– Коростылев… Коростылев… – задумчиво протянул Серж. – А он из наших?

Витальев имел в виду, принадлежит ли искомый человек к немногочисленной группе столичных обывателей, действительно разбирающихся в потусторонних делах.

– А это ты мне скажи, – ответил Владимир.

– Хм… Нет, не из наших точно. А не тот ли это… – Он задумался. – Мы сейчас, случайно, не про того дворянина, что увлекается водолазаньем?

– Очевидно, – уклончиво отозвался Корсаков.

– Тогда отвечу так: про него наслышан, но лично не знаком. Тем более что к нашим делам он, насколько мне известно, отношения не имеет. Баснословно богат. Недавно женился, причем, говорят, по любви, а не по расчету. Ну и, как я уже говорил, рьяно популяризирует изучение морских глубин. Это любопытно, учитывая, какие возможности открываются по поиску затонувших кораблей и их сокровищ, но, боюсь, случится не на нашем веку. А с чего такой интерес?

– Да вот как раз по подводным делам хотел получить консультацию, – ответил Корсаков.

Серж не рассказал ему ничего нового. Все собеседники, которых Владимир успел опросить в Москве, ответили в лучшем случае то же самое, а в худшем – вообще ничего о Коростылеве не знали. Что Корсакова беспокоило?

Имя подсказал ему жандармский полковник – безымянный глава тайного жандармского подразделения, некогда называвшегося «Шестая экспедиция». А все, что исходило от этого человека, несло в себе скрытую угрозу. Полгода назад полковник порекомендовал ему отправиться в Смоленск, на поиски следов заговора, стоившего жизни старшему брату Корсакова и рассудка – его отцу. Однако в родном городе Владимира ждали события, поставившие под удар и его, и семью. Корсаков едва не очутился в тюрьме из-за убийства, которого не совершал, и несколько раз был близок к гибели, столкнувшись с тварью из иного мира, но все же смог вывести на чистую воду предателя. Им оказался его родной дядя, Михаил Васильевич Корсаков, действовавший по указанию таинственной организации, на протяжении нескольких лет разрушавшей границу между реальностью и потусторонними мирами.

Полковник не соврал, но Корсаков чувствовал, что является всего лишь одной из фигур в игре, которую тот ведет со своим невидимым противником. И если этого потребует развитие партии, жандарм не задумываясь пожертвует Владимиром. Оброненное им имя было просто очередным ходом, который двигал Корсакова на нужную полковнику клетку шахматного поля. Несмотря на срочность, Владимир не собирался играть по его указке, не собрав перед этим как можно больше сведений о Коростылеве.

Еще из Смоленска Владимир направил Николаю телеграмму с просьбой принять его в петербургском доме. Коростылев быстро ответил согласием, написав, что будет ждать его в понедельник к полудню. И, судя по стрелкам часов, время встречи неуклонно приближалось. Владимир допил кофе, расплатился и вышел из кафе, на ходу подзывая извозчика.

Путь лежал на север. Через Миллионную улицу и Мраморный переулок возница вывернул на плашкоутный Троицкий мост, «временно» поставленный пятьдесят с лишним лет назад. Справа виднелись первые контуры новой, постоянной, переправы, строительство которой все откладывалось и откладывалось. Временный же мост за десятки лет существования успели оснастить фонарными столбами из чугуна, выполненными в виде пучков пик, и кованой оградой. Совсем недавно по нему даже пустили конку.

Экипаж пересек Неву, проехал сквозь форт Петропавловской крепости на Троицкую площадь и покатил по Каменноостровскому проспекту. Ряды домов вскоре сменила зелень садов, окруживших дорогу. Извозчик миновал Императорский лицей, корпуса Петропавловской больницы, прогрохотал по очередному мостику и, наконец, доставил Корсакова на Каменный остров. Позволить себе особняк здесь могли только самые богатые семейства Петербурга – и Коростылев принадлежал к одному из них.

Дом стоял в центре сада, который отделяла от дороги высокая ограда. Корсаков отпустил возницу и пешком прошел через открытые ворота к парадному крыльцу. Особняк явно недавно перестраивали – дом просто сиял новизной: высокие арочные окна, терраса на втором этаже, красная черепичная крыша. Коростылев явно вдохновлялся архитектурой, популярной сейчас в Англии и Европе.

Владимир взбежал по ступенькам крыльца и дернул за веревочку дверного звонка. Долгое время никто не открывал, а в доме царила тишина. Корсаков нетерпеливо позвонил еще несколько раз. Что же это, Николай забыл о назначенной встрече?

Щелкнул замок. Тяжелая входная дверь из темного дерева отворилась, на пороге возник слуга, смахивающий на чопорного британского батлера. Уже по его лицу Владимир понял, что в доме Коростылевых произошла беда, но все же произнес:

– Добрый день! Меня зовут Владимир Николаевич Корсаков. Мы с господином Коростылевым договаривались о встрече сегодня в полдень.

– Боюсь, он не сможет вас принять. Николай Александрович погиб в своем имении. Вчера.

– Что? Как?

– Не имею права распространяться. Вынужден попросить вас уйти. Семья в трауре.

– Да, конечно, – понимающе произнес Корсаков. – Позволите написать записку супруге Николая Александровича, чтобы вы могли передать, когда ситуация позволит?

Слуга задумался на секунду, затем кивнул и отступил в сторону. Владимир прошел за ним в прихожую, где на низком журнальном столике нашлись стопка бумаг и чернильница. Чувствуя на себе взгляд слуги, Корсаков быстро набросал несколько строк:

«Госпожа Коростылева! Если у вас есть малейшие сомнения в причинах смерти вашего мужа – прошу, свяжитесь со мной. Владимир Корсаков».

III

1881 год, июнь, Санкт-Петербург, Манежный переулок, утро

Корсаков вновь стоял в освещенном множеством свечей зале усадьбы Серебрянских. Перед ним – ожившая картина. Владимир испытал бы чувство дежавю, если бы не два отличия. Во-первых, рядом не было художника. А во-вторых, дверь на картине, которую ему с таким трудом удалось закрыть год назад, стояла распахнутой, источая тошнотворное зеленоватое свечение. И за дверью стоял сам Корсаков. Вернее, кто-то очень на него похожий. Двойник мерзенько улыбался так, что кровь стыла в жилах, и медленно приближался к двери, намереваясь переступить нарисованный порог.

Владимир, как и годом ранее, рванулся вперед. Первым его импульсом было вновь захлопнуть тяжелую дверь, но двойник стоял слишком близко к входу. Поэтому Корсаков вытянул вперед руки, утопил их в холсте и попытался втолкнуть свою кошмарную зазеркальную копию обратно в зеленый свет за дверью. Произошедшее дальше он не успел отследить. Миг – отвратительное сияние обволокло его со всех сторон. Корсаков забился, точно муха в паутине, но не смог сдвинуться с места. А потом понимание произошедшего ударило его, словно кувалда.

Перед ним вновь открылась дверь в зал, залитый светом свечей. Но на пороге уже стоял двойник. С той же издевательской ухмылкой он махнул на прощание рукой и принялся закрывать нарисованную дверь снаружи, оставляя Владимира в зеленой пустоте. За его спиной, глядя на Корсакова с немым молчаливым укором, стояли все те, кого он не смог спасти. Исправник Родионов с развороченным выстрелом горлом. Амалия Штеффель с разделенным напополам лицом, сквозь одну половину которого проступали чужие черты. Троица офицеров Дмитриевского училища, несущие на себе следы тысяч ударов. Маевский, держащий в руках оторванную голову. Околоточный Кудряшов с головой, вывернутой за спину.

– Стойте! – отчаянно закричал Корсаков, понимая тщетность своих усилий.

– Проснись! – набатом пророкотал знакомый голос. Владимир оглянулся, ища его источник, и увидел брата. Петр, стоявший за его спиной, схватил его за плечи и толкнул вперед.

– Проснись! – вновь крикнул брат, и голос его гулко разнесся по помещению.

И Корсаков проснулся.

За окном стоял серый питерский день. Солнце, так радовавшее днем ранее, скрылось за тучами, а в стекло стучал мелкий противный дождь. С улицы доносился громкий, очищающий звон колоколов собора на Спасо-Преображенской площади.

Семь утра.

Корсаков сел на кровати. Сердце его билось, словно у зайца, бегущего от хищника, а по спине стекал гаденький холодный пот. Владимир мрачно выглянул на улицу, но все же быстро надел английские спортивные брюки и хлопковую рубашку и вышел из квартиры. Он спустился по ступеням парадной, выглянул на улицу и ступил под накрапывающий дождь.

Отец никогда не акцентировал внимания на физической форме сыновей. Главным критерием, который Николай Васильевич считал обязательным, была скорость реакции. В остальном Петр и Владимир получали вполне типичное для любых дворянских детей физическое образование – они фехтовали (часто под присмотром дяди), ездили верхом, поддерживали себя в тонусе. Большего не требовалось. От бесплотного духа или потусторонней твари не убежишь и не победишь их в честном бою. Корсаковым важнее были слабости иных существ, умение вовремя их разглядеть и использовать, а также знание оккультных символов, из которых можно было составить защитный круг.

Однако смоленское расследование вновь подтвердило: Владимиру придется сталкиваться не только с потусторонними созданиями, но и с теми, кто помогает им проникнуть в наш мир. А дуэль с дядей наглядно продемонстрировала, что без револьвера Корсаков слишком уязвим и ему пора бы вновь вспомнить о спортивной подготовке.

Начал он еще в Смоленске с гимнастических занятий и утренних пробежек. Но что в губернском городе, что в столице вид Корсакова, легкой трусцой бегущего по городским улицам или аллеям публичных садов, вызывал у обывателей целую гамму эмоций, от любопытства до возмущения. Вредную и склонную к эпатажу натуру Владимира это внимание скорее тешило^[2].

Но главное – бег позволял заглушить кошмары и тихий шепчущий голос, так похожий на его собственный…

Корсаков свернул на Кирочную улицу, направляясь к Таврическому саду, открытому для публики пятнадцать лет назад. Литейная часть^[3] вообще очень изменилась за последние несколько десятилетий. Лет тридцать – сорок назад это была окраина, где селились в основном небогатые офицеры, пользуясь близостью к Старому арсеналу. Здесь, у Таврического сада, когда-то стоял петербургский особняк Корсаковых. Его продал дед Владимира, Василий Александрович, когда попал в опалу к Николаю I и пришел к выводу, что даже неплохое финансовое положение семьи не оправдывает содержание большого дома в столице. Сейчас особняк снесли, ведь район преобразился. При почившем Александре II Литейная часть бурно перестраивалась, в итоге превратившись в фешенебельное предместье, где не считали зазорным селиться князья и дипломаты, гвардейцы и дорогие присяжные поверенные. Обширные частные особняки соседствовали с многоэтажным и комфортными доходными домами. Манежный, где снимал квартиру Корсаков, считался более разночинным и демократичным, чем, скажем, Фурштатская, Сергиевская или Моховая – и Владимира это вполне устраивало.

Дождь превратился в легкую водяную взвесь, не падающую, а скорее висящую в воздухе. Владимир бежал не торопясь, чувствуя, как мышцы начинают приятно ныть от напряжения, а дыхание становится все более ритмичным. Голова очищалась от мрачных мыслей, неотступно преследовавших Корсакова уже неделю.

Увлекшись разминкой, Владимир вздрогнул и резко остановился, когда у недавно построенной каменной Косьмодамианской церкви путь ему преградил затормозивший экипаж.

– Эй, смотри, куда едешь! – раздраженно воскликнул Корсаков.

Дверь экипажа открылась, и на него мрачно взглянул средних лет мужчина в мундире жандармского полковника. Владимир скрежетнул зубами. «Черт, только его не хватало».

– Корсаков, садитесь, быстро, – приказал ему полковник.