Они позубоскалили, но тем не менее у Лёхи остался неприятный осадок. Служба в уголовном розыске тоже не всегда блещет благородством. В порядке вещей мелкие шалости вроде укрытой мелкой кражи, не имевшей шансов быть раскрытой, методы допросов без нежности и прочее, список длинный. Но розыск всё же связан с реальной борьбой с преступлениями. И на районе, тем более – в городском управлении, сыщики раскрывают серьёзные и сложные преступления. В ОБХСС их нужно искать, а коль не получится – высасывать из пальца, привлекая невинных. Когда станет невтерпёж и придётся уходить из угрозыска, то выбор Лёхи будет – в ГАИ, в участковые, в паспортную или даже в медвытрезвитель, но только не сюда.

– Ладно, Димон. Лучше расскажи о Бекетове.

– Евгении Михайловиче?

– Том самом. Он пострадал при взрыве в гастрономе. Убило его беременную жену.

Радужное настроение опера на пару градусов поугасло.

– Тебе что о нём нужно знать?

– О его месте в торговой системе. О порочащих связях, криминале. Короче, о любых делишках, из-за которых его хотели бы замочить.

– Заминировав магазин?! Ты хоть представляешь, насколько мала вероятность, чтобы он вообще туда заглянул? Попутно перебить столько народу… У нас что, ИРА^[6] открыла филиал?

– Версий мало, потому что непонятен мотив. Террористы немедленно бы выкатили требования: разрешить евреям поголовно съехать в Израиль. Или что угодно любое. Вот, сутки прошли, требований нет. И не будет. КГБ умывает руки, бытовуха не по их части.

– Так и не по вашей. Сварщика и магазинщицу закрыла прокуратура. На них повесят всех собак.

– Повесят. И всё успокоится. Пока тот же урод не прилепит радиовзрыватель на другой сварочный баллон. Он поймёт – что бы ни натворил, городские власти замнут. Помнишь историю с взрывом на радиозаводе в 1972 году? – Лёха состроил постную рожу и, подражая голосу диктора в программе «Время», продекламировал: «На одном из минских предприятий произошла авария, связанная с возгоранием в футлярном цехе. Причиной стало нарушение техники безопасности. Пострадавшим оказана своевременная медицинская помощь. Центральный комитет Коммунистической партии Белоруссии обязал соответствующие министерства и ведомства принять меры для исключения подобных аварий в будущем». Понимаешь, Димон? Авария! Типа какому-то знатному фрезеровщику слегка опалило жопу, и всё. А из футлярного, на самом деле, вытащили больше сотни жмуров! Даже нам, ментам, не узнать – сколько точно.

– Что ты хочешь сказать?

– А вдруг это тот же урод, что орудовал на радиозаводе, подорвал магазин? Знаешь – почему? Потому что там осудили невиновных, скрыли не только халатность, но и диверсию!

– Доп… дишься, правдоискатель.

– Давай, внук Берии, пиши донос на меня, – Лёха подавил вспышку раздражения и добавил спокойнее: – Я понимаю, раскрыть надо тихо. И злодеев прижать тихо, КГБ справится, если им преподнести на блюдце. Сами фиг что раскопают, видел их.

– Шерлок Холмс бульбашный, – подколол Димон, только что ухвативший синицу и снисходительно смотревший на товарища, замахнувшегося на журавля.

– Не-а. Комиссар Мегре. Шерлок был любителем, я хочу стать профи. Колись! Чем замаран Бекетов?

– Не имею права разглашать.

Сыщик присел около его стола, закинул ногу на ногу и обхватил пальцами колено.

– Брось. У нас одинаковый допуск к секретности.

– Там секретность – перед прочтением сжечь.

– И для верности застрелиться. Слушай, клоун недорезанный, нет пока ни единой версии, кроме сведения счётов с торгашом. Единственная ниточка, что может привести к заказавшим его гадам.

– Ты же сам говорил – вдруг это автор взрыва в футлярном?

– Мне яйца оторвут, если вздумаю копать с той стороны.

– А мне – если расскажу тебе о Бекетове. Но… Всё равно найдут за что, если захотят. В общем, это персона под колпаком ОБХСС УВД города, мне строго-настрого велено к «Верасу» не соваться. Но так как торговля и бытовое обслуживание в Первомайском районе – моя поляна, коё-что знаю. Нальёшь?

– Замётано. Трави!

Слушая, Лёха постепенно убедился, что проставиться придётся. Бекетов оказался крёстным отцом мафии, но советского образца. Официальная должность невелика – директор Комбината бытовых услуг и розничной торговли «Верас» на Славинского, 45, в реальности находившегося на улице Кедышко. Место пёстрое. Там кафе, парикмахерская, ремонт обуви, часов, ювелирных изделий, комиссионка, гастроном. Рядом мини-рынок, где колхозники торгуют выращенным на подсобных участках, а артель кустарей-инвалидов – изготовленным ими ширпотребом.

– Представляешь возможности? Торговля от лица артели идёт без кассового аппарата. И от гастронома на лотках вне торгового зала. Сечёшь?

– Неучтённая наличка.

– Именно. Через комиссионку продаются товары, поступившие без накладных. Имеется пачка паспортов. Приносят джинсовый костюм, оформляют, выставляют, продают. Если удалось не пробить выручку, копия квитанции о приёме рвётся в клочки, не было здесь никакого костюма. Золотишко прокручивается через ювелира. Краденое сбывается. Но самое главное – вот.

Димон встал и нагнулся, выставив в сторону товарища джинсовую задницу с красивой светлой лейбочкой Wrangler, аккуратными строчками и заклёпками.

– Рублей сто двадцать, – прикинул Лёха.

– У фарцов сто пятьдесят, потому что настоящие. Уверен, их изготовитель из Тбилиси мамой клялся, что настоящие. Короче, я по незнанке туда заглянул, думал шорох навести. Баба, в комиссионке стоявшая, только улыбнулась золотозубой улыбкой и позвонила. Трубку мне дала. Я послушал и въехал, что мой шорох в «Верасе» закончился. Сразу и навсегда. Золотая тётка говорит: «Не грусти! Какой размер попы?» Померила на мне несколько, выбрала эти и подарила. Заходи, говорит, кофе попить. Но будут только кофе и разговоры за жизнь, а не обыск-про́токол-отпечатки пальцев.

– Тебе не впадлу их носить?

– Знаешь… они держат меня за задницу и напоминают об истинном моём месте. О планке над головой, выше которой прыгать запрещено.

Лёха поднялся.

– А верхняя планка твоя – преступная ненарезка огурца.

Дима развёл руками: не я такой – жизнь такая.

Глава 6

Утром Егор хлебнул кефира из заранее купленной бутылки и сгрыз булку. Вполне студенческий завтрак, пока столовка закрыта. Без чего-то восемь вышел из общаги и поплёлся к центру.

Незнакомец сказал, что встреча в девять на ступенях Дворца спорта. Классно. А где этот чёртов Дворец спорта? У студентов спрашивать нельзя, подозрительно, поэтому дошёл до православного собора справа от площади 8 Марта и только там поинтересовался у прохожего. Оказалось – совсем близко, только двигать надо было в противоположную сторону по проспекту Машерова и перейти его.

Дворец спорта он не смог бы с чем-то спутать из-за изобилия плакатов, радужно приветствующих участников грядущих соревнований. Правда, в предновогодний день и в такой час никто там не торопился укреплять тело и дух. К девяти утра молочно-белый тусклый свет разогнал сумерки. Егор, малость закоченевший, увидел чёрную «Волгу», тормознувшую у тротуара напротив храма спорта, передняя правая дверь распахнулась. Так как вокруг больше не наблюдалось ни души, он сделал логический вывод – это за ним.

Он сел в машину и захлопнул дверь. Водитель, мужчина с незапоминающимся лицом среднего возраста, немедленно воткнул передачу. «Волга», по крутизне соответствующая примерно «Лексусу» 2020-х годов, понеслась от центра, разбрызгивая грязный снег с камушками, барабанившими по днищу. Егор с интересом глянул на спидометр, но толком не смог понять его показания – стрелка шаталась как пьяная. Машина шла не быстро, но шумела громко.

– Здравствуй, Егор. Ещё раз спрашиваю: почему не доложился по возвращении в Минск.

– Сказал уже по телефону: понятия не имею, кому и зачем должен докладываться. Куда мы едем?

– Никуда. Сейчас приторможу, и поговорим по душам.

Он действительно припарковал «Волгу». Слева сзади остался какой-то завод, справа – лесопарк. Вокруг простиралось поле. Машины проезжали мимо очень редко – в последний день года у минчан нашлись более неотложные дела, чем кататься в конец проспекта Машерова.

Выключив зажигание, водитель повернулся к Егору.

– Дурку решил дурить? Или соскочить? Не выйдет.

– Почему?

– Даже так… Ладно.

Он протянул руку на заднее сиденье и взял кожаную папку. Из неё извлёк лист розоватого цвета, напоминавший какой-то документ, выполненный на копировальном аппарате незнакомого Егору типа.

Тот прочёл, чувствуя холодок уже не только в ногах, не отогревшихся после стояния у Дворца спорта, но и расползающийся глубоко внутри.

«Начальнику 3-го отдела 5-го управления УКБ по Минску и Минской области тов. Шехонцову Ю. А. От студента 2-го курса юридического факультета БГУ Евстигнеева Е. Е., прож. по адресу: Минск, проспект Машерова, 11, общежитие БГУ № 4. Заявление. Прошу зачислить меня нештатным сотрудником КГБ СССР. Обязуюсь: строго хранить служебную тайну, не разглашать факт моего сотрудничества с КГБ СССР, сообщать о любых ставших мне известными сведениях…»

Сверху стоял штемпель: «Присвоен агентурный псевдоним ___», на месте нижнего подчёркивания рукой вписано: «Вундеркинд».

– Я мог прихватить ещё копии твоих сообщений о результатах наблюдения за студентами и преподавателями, а также копию приказа по управлению о поощрении тебя за бдительность. Копировальный сломался. Но, думаю, хватит.

– Хватит для чего?

– Чтобы ты понимал, если вдруг решил включить задний ход: это – дорога с односторонним движением. Обратного пути нет и не будет, ты – наш до гробовой доски!

Егор глубоко вздохнул и представил на этом сиденье себя прежнего, запуганного пацана из Гомельской области, готового стучать на сокурсников ради кагэбэшной крыши, робеющего, хоть и способного сломать шею гэбисту одним отработанным движением рук. Сейчас он вдруг почувствовал себя лет на десять старше сверстников из общаги. Жизнь в двухтысячных развивает больший кругозор. И учит, где отличать блеф от реального наезда. Самоуверенный чиновник не тянул даже на маминого дядю Володю.

– Если решил включить задний ход… Или что? Что вы сделаете?

Мужчина явно не ожидал подобного поворота.

– Ты думаешь, студенты и преподаватели вокруг тебя спокойно отнесутся, узнав об этом, – он потряс розовой копией заявления. – А также о твоих сообщениях нам?

– Я думаю, что вы не пришлёте копию этой писульки в деканат. Меня и так там держат за стукача – за доносы в комитет комсомола. А тут – сюрприз! Капитан из пятого управления КГБ публично раскрывает методы вербовки агентуры среди студентов.

– Я майор… – несколько растерянно промямлил тот.

– Ну, точно перестанете им быть. А то и посадят за разглашение тайны.

Майор успел врубиться в поворот ситуации.

– У нас имеются тысячи более тонких методов.

– Из которых на сто процентов сработает только один – ликвидация меня. Так будем продолжать разговор? Или заканчивать?

– Парень, да что с тобой?! – в голосе гэбиста первый раз прорезались сравнительно человеческие нотки. – Всегда же было нормально. Договаривались: отработай распределение в ментах, женись, вступи в КПСС. И переведёшься к нам, мы поддержим. Что случилось? После Москвы ты – словно не ты.

– Вы правы. Москва меняет людей, – понимая, что приходится отступать на самую заднюю и последнюю линию обороны, но нет другого выхода, он добавил: – Один перец с журфака, из нашей комсомольской группы, пошустрил по вагону, принёс всякого… В общем, я проснулся наутро с провалами в памяти. Общежитие и вуз помню. Вас – первый раз вижу и слышу.

– Там что, самодельное бухло было? Метиловый спирт?!

– Понятия не имею. Москва тоже помнится кусками. Вот я в гастрономе на Горького, там очередь за колбасой на весь зал, вот уже в вагоне пьём пиво… Да, с пива начали. «Жигулёвского». Потом – чернота ночи. И здравствуй, Минск. На хрена мне Минск? Ах да, я же здесь живу и учусь. Не смотрите на меня как на явление Христа народу. Я же догадываюсь, вас вздрюкнут по самые гланды за непонятки с агентурой.