Итак, Федор Брискорн – добившийся внушительного успеха дипломат, бывший статс-секретарь Павла I, а ныне сенатор при императоре Александре I, человек с безукоризненной деловой репутацией, но в личностных качествах – скрытный, мнительный и недоверчивый. В обществе 40‐летнего политика считают странным, без устали сплетничают о его тайной домашней жизни (на правах супруги у Федора проживала «падшая женщина» Анна – то ли беглая матросская жена, по заверениям некоторых светских дам, то ли оказавшаяся в безвыходном положении дворянка) и недоумевают, как при всей своей подозрительности и закрытости своим единственным другом и советчиком во всех делах Брискорн выбрал плута Кнорре, которого те же светские языки прозвали лисой в медвежьей шкуре.

Кнорре, узнав о том, что Брискорн желает продать подаренное ему Павлом I курляндское имение и прикупить новое поближе к Петербургу, решил воспользоваться ситуацией и «помочь» единственному другу. Он пообещал через известных только ему одному людей пустить вырученные от продажи деньги «на извороты», бескорыстно заработать для Федора как минимум десять процентов прибыли, и пока тот ищет новое имение, увеличить его капитал. Когда же это время пришло, и Брискорн, которого родственники давно предупреждали о проделках мошенника, объявил Кнорре, что собирается покупать Пятую Гору и требует вернуть свои деньги, хитрый надворный советник, не моргнув глазом, удивленно сообщил, что расписок никаких не давал и не понимает, о каких деньгах идет речь. Процесс покупки Пятой Горы тем временем уже был запущен: нынешняя владелица имения Христина Фок уже получила от Брискорна задаток и ожидала следующего платежа.

Христина Фок была бабушкой будущего журналиста и писателя Николая Греча, которому в то время было шестандцать лет. Высокомерная, сварливая старушка унаследовала Пятую Гору с пятьюстами душ крестьян после смерти сестры, первой хозяйки имения, проведшей здесь последние свои годы и скончавшейся в 1802 году. Но имея долги и ведя дорогостоящий судебный процесс с зятем, Фок решила расстаться с имением. Николай, тем не менее, дважды успел остаться здесь на каникулы и с удовольствием вспоминал время, проведенное среди прекрасных местных пейзажей, несмотря на то что бабушка, содержавшая его мать с младшими детьми, ненавидела мальчика, постоянно оскорбляя память его умершего отца и попрекая каждым куском хлеба. Деньги решительной даме нужны были как можно скорее и, наконец, в 1804 году Пятая Гора была продана Брискорну. Христина Михайловна, прознав о трудностях сенатора, пошла на уступки: продала имение за сто сорок тысяч рублей, из которых получила девяносто одну тысячу, а остальные сорок девять тысяч были рассрочены.

Скандал, с которого началась новая глава в истории Пятой Горы, выдался нешуточный – чтобы вернуть свои деньги, Брискорн обратился лично к государю, но несмотря на то, что Кнорре поймали и признали виновным, сенатор вышел из зала суда не как победитель, а как сообщник мошенника. Кнорре обвинил его в ростовщичестве и лихоимстве, а вместо денег представил ему кучу векселей промотавшихся лиц.

Пятая Гора тем временем ждала своего хозяина, и, чтобы получить хоть какой‐то капитал, Брискорн предложил 31‐летней вдове Ольге Струковой, одной из участниц судебной тяжбы, руку и сердце.

Молодая вдова, недавно лишившаяся мужа, екатеринославского богача, и переехавшая в Петербург с двумя сыновьями девяти лет и одного года, охотно согласилась на выгодный брак. Остроумная и обаятельная девушка, привыкшая к роскошной жизни влиятельной помещицы и главенству в провинциальных светских кругах, получила возможность покорить столицу и увеличить свое благосостояние. С Пятой Горы, хозяйкой которой она стала сразу же после замужества, и началась ее трагическая слава, оставившая Ольгу Брискорн в истории, как бесчеловечную «салтычиху» и жестокую убийцу крепостных крестьян.

При всей своей одиозности пара умудрялась сохранять достойную репутацию в обществе. Чета Брискорнов вела приличествовавшую их положению светскую жизнь – о корыстолюбии успешного дипломата судачили разве что родственники (49 тысяч долга за Пятую Гору Брискорн не спешил отдавать наследнику Христины Фок, сохраняя при этом добродушный тон), а о жестоком обращении с прислугой новой госпожи, порядочной и ласковой с высокопоставленными гостями их петербургского особняка, можно было догадаться лишь по виду камердинера с разными пуговицами на порванном кафтане, оборванных лакеев да брани и криками, доносящихся из пыльных, запущенных внутренних комнат. В имении Пятая Гора, где Брискорны проводили летние месяцы, бесправному люду крепостницы было еще тяжелее – питавшиеся гнильем и умиравшие от холеры крестьяне, затеяв однажды бунт, были жестоко наказаны, а лидеры их – повешены. Над прекрасным имением с живописным прудом, фруктовым садом, огромным парком, усаженным лиственницами и липами, витал дух смерти от голода и болезней изнуренных непосильной работой крепостных.

Страстью Ольги было приумножение своего состояния – женщина скупала деревни, села, имения и, конечно, людей (в конце жизни она владела тремя тысячами душ и пятьюдесятью семью тыс. гектаров угодий).

Конец беззакониям своенравной помещицы был положен лишь в 1820‐х, когда отчаявшиеся крестьяне ее курского имения обратились с мольбой к самому Императору. Следствие установило, что всего за полгода на ткацкой фабрике Ольги погибло более стадвадцати человек, из них треть – дети от семи до пятнцадцати лет. Жертв морили голодом, истязали плетьми и палками, кормили гнилью, заставляли работать по пятнадцать часов и спать на соломе у своих станков. Крестьян, работавших на земле, помещица заставляла трудиться во все дни, включая праздники, в результате на свой урожай времени не оставалось – десятки семей голодали годами. Следствие длилось четыре года. За это время умерли Федор Брискорн и император Александр I. Новый император Николай I наказал «курскую Салтычиху», отстранив от управления фабрикой и взяв имение под государственную опеку. У нее, однако, оставались и другие, например Пятая Гора.

3. Усадьба Пятая Гора

Так как следствие было тайным, скандала не получилось – в столице Ольгу все также считали образцом благочестия. Набожная вдова жертвовала нищим и заказала постройку нескольких церквей. Одну из них, величественную церковь Святой Троицы, Ольга возвела в имении Пятая Гора в 1826 году, сразу после окончания следствия, и перезахоронила там прах Федора Брискорна и своего старшего сына – лютеран, погребенных до того в православной церкви ее злополучного курского имения. Храм Святой Троицы в Пятой Горе также был православным, но на упокоение здесь лютеран петербургская епархия, в отличие от курской, закрыла глаза.

Через десять лет умрет и 60‐летняя Ольга Брискорн – богатейшая помещица, светская дама и жестокая крепостница. Пятая Гора перейдет как обещанное приданое к ее младшей дочери, 26‐летней Елизавете, подруге Натальи Пушкиной, снимавшей в 1831 году вместе с мужем поэтом Александром Пушкиным квартиру в доме Брискорн на Галерной. Елизавета по иронии судьбы была замужем за государственным деятелем Алексеем Левшиным, который через четверть века будет стоять у истоков реформы по отмене крепостного права.

Левшины вскоре продали Пятую Гору, сменившую затем нескольких владелиц. К XX веку от 10 тысяч гектаров когда‐то обширного имения осталось лишь 400 – последняя хозяйка Пятой Горы, коннозаводчица Винницкая, распродала почти все земли. Церковь Святой Троицы, которая, как оказалось, была изначально построена из неподходящего для здешней почвы камня, еще при Винницкой была закрыта для богослужений из-за угрозы обрушения. При ней же ее отремонтировали, укрепив конструкцию, и храм, построенный убийцей крестьян на землях их злоключений, продолжил функционировать, принимая прихожан вплоть до 1960‐х.

Ныне 200‐летние руины украшают заросшую заброшенную местность с редкими остатками фундамента бывших деревянных усадебных построек, а деревня Пятая Гора, некогда населенная сотнями крепостных, сейчас насчитывает шестнадцать жителей. На месте давно разграбленных могил Брискорнов гуляют вороны, в бывшем алтаре растут кусты, а сквозь просветы обреченных на неминуемое разрушение колонн, по легенде, бродят призраки невинно убиенных душ и «курской Салтычихи», второй век замаливающей свои грехи.

Литература

 Арабоглы М. Три усадьбы, три судьбы.

 Греч Н. Записки о моей жизни.

 Описание Санкт-Петербургской губернии по уездам и станам.

 Памятная книжка Санкт-Петербургской губернии: описание губернии с адресными

и справочными сведениями.

 Пушкин А. Полное собрание сочинений. Переписка. 1828–1831.

Усадьба Приютино

Приютино, д. 1, г. Всеволожск, Ленинградская обл.

«Тра ла ла ла, тра ла ла ла, я презираю всех и вся. Ах Боже мой, как весело на даче! Что за время, что за покой. Хоть весь день пой. Бог мой… ах, не скажу… я пережила все, и теперь с сердечной пустоты пою, шалю, свищю, и все на Ю с одним исключением – только ЛЮБЛЮ нет, я к сему слову прилагаю отрицательную частичку не, и выходит все прекрасно. Не люблю. Прекрасно, прекрасно… Чу, едет кто‐то, не к нам ли? Нет, к нам некому быть, любимцы и любители все разъехались по местам, по морям, по буграм, по долам, по горам, по лесам, по садам, ай люли, люли, ай лелешеньки мои… смотрю и ничего не вижу, слушаю и ничего не слышу»^[4].

Приютино… Или, лучше сказать, Prioutino – многим героям этой истории французский язык был ближе русского, и место это называли они именно так, с ударением на последний слог и грассирующей “r”. Здесь, в гостеприимной и всегда полной знаменитостей усадьбе президента Академии художеств, первого директора Публичной библиотеки и члена государственного совета Алексея Оленина, младшая дочь его, 20‐летняя Анна, юная фрейлина императрицы, звезда любого общества, остроумная, начитанная, «резвая, как мышь» и при том красавица, восхищавшая бесчисленных поклонников своими талантами, грацией и маленькими ножками, страдала от сердечных переживаний и томилась ожиданием замужества (на любовь пресыщенная светской жизнью девушка рассчитывать уже перестала).

4. Анна Оленина

Искавши в мире идеала
И не нашед его,
Анета щастия искала
В средине сердца своего.
Все в 20 лет ей надоело:
Веселье, балы и пиры^[5].

На это крыльцо выбегала Анна Оленина, всматриваясь вдаль в ожидании увидеть экипаж В.; в эти окна выглядывала она, музицируя за роялем для П.; по этим ступеням бежала в свои покои, чтобы доверить дневнику боль расставания с А.; этой тропинкой прогуливалась с М., флиртуя при этом с К.

«Счастие меня нигде не ждет. Вот жизнь той, кто слишком много перечувствовал в своей молодости! Ей не исполнилось и двадцати, а она уже перестала радоваться жизни. Буду ли щастлива, Бог весть. Но сумневаюсь. Перейдя пределы отцовскаго дома, я оставляю большую часть щастья за собой. Муж, будь он ангел, не заменит мне все, что я оставлю. Буду ли я любить своего мужа? Да, потому что пред престолом Божьим я поклянусь любить его и повиноваться ему. По страсти ли я выду? НЕТ, потому что 29 марта я сердце схоронила навеки. И так как супружество есть вещь прозаическая без всякаго идеализма, то и заменит повиновение несносной власти то презрение, которыми плачу я теперь за всю гордость мущин и за мнимое их преимущество над нами. Бедные твари, как вы ослеплены! Вы воображаете, что управляете нами, а мы… не говоря ни слова, водим вас по своей власти»^[6].