Ночная Москва была свидетелем и союзником, бескрайним полем, где разворачивалась игра, в которой она не собиралась проигрывать. Город хранил тайны и множил возможности. Стоя у окна в квартире Георгия, обнажённая и всесильная Алевтина Каглицкая чувствовала себя его истинной хозяйкой.

Когда в восемь утра женщина покинула квартиру Георгия Савельевича, то с особой осторожностью прикрыла за собой тяжелую дверь. В коридоре, обтянутом дорогими коврами и пахнущем невидимым свежим кофе, она надела туфли и, не оглядываясь, спустилась вниз по лестнице. В подъезде её встретила прозрачная предутренняя тишина, а во дворе – черный седан с тонированными стеклами, который должен был отвезти домой. Не оставила после себя ни одного личного следа, кроме запаха духов и мягкой вмятины на подушке Георгия.

В этот момент, когда автомобиль мягко тронулся с места и растворился в пустых московских улицах, Георгий Савельевич проснулся. Открыл глаза в темноте спальни, несколько секунд лежал неподвижно, глядя в потолок, затем резко сел на кровати, словно просчитав по внутреннему часам каждый шаг. Тело было усталым, но разум – точным, собранным, без следа ночной слабости.

Не стал тратить время на воспоминания о прошедшей ночи. Вместо этого протянул руку к тумбочке, где среди аккуратно разложенных личных вещей лежал мобильный с отдельной сим-картой. С виду самый обычный смартфон, но на нем не было ни пароля, ни фотографий, ни контактов в привычном смысле. Только одно имя – второе в списке, без подписи, просто цифра.

Нажал на неё и, когда на том конце ответили, произнёс, не здороваясь, почти шепотом, но с металлической интонацией:

– Она полностью готова к использованию.

На том конце коротко подтвердили и немедленно сбросили вызов. Георгий Савельевич некоторое время сидел, устремив взгляд в окно, где медленно расцветало московское утро. Губы двигались едва заметно, будто что-то считал или переводил с одного языка на другой. Потом положил телефон обратно, встал и открыл сейф в стене – коротким движением, наощупь. Оттуда достал синий пластиковый пакет и вынул несколько свежих документов, которые легли на письменный стол в правильной последовательности.

Только теперь он позволил себе расслабиться. Прошёл в ванную, умылся холодной водой и некоторое время смотрел на своё отражение в зеркале – усталое, но абсолютно спокойное. Всё шло согласно плану. Даже лучше, чем можно было ожидать.

Глава 2

Воскресное утро вливалось в спальню сквозь щель между тяжёлыми шторами – узкая полоса света, расчерчивающая смятые шёлковые простыни, обнажённое плечо спящего мужчины и рассыпавшиеся по подушке волосы. Алевтина проснулась за минуту до сигнала будильника – привычка, сохранявшаяся даже в выходной – и некоторое время неподвижно лежала, наблюдая за игрой света на коже Климента, за размеренным дыханием и едва заметной улыбкой во сне. В такие моменты женщина особенно ценила его молодость – чистую, незамутнённую, ещё не искажённую компромиссами и расчётами, которыми была пропитана её собственная жизнь.

Утренняя тишина роскошной квартиры на Остоженке нарушалась только приглушённым гудением кондиционера и далёким шумом пробуждающегося города. Здесь, в личной крепости, она не позволяла хаосу просочиться сквозь тщательно выстроенные барьеры. Свет, звук, температура – всё подчинялось её воле, создавая идеальную среду, где даже случайность казалась частью замысла.

Алевтина протянула руку и отключила будильник за несколько секунд до срабатывания, испытав знакомое удовольствие от этого маленького акта контроля над временем. Затем повернулась к Клименту, изучая лицо с той же внимательностью, с которой обычно изучала документы в кабинете. Двадцать лет – всего на пять лет моложе самой хозяйки квартиры, но в их мире разница ощущалась как пропасть между разными поколениями. Растрёпанные тёмные волосы, которые юноша обычно тщательно укладывал для работы, сейчас падали на лоб, придавая беззащитный вид. Длинные ресницы, чуть припухшие от ночных поцелуев губы, лёгкая тень щетины на подбородке – идеальный контраст с Георгием, чьё лицо несло печать власти, опыта и усталости.

Климент пошевелился, словно почувствовал взгляд, и медленно открыл глаза. Несколько секунд смотрел расфокусированным взглядом, затем на губах появилась сонная улыбка.

– Доброе утро, – произнёс он тихо, ещё не до конца очнувшись от сна.

– Доброе, – ответила Алевтина, позволив себе лёгкую улыбку.

Климент потянулся и легко коснулся губами её плеча – не требовательный поцелуй любовника, скорее благодарный жест за возможность проснуться рядом. В этом заключалась особенность, которую Алевтина находила одновременно трогательной и полезной – молодой человек умел быть искренне признательным за то, что многие воспринимали как должное.

– Ты давно не спишь? – спросил Климент, приподнявшись на локте и внимательно глядя на неё.

– Несколько минут, – ответила Алевтина, провела рукой по его волосам, отодвигая прядь со лба. – Мне нравится смотреть, как ты спишь.

Это была полуправда – наблюдения действительно доставляли удовольствие, но не из сентиментальности, а из исследовательского интереса. Ей нравилось видеть людей без масок, которые они носили днём, особенно таких, как Климент – амбициозных, расчётливых, но ещё не до конца понимающих механику власти.

– А мне нравится, когда ты смотришь, – улыбнулся спутник, и в улыбке промелькнуло нечто, выходящее за рамки простой благодарности – почти хищное осознание собственной привлекательности и умение ею пользоваться.

Молодой человек провёл пальцами по обнажённой руке Алевтины, оставляя дорожку мурашек. Женщина почувствовала реакцию тела на прикосновение – не столько от страсти, сколько от непроизвольного отклика на каждое выверенное касание. Климент учился быстро – ещё одно качество, которое Алевтина ценила.

– У нас есть планы на сегодня? – спросил гость, продолжая легко касаться её кожи – плеча, шеи, ключицы.

Алевтина позволила себе короткий, тихий вздох.

– Нет. Сегодня мы никуда не торопимся.

Редкое признание для человека, чья жизнь расписана по минутам, где даже моменты отдыха служили определённой цели. Но с Климентом иногда допускала иллюзию свободы от графика, особенно по воскресеньям, когда квартира превращалась в остров вне времени и обязательств.

Климент воспринял слова как приглашение и мягко притянул Алевтину к себе. Губы нашли её в нежном, неторопливом поцелуе, постепенно становившемся глубже. Женщина ответила, позволяя телу вести – одна из немногих областей, где могла отпустить контроль, хоть и ненадолго.

Солнечный луч, пробившийся сквозь шторы, расширился, заполняя комнату тёплым светом, подсвечивающим их переплетённые тела. Рука Климента скользнула вниз по животу Алевтины, и она выгнулась навстречу прикосновению. В утренней тишине дыхание становилось всё более прерывистым, а поцелуи – требовательнее.

Алевтина перевернула Климента на спину и оказалась сверху, глядя с высоты своего положения – и в постели, и в жизни. Молодой человек смотрел снизу вверх с восхищением, в котором смешивались физическое влечение и карьерный расчёт. Женщина знала об этой двойственности и принимала её как часть игры.

– Ты великолепна, – прошептал Климент, и руки скользнули по её бёдрам.

Алевтина улыбнулась – не той выверенной улыбкой, которую демонстрировала коллегам, а более искренней, с оттенком хищного удовольствия. Здесь, в этот момент, была одновременно и хозяйкой положения, и женщиной, позволяющей принимать наслаждение без оглядки на последствия.

Наклонилась и поцеловала Климента – медленно, глубоко, чувствуя, как их тела естественным образом находят подходящий ритм. Не такой размеренный и выверенный, как с Георгием, а более спонтанный, живой, с нотками неожиданности, делавшими каждое сближение немного непредсказуемым.

Руки партнёра скользили по телу Алевтины с юношеской жадностью, изучая каждый изгиб, находя точки, заставлявшие дыхание сбиваться. В прикосновениях чувствовался голод, которого никогда не было у Георгия, – стремление не просто получить, но и дать, доказать ценность не только как протеже, но и как мужчины.

Солнечный свет падал на их тела, подчёркивая контраст – безупречная кожа Алевтины, поддерживаемая дорогими процедурами и тщательным уходом, и молодая, полная природной энергии фигура Климента. Женщина наслаждалась этой игрой света и тени, власти и подчинения, опыта и энтузиазма.

Они двигались в едином ритме, который постепенно ускорялся, становился более требовательным. Алевтина чувствовала отклик тела на движения Климента – не механический, как часто бывало с Георгием, а с неподдельным жаром. В этом заключалась особая ирония отношений: Климент, используя женщину в карьерных амбициях, давал больше искреннего удовольствия, чем партнёры по более «равным» союзам.

Тела сплетались всё теснее, дыхание смешивалось, а шёпот и тихие стоны наполняли воздух спальни. В этот момент не существовало ни должности Алевтины, ни карьерных планов Климента – только двое людей, соединённых в поиске общего удовольствия.

Достигнув пика одновременно – что случалось редко и ценилось особенно высоко – Алевтина позволила себе короткий, но искренний крик наслаждения. Не выверенный звук, используемый с Георгием, а нечто более настоящее, вырвавшееся из глубины существа.

Замерли, тяжело дыша, всё ещё соединённые, окутанные утренним светом и запахом смешавшихся тел. Климент смотрел с нескрываемым восхищением, и во взгляде любовника Алевтина видела отражение собственной силы – способности не только использовать, но и позволять использовать себя так, чтобы всегда оставаться в выигрыше.

– Ты невероятная, – прошептал Климент, когда Алевтина медленно опустилась рядом, позволив телам разъединиться.

– Знаю, – ответила с лёгкой улыбкой, не требующей дальнейших комплиментов.

Лежали рядом, наблюдая игру солнечного света на потолке. Алевтина чувствовала приятную усталость во всём теле – редкий момент полного физического удовлетворения, позволяемый только с Климентом. С Георгием секс всегда оставался инструментом, с молодым любовником иногда становился почти чем-то большим – не совсем удовольствием ради удовольствия, но приближающимся к нему.

Спокойствие момента нарушил резкий звонок телефона. Не служебного – его звук Алевтина знала наизусть, – а личного, который редко звонил в воскресное утро. Женщина нахмурилась, глядя на прикроватную тумбочку, где вибрировал аппарат.

– Не бери, – предложил Климент, проводя рукой по её спине. – Это воскресенье, ты заслужила отдых.

Алевтина бросила взгляд на экран. Номер не определился, что было странно – мало кто имел доступ к личному телефону, и все эти люди были записаны в контактах. Любопытство – редкая эмоция – взяло верх.

– Одну минуту, – сказала хозяйка квартиры, отстраняясь от Климента и беря телефон. – Алевтина Каглицкая, – произнесла официальным тоном, используемым для незнакомых номеров.

На другом конце возникла пауза, затем женский голос, не сразу узнанный, произнёс:

– Аля? Это Лидия.

Алевтина почувствовала пробежавший по спине холодок. Этот голос не вписывался в московское воскресное утро, принадлежал другому миру, другой жизни, от которой она методично отрезала себя годами.

– Лида? – в голосе проскользнуло нескрываемое удивление.

– Да, это я, – голос сестры звучал устало и напряжённо. – Прости, что беспокою так рано. Ты же знаешь, я бы не стала звонить без серьёзной причины.

Алевтина бросила взгляд на Климента, с интересом наблюдавшего за ней, явно озадаченного неожиданной сменой настроения. Жестом показала, что нужно несколько минут, и молодой человек понимающе кивнул, откинувшись на подушки.

– Что случилось? – спросила Алевтина, поднимаясь с постели и накидывая на плечи шёлковый халат. Подошла к окну, глядя на московские крыши, освещённые утренним солнцем.

– Антон Длиннопёров умер, – сказала Лидия без предисловий. – Позавчера ночью. Инсульт, говорят.