Андрей Никонов: Беглец

© Андрей Никонов, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Все персонажи и их имена, географические названия, детали быта, мест, технических устройств и методов работы правоохранительных органов в произведении вымышлены, любые совпадения, в том числе с реальными людьми, местами и событиями, случайны. Мнения, суждения и политические взгляды автора и героев книги никак не связаны.

Моей маме посвящается.

Пролог

29 декабря 1921 года, Карелия

Свет с трудом пробивался сквозь запыленное окошко под самым потолком, снаружи на стекле отпечаталась чья-то ладонь, стены из массивных бревен были плохо проконопачены, и на стыках проступал иней, утрамбованный земляной пол пах сыростью. Прямо на нем, прислонясь к стене и кутаясь в шинели с эмблемой 27-го финского егерского батальона, сидели двое мужчин. Один – с прилизанными черными волосами, лет тридцати пяти, второй – с густой русой шевелюрой, выглядел совсем еще ребенком.

– Что-то давно майора нет, – сказал юноша по-шведски, – я беспокоюсь, Хейки.

– А то ты не знаешь своего брата, Лаури, он всегда держит язык за зубами, – тот, что постарше, говорил по-фински. – Что ему эти русские варвары сделают? Разве что напугать попробуют, но майор – тертый калач, он обведет их вокруг пальца.

Он потер затылок, ощупал шишку.

– Только вот повязали нас совсем не по-варварски, мы даже моргнуть не успели. Я лишь тут очнулся. А ты?

– Я сознания не терял, – Лаури сплюнул, стараясь выглядеть невозмутимым, он говорил быстро и нервно, слова вылетали одно за другим, – меня сразу спеленали, я даже дорогу запомнил и человека, который всеми командовал, здоровый такой, высокий, а возрастом чуть старше меня. Может быть, это сам Хийси, останется его схватить и получить награду. Интересно, нас покормят? С утра крошки во рту не было.

Парнишка откинул голову, слегка стукнувшись затылком о стену, и тихо запел по-фински:

Наш резок удар, наш гнев словно гром.
Не знаем мы пощады ни в чем,
Мы сердце вложили в удар меча,
В душе безжалостнее палача.

Тот, что постарше, рассмеялся и подхватил:

Хяме, Карьяла, Двины берег родной,
Родины хватит на всех одной,
Солнце свободы всходит над ней,
В бой провожая под марш егерей^[1].

– Когда ты писал эти строки, что думал? – спросил Лаури.

Хейки потер нос, чихнул.

– Это было в семнадцатом, кажется, мы тогда вместе с немцами против русских воевали где-то в Польше, я услышал музыку, и слова сами пришли на ум. Хоть и вдали от родины, но сердцем я все равно чувствовал, что сражаюсь за родную Финляндию. За нашу независимость. И говорю тебе, война эта еще долго не кончится, надо нам будет пролить много варварской крови, чтобы они в ней захлебнулись. Закурить есть?

– Нет, – младший демонстративно похлопал по карманам, – все забрали. Может, со Свеном передадут.

Он деланно рассмеялся и продолжал улыбаться, когда дверь отворилась, но веселое настроение моментально исчезло – в центр камеры швырнули тело в такой же, как у него, шинели. Майор Свен Векстрем выглядел страшно, левая половина лица у него распухла, налившись красным и постепенно синея, правое ухо надорвали и, видимо, мяли в кулаке. Левая рука у майора крепилась к телу под неправильным углом. Лаури кинулся к нему, расстегнул шинель – под ней не было рубахи, только голое тело с подпалинами и обширными кровоподтеками. Молодой человек дернулся было к двери, постучать, потребовать воды и врача, но майор его удержал правой рукой, почти здоровой.

– Отставить, рядовой Векстрем, – еле слышно просипел он, – даже не думай подходить к этой чертовой двери.

– Что они хотели? – Хейки подполз к командиру на четвереньках.

– Он, группенфюрер Нурмио, он хотел, их главарь, проклятый Хийси. Невесту ищет, – Векстрем закашлялся кровью.

– Какую невесту?

– В Выборге, – майор говорил все тише, Хейки пришлось наклониться ухом к самому рту, – в восемнадцатом, мы тогда славно погуляли, помнишь этих русских, которых мы резали? И красных, и белых, всех подряд, так он ищет какую-то девку, которая там была. Показывал мне карточку, но я ее не помню, точно не помню. Их там столько было, разве всех…

Он тяжело и хрипло отдышался.

– Отдохни, командир, мы отсюда выберемся.

Лаури бережно взял брата за руку, прижал ее ко лбу.

– Я уже не выберусь, – криво усмехнулся Векстрем, передних зубов у него не было, на губах пузырилась кровь, – мне конец, Хейки. Помнишь полковника Коорта, который три недели назад пропал? Он здесь был, его тоже пытал Хийси, а потом разорвал горло. Руками, Хейки, голыми руками. Если выживешь, расскажи все. С кем мы воюем. Со зверьми, не с людьми.

– Да.

– А ты запомни, Лаури, на всю жизнь запомни. Ты обязан выжить.

Дверь снова отворилась, на пороге возник человек в рубахе, перепачканной красно-бурыми пятнами, коренастый, мощный, среднего роста.

– Ну что, – устало произнес он, – намучились мы с вашим майором. А все потому, что молчать пытался, только наш командир не любит это. Не жилец он теперь. Как великий русский поэт Бальмонт писать изволил, «вот, лицо покрылось пятнами, восковою пеленой, и дыханьями развратными гниль витает надо…», в общем, над майором вашим витает, поелику сдохнет он скоро.

Человек зажег спичку, чтобы прикурить папиросу. Лаури завизжал, бросился на него, но отлетел к стенке от мощного удара и затих.

– Не балуй, – строго сказал коренастый, закурив, – и до тебя очередь дойдет, только попозже.

Хейки напряженно вглядывался в его лицо и, когда коренастый положил руку на ручку двери, произнес по-русски:

– Простите, это ведь вы, господин Брун?

Коренастый резко обернулся, не торопясь подошел к Нурмио, схватил за шиворот, приподнял, поднеся поближе к окошку, выпустил струю дыма в лицо.

– Рожа знакомая.

– Это я, Хейки, сын Анны-Алины, вашей кормилицы.

– А, это ты. Пасторский сынок, – тот, кого назвали Бруном, отпустил шинель Хейки, подтолкнул того к стене, заставил сесть на пол и сам уселся рядом, – как же, помню, давненько не виделись. Встряли вы, братцы, так, что и не вылезти. Ты как сюда попал, вроде в университет собирался поступать?

– Какой уж тут университет, если война, – Хейки невесело усмехнулся, – что с нами будет, Генрих Теодорович?

– Забудь имя это, зови меня Прохор, уяснил?

– Так конечно, Прохор. Да, уяснил.

– Прохор Фомич.

– Да, да, – Хейки всем своим видом выражал согласие.

– Плохо с вами будет, уж очень зол командир наш. У него, понимаешь, невесту убили в восемнадцатом, аккурат, когда вы в Выборге шалили, вот он и ищет того, кто это сделал. Только не сознался пока никто.

– Так за что его так, – финн кивнул на майора, – раз это не он?

– Других делишек полно оказалось, таких, что только сразу к стенке, да еще вел себя дерзко, а командир у нас на расправу скорый, себя не щадит, а врагов тем более. Ладно здесь пошалили, может, и сошло бы с рук, а как про Выборг слышит, сам не свой становится. Эй, может, ты ее помнишь?

Прохор достал фотографию, зажег спичку. Хейки внимательно рассмотрел юное женское лицо, покачал головой.

– Нет, не помню такую. Что лишнего сделали, тут ничего не скажу, но вот ее точно не трогал и не видел даже.

– Поклянись, – потребовал Прохор.

– Богом клянусь, – твердо сказал финн, – пусть меня проклянет, если лгу.

– Ладно, – коренастый смотрел на него пристально, – а дружок твой?

– Лаури?.. Нет, ему тогда лет четырнадцать было, да и сейчас ребенок совсем, гимназист. Стихи пишет, он за братом сюда шел, да. Господин Брун… Прохор Фомич, пожалуйста, молвите слово, вы же помнить, я так был, когда вы Корделина и Петерссена стрелять, сказал полицаям, что это красный матрос сделал. И никому никогда. И про расписки долговые ни словечка папа вашего Теодора Теодоровича, которые вы у них отобрали. Вы же меня с детства знаете, я не лжец. Очень не хочется умереть. Прошу.

– Эх, Хейки, сукин ты сын, – Прохор вздохнул, – по-хорошему, придушить бы тебя здесь, да долг, как говорится, он платежом красен, и мать твоя все же молоком своим меня вскормила, хорошая была женщина, богобоязненная. Ладно, вытащу я вас, только смотрите, не проболтайтесь.

– Всех троих?

– Нет, майор ваш уже покойник, наш взводный над ним почти час трудился, после такого еще никто не выживал. Он, Сергей-то Олегович, хоть и молод еще, но силушкой не обижен, таких, как вы с одного удара перешибет. Так что от смерти тебя спасаю, Хейки, ты это запомни хорошенько, и теперь ты мне будешь должен, а не я тебе. Да и пацана жалко, сдуру небось на войну поперся, она, война, не для детишек. Тут ума точно не наберешься. Сговорились?

– Конечно, да, – закивал финн.

– Сидите здесь и ждите моего сигнала, я дверь не запру, только ты даже не думай бежать раньше времени, поймают тебя и на куски порвут. А как в окошко стукну, выбегайте и сразу направо, в заросли, ветер туда сейчас дует, через дым побежите.

Коренастый поднялся, похлопал Хейки по плечу и вышел. Финн на четвереньках подполз к Лаури, парнишка дышал и даже глаза пытался открыть, а вот майор Векстрем был мертв.

Через час в окошко стукнули, Хейки и Лаури бросились к двери, распахнули ее – сарай был полон едкого дыма. Кашляя, закрывая рты и носы рукавами, егеря кое-как нашли выход, выскочили в снег и что есть мочи бросились к зарослям березы.

Хутор, где ненадолго обосновался отряд разведчиков 129-й стрелковой бригады Карельского фронта, был небольшим – всего на два дома и десяток хозяйских построек. Хозяева убежали, стоило появиться русским, их никто не задерживал, даже скотину позволили увести. Половину. Травин под допросную облюбовал бывшую конюшню, там и соломы было вдоволь, она кое-как впитывала кровь, и холодно было достаточно. В тепле пленные быстро теряли сознание от боли, а вот на морозе держались, и если уж выбалтывали секреты, то ничего не скрывая – к этому времени живого места на них почти не оставалось.

До сих пор ни один из них не сознался в убийстве княжны Ляны Мезецкой, с одной стороны, это давало надежду – вдруг девушка жива, каким-то чудом выбралась из города, а с другой – заставляло искать правду снова и снова. Сегодняшний майор Векстрем был по счету из пятого десятка пленных и из второго десятка оккупантов, бесчинствовавших в Выборге, точное число Травин не помнил, потерял счет на первой дюжине. Майор поначалу держался нагло, дерзил и даже смеялся в лицо, но через полчаса заскулил, чуть ли не зарыдал и выложил все. Все, кроме того, что действительно интересовало Сергея.

– Сволочи, – Травин стукнул кулаком по столу, выглянул в окно.

Среди тех, кто ему попадался, невиновных почти не было. Эти финны словно с цепи сорвались, такие дела творили не только над красноармейцами – над всеми русскими, кто им попадался, что и в самых ужасных книгах не прочесть. Кожу сдирали с тела, глаза выкалывали, ногти выдирали, травили собаками, топтали лошадьми. Поначалу Сергей просто их бил – опыта у него в этом отношении было немного, зато силы хватало, но со временем, наслушавшись того, что они сами творили с пленными, начал поступать так же. Кровь за кровь, зуб за зуб. Зубы у пленников заканчивались быстро, кровь текла ручьями. Повстанцы долго не выдерживали, выкладывали все, что знали – где стоят батальоны и роты, какие пароли и отзывы, что в планах у командиров. Все это Травин отсылал командованию фронта и лично товарищу Гюллингу, за это его ценили и почти не контролировали.