Лея Вестова: Развод. Закаленная сталью

Развод. Закаленная сталью

– Володя… я попала в аварию.

– Света, ты представляешь, во сколько мне эта встреча обошлась? – раздраженный голос мужа прорезал больничную тишину. – Я же говорил, что сегодня занят!

– Володя, – перебила я, сжимая трубку больничного телефона так, что побелели костяшки, – я в больнице. Была авария. Серьезная.

– Что значит «серьезная»?

– Трещина позвоночника. Врач говорит… есть риск осложнений. Мне нужна операция, и я…

– Господи, Света! – вырвалось у него, и я на мгновение подумала, что он, наконец, понял. Но следующие слова разбили эту надежду вдребезги. – А когда операция? У меня завтра презентация нового проекта, не могу же я теперь всё бросить и…

– Завтра утром, – прошептала я. – В восемь.

– Ну, хорошо, – он вздохнул, и я слышала, как он листает что-то, – Я постараюсь освободиться. Но эта ситуация совсем некстати.

Некстати. Моя возможная инвалидность была для него некстати.

Глава 1+

– Володя… я попала в аварию.

– Света, ты представляешь, во сколько мне эта встреча обошлась? – раздраженный голос мужа прорезал больничную тишину. – Я же говорил, что сегодня занят! Мне пришлось выйти посреди переговоров с японцами, они теперь думают…

– Володя, – перебила я, сжимая трубку больничного телефона так крепко, что побелели костяшки, – я в больнице. Была авария. Серьезная.

Молчание. Короткое, словно он переваривал информацию, подбирая нужную интонацию.

– Что значит «серьезная»? – теперь в его голосе появилась настороженность, но не та паника, которую я ожидала услышать. Скорее раздражение человека, которому сообщили о срыве важного мероприятия.

Я закрыла глаза, чувствуя, как по венам разливается что-то холодное и липкое. За окном палаты моросил ноябрьский дождь, и капли стекали по стеклу, как слезы.

– Трещина позвоночника. Врач говорит… есть риск осложнений. Мне нужна операция, и я…

– Господи, Света! – вырвалось у него, и я на мгновение подумала, что он, наконец, понял. Но следующие слова разбили эту надежду вдребезги. – А когда операция? У меня завтра презентация нового проекта, я готовился полгода. Не могу же я теперь всё бросить и…

Слова застряли у меня в горле. Я смотрела на белый потолок с желтоватыми разводами от протечки и пыталась понять, действительно ли мой муж, человек, с которым я прожила столько лет, сейчас жалуется на неудобство моей травмы.

– Завтра утром, – прошептала я. – В восемь.

– Ну, хорошо, – он вздохнул, и я слышала, как он листает что-то – наверное, ежедневник с расписанием. – Я постараюсь освободиться. Но эта ситуация совсем некстати, понимаешь? Как раз, когда дела идут в гору…

Некстати. Моя возможная инвалидность была для него некстати.

– Понимаю, – ответила я тихо, и в этом слове была вся горечь мира.

– Ладно, поговорим позже. Мне нужно вернуться к переговорам. Береги себя.

Гудки короткие. Обрывистые. Как приговор.

Я медленно положила трубку на рычаг и уставилась в потолок. Где-то в коридоре скрипели каталки, торопливо стучали каблуки медсестер, звучали приглушенные голоса. Жизнь продолжалась, а я лежала здесь, на больничной койке, и пыталась понять, когда мой мир начал рушиться.

Может быть, сегодня утром, когда Володя, не поднимая глаз от телефона, буркнул: «Не забудь заехать в химчистку за моими костюмами»? Или неделю назад, когда он пришел домой в час ночи с запахом незнакомых духов и равнодушно соврал про деловую встречу? А может, еще раньше – когда он перестал целовать меня на ночь, отговариваясь усталостью?

Я потянулась за телефоном, чтобы набрать номер Ольги. Дочь. Моя девочка, которая сейчас за тысячу километров отсюда грызет гранит архитектурной науки в Питере. Она должна знать.

– Мам? – голос Ольги был сонным.

– Оль, – у меня дрогнул голос, и я прикусила губу, чтобы не расплакаться. – Я попала в аварию. Я в больнице.

– Что?! – теперь никакой сонливости. – Мам, что случилось? Где? Как?

И вот она – настоящая реакция человека, которому дорог другой человек. Паника, страх, готовность бросить все и мчаться на помощь.

– Я была на Садовом кольце, возвращалась с работы. Машина передо мной резко затормозила, а сзади… – я не могла договорить. Воспоминания о визге тормозов, ударе, звоне разбитого стекла и внезапной тишине, что накрыла меня волной.

– Боже мой, мам! Ты как? Что с тобой?

– Позвоночник. Врачи говорят… – я сглотнула. – Завтра операция. Есть риск…

– Я еду! – отрезала Ольга. – Сейчас же! Первым поездом. Мам, держись, я скоро буду!

Слезы хлынули сами собой. Вот оно – то, чего я ждала от Володи. Безусловная любовь, готовность бросить все ради близкого человека.

– Оленька, не надо, у тебя же сессия…

– К черту сессию! – она почти кричала в трубку. – Ты моя мама! Я не оставлю тебя одну!

После разговора с дочерью я долго лежала в тишине, слушая, как за стеной кто-то всхлипывает – наверное, такая же несчастная, как я. Но почему-то от Олиных слов на сердце стало теплее. Значит, не все потеряно. Значит, есть еще люди, для которых я что-то значу.

А потом, когда за окном совсем стемнело, а в палате включили ночное освещение, ко мне вернулись воспоминания о сегодняшнем дне. Не об аварии – о том, что было до нее.

Утром, как обычно, я встала в половине седьмого, приготовила завтрак, разбудила Володю. Он сидел за столом, уткнувшись в планшет, механически жевал омлет и что-то быстро печатал. На мое «доброе утро», – ответил кивком, не поднимая глаз.

– Сегодня поздно вернусь, – сказал он, допивая кофе. – Важная встреча с инвесторами.

Я кивнула как всегда. Привычно. Покорно. А он уже натягивал пальто, проверял карманы, целовал меня в щеку – быстро, формально, как ставят галочку в списке дел.

– Не жди с ужином, – бросил на ходу. – Если что – буду в «Метрополе», президентский номер забронировал для переговоров.

И ушел, оставив после себя запах дорогого одеколона и ощущение пустоты.

А ведь раньше было по-другому. Раньше он обнимал меня по утрам, шептал что-то нежное на ухо, иногда опаздывал на работу, потому что не мог оторваться от поцелуев. Когда это закончилось? Когда я стала для него частью интерьера, необходимой, но незаметной?

Может быть, тогда, когда он стал директором завода? Или когда появилась эта новая сотрудница – как ее там… Анжела? Да, Анжела. Яркая, как реклама дорогой косметики, с хищной улыбкой и взглядом, который обещал мужчинам все тайны мира.

Я видела ее на корпоративе месяц назад. Она стояла рядом с Володей, смеялась над его шутками, которые дома он считал глупыми, и украдкой касалась его руки, когда подавала документы. А он… он светился от ее внимания, как подросток.

«Толковая девочка, – говорил он потом дома. – Далеко пойдет. У нее коммерческая жилка и… харизма».

Харизма. Я помню, как это слово резануло меня тогда. У меня, значит, харизмы нет? Двадцать три года брака, воспитание дочери, поддержка его карьеры – это не харизма?

Но сейчас, лежа на больничной койке и прокручивая в памяти наш утренний разговор по телефону, я понимала: дело не в харизме. Дело в том, что он просто разлюбил. Или, может быть, никогда и не любил по-настоящему? Может, я была удобным вариантом – тихая, покладистая, не создающая проблем?

Медсестра заглянула в палату – молодая, с усталыми глазами, но добрым лицом.

– Как дела? Боли сильные?

– Терпимо, – соврала я. Боль была адской, но не та, что от травмы. Та, что внутри, от понимания.

– Завтра операция, да? – она поправила мне капельницу. – Муж приедет?

Я хотела сказать «да», но слова не шли.

– Не знаю, – честно ответила я.

Она посмотрела на меня с сочувствием, но ничего не сказала. Наверное, в ее работе она видела всякое. И мужей, которые сбегают при первых проблемах тоже.

Когда она ушла, я снова закрыла глаза и попыталась представить завтрашний день. Операционная, наркоз, а потом… Потом – неизвестность. Смогу ли я ходить? Вернется ли чувствительность в ногах? И самое страшное – буду ли я нужна Володе, если стану инвалидом?

За окном дождь усилился, барабаня по стеклу, как пальцы нервного пианиста. Где-то там, в ночном городе, мой муж заканчивал свои важные переговоры или уже сидел в баре отеля, рассказывая коллегам анекдоты и потягивая виски. А может, не коллегам. Может, той самой Анжеле с харизмой.

А я лежу здесь, в больничной палате, пахнущей хлоркой и чужой болью, и понимаю: что бы ни случилось завтра на операционном столе, моя прежняя жизнь уже закончилась. Сегодня утром, когда он поцеловал меня в щеку, как галочку в списке дел, а потом ответил на мой звонок с раздражением.

Первый холод. Вот как это называется. Когда любовь умирает не сразу, а медленно, незаметно остывая, как чай в забытой чашке.

Я думала об Ольге, которая сейчас собирает вещи и покупает билет на первый утренний поезд. О том, что завтра, когда я буду приходить в себя после наркоза, рядом будет она, а не он. И это больно, но и правильно одновременно.

Потому что дочь любит меня такой, какая я есть. А муж… муж любил меня такой, какой я была удобна.

Разница огромная. И только сейчас, в больничной палате, под звуки дождя и чужих стонов, я это поняла.

Глава 2+

Морфий делал свое дело – боль отступала волнами, а сознание плыло где-то между явью и забытьем. Я то проваливалась в тяжелый сон, то всплывала на поверхность, ощущая себя словно в аквариуме, где все звуки приглушены, а свет преломляется странным образом.

В такие минуты, когда реальность становилась зыбкой, память выдавала мне картинки из прошлого – яркие, четкие, как кадры старого фильма. И почему-то все они были о Володе. О том Володе, которого я когда-то любила. Или думала, что любила.

Корпоратив в ресторане «Империал». Месяц назад. Я в новом синем платье – том самом, которое он вчера назвал «слишком простым». Тогда, выбирая его в магазине, я думала о том, как он подчеркивает цвет моих глаз. Как он восхищенно посмотрит на меня. Наивная дура.

Во сне-воспоминании я снова вхожу в зал ресторана, где гремит музыка и смеются сотрудники завода. Праздную какой-то очередной успех – подписанный контракт или выигранный тендер. Володя в центре внимания, как всегда. Он умеет подавать себя, умеет говорить так, что люди слушают, раскрыв рот.

А рядом с ним – она.

Анжела. Даже во сне это имя обжигает, как глоток кипятка.

Двадцать восемь лет, рыжие волосы до лопаток, фигура, которой позавидовала бы фотомодель. Платье – черное, обтягивающее, с вырезом, который балансирует на грани между элегантностью и вызовом. И улыбка. Боже, какая улыбка! Хищная, уверенная, полная обещаний.

Я помню, как она смотрела на моего мужа. Не украдкой, не стесняясь – открыто, словно заявляя права. А он… он светился от этого внимания, как мальчишка, получивший главную роль в школьном спектакле.

– Владимир Петрович, вы такой молодец! – ее голос был мелодичным, с легкой хрипотцой, которая мужчинам кажется сексуальной. – Этот проект просто гениален! Как вам удается так чувствовать рынок?

Володя расправил плечи, поправил галстук. Жест, который я знала наизусть – он так делал, когда чувствовал себя особенным.

– Опыт, Анжелочка, – ответил он, и я поморщилась от этого уменьшительного. Меня он уже лет пять называл только по имени. – И интуиция. Нужно чувствовать, что людям действительно нужно.

– Научите? – она положила руку ему на предплечье, и я видела, как он дрогнул от прикосновения. – Я так хочу учиться именно у вас.

А я стояла в трех метрах от них, с бокалом теплого шампанского в руке, и чувствовала себя невидимой. Женой, которую привели для галочки, чтобы все видели – какой он семейный, солидный человек.