

– Поехали, «вообще», – Мишка подхватил ранец. – Никто вас там не съест.

Как сказать…

Хотя… да, скорее уж вопрос стоит обратный. Как бы… в общем, сложно всё.

Я не раз и не два прокручивал в голове тот давешний разговор с Карпом Евстратовичем. Были и другие. Он еще дважды появлялся в госпитале, и всякий раз делался ещё более мрачным.

– Сложно всё, – было видно, что спит Карп Евстратович мало, а может, дело не во сне, но в заботах, которые его не отпускали. И потому он будто бы усох, а морщины в уголках глаз стали глубже. И новые появились, на лбу, глубокие, будто трещины.

– Когда оно было просто, – я протянул ему пряник. А он взял и, усмехнувшись, сказал.

– Спасибо. И да… верно.

– Что со школой?

– Ничего… в том-то и дело. Привлекать кого-то я, как сами понимаете, не рискну.

Потому что не понятно, кто предупредил эту треклятую дюжину. А предупредили явно, потому что слишком уж хорошо успели убраться. Был ли это кто-то, приставленный к Королю и вовремя сообразивший, что всё пошло не по плану? Или же кто-то из жандармских? Может, даже не связанных ни с заговором, ни с заговорщиками, но просто шепнувший слово высокому покровителю. Имена-то в книжечке интересные оказались.

Заславские.

Никоновы. Даже Алексеевы и Толстые, которые из числа боярства. Так что нашлись бы люди, готовые обменять информацию на высочайшую благодарность. Точно нашлись бы. А вот дальше – один телефон и десяток звонков.

И получилось, что получилось.

В газетах вон стон стоял о разгуле преступности. Статейки каждый день новые появлялись. Причём у каждой – на свой лад. Одни печалились о прекрасных временах прошлого, когда все жили мирно и ладно, и такого беспорядку не было. Другие спешили обвинить во всём евреев с их заговором против христиан, и полиции пришлось вмешиваться, чтоб не допустить погромов. Третьи требовали ввести особый режим и выселить всех неблагонадёжных из города, правда, не задумываясь о том, кто будет на городских фабриках работать.

А после и речь Государя о необходимости переустройства столицы отпечатали. Но это так, это наверху и меня не особо касалось. Пару раз в газетах мелькнула и знакомая физия Алексея Михайловича, как главы свежеучреждённой Особой Комиссии, которой надлежало разобраться и с террористами, и с бандитами и со всем прочим. Уж не знаю, радовался ли Алексей Михайлович назначению, подозреваю, что не особо, но о нём газеты писали как-то… осторожно, что ли? Даже самые либеральные и те боялись критиковать.

– Чтоб вы понимали, Савелий, гимназия эта – место особое, – Карп Евстратович повторил это раз в пятый. Или в шестой? В общем, беспокоился человек. То ли за меня, то ли за школу.

Скорее уж второе.

Но я кивнул.

– История её весьма богата. И основатель, Карл Май, был человеком выдающимся. Он сумел создать не просто очередное учебное заведение, где знания вбивались бы розгами. Отнюдь… мне повезло попасть в эту школу в последний гимназический год. И поверьте, я знаю, о чём говорю. Колоссальная разница… да, колоссальная. Я был поражён тем, что можно учить вот так… и потому сама мысль, что школа может быть замешана в чём-то столь отвратительном, неприятна. Как и Алексею Михайловичу.

– Как он?

– Тяжко. Слишком многое на нём сходится. Все ждут перемен, но все – разных… впрочем это не наша забота. А вот иное… иное – да… – Карп Евстратович вздохнул и откусил пряник.

Прожевал.

– Чаю нет, но есть компот. Будете?

– Буду.

Компот был холодный, Танька утром принесла вместе с чистыми тетрадями, запасом чернил и книгами. Последние просил приобрести Егор Мстиславович, который в достаточной мере оправился, чтобы не только встать с кровати, но и в целом маяться от вынужденного безделья.

И Татьяна решила, что раз мы оба бездельничаем, то это прямо знак свыше.

А Егор Мстиславович подумал и согласился, что действительно знак. И ещё свободное время, которое я могу потратить с пользой. Моего мнения, само собой, никто не спрашивал.

– Я наведался в школу. Как выпускник. Книги привёз. Там отличная библиотека, но некоторые издания сложно достать. Вот и помог. Заодно уж прошёлся. Осмотрелся…

– И?

– И всё как прежде. Вскоре сами увидите… поймёте, – Карп Евстратович снова вздохнул и замолчал. А я и не мешался. Ностальгирует человек, очевидно. И даже завидую слегка. – Впрочем, кое-что изменилось. В связи с последними событиями правила для гимназий стали жёстче. Точнее куда серьёзней будут наблюдать за их соблюдением. Так что школьная форма будет обязательна, как и введение некоторых дисциплин. А школьный инспектор, как и представитель Синода, станут постоянными гостями.

Ничего не понял, но кивнул.

Не впечатлило.

– Но нам удалось отыскать… думаю, весьма правильного школьного инспектора. С Синодом сложнее. Они всегда были наособицу, а после того, как ваш добрый знакомый встал рядом с Алексеем Михайловичем, фактически отказавшись исполнить приказ, отношения и вовсе стали натянутыми.

– От синодника держаться подальше, – я умел делать выводы.

– Насколько это выйдет. Но… знаете, я согласен, что они в этом замешаны. Не понимаю, для чего оно им, но вот порой мотивы других людей истолковать сложно. Поэтому прошу быть аккуратней.

Сказал и поморщился.

Карпу Евстратовичу крайне не по вкусу была эта затея. Ну да, отправить подростка туда, где в теории он станет жертвой коварных революционеров – это не по-дворянски. Вот и боролись у человека здравый смысл с совестью.

– Школа может быть и не при чём, – я залез на кровать с ногами, благо, в палате чисто, я знаю, сам полы мыл. Да и тапочки опять же. – Скорее всего руководство вообще не в курсе. Просто… школа ведь непростая, так? И учатся в ней детишки людей тоже непростых. Малышня им не интересна, а вот те, которые постарше. Дети на многое способны.

– Использовать детей – это низко!

– Ваши дети частью с усами уже.^[2] И возраст у них самый тот, чтоб и сила была, и дурь, и повышенная восприимчивость к красивым идеям, – хмыкнул я. – Так что не надо.

Я чуть задумался.

– И дети, Карп Евстратович. Для вас их использовать – низко. Но это вопрос времени. Они уже не считаются с жертвами. А скоро вовсе перестанут их замечать. Чем больше погибает, тем легче убить следующего. Представьте, что будет, если они подложат динамит под школу.

Он представил.

По тому как резко посерело лицо, я понял, что представил. И даже не в том дело, что школа эта особая, но… просто дети.

Дети и бомбы.

– Спокойно. Это… это только теория!

Он потёр грудь.

– С вашими теориями я скоро в могилу слягу, – проворчал Карп Евстратович. – Об этом и думать… как такое вообще в голову прийти может?! Вы же цивилизованный человек! Несмотря ни на что цивилизованный…

Я – да. Хотя не до такой степени, как ему представляется.

Но есть те, которые нет. И я знаю. Только знание это из другого времени и мира. И хорошо бы, чтобы оно там осталось. А потому промолчу.

– Хватит того, что этого самозванца к детям допустили. Если кто-то узнает, что мы были в курсе подмены, но ничего не предприняли… – Карп Евстратович опустился на кровать.

– Вам бы отдохнуть.

– Жена говорит то же, но… похоже, что я и вправду на том свете отдохну.

– Такими темпами вы там окажетесь до сроку, – буркнул я. – Ладно… смотрите. Там будет этот… Егор Мстиславович. Но не только он. Кто-то уже есть. Кто-то, кто знал, что гимназия ведет переписку с Каравайцевым. Что приглашает его учителем. Туда ведь, если я правильно понял, устроиться непросто?