Федор Достоевский: Рождественские рассказы и стихи

© Берестов В. Д., текст, насл., 2025

© Мошкова Н. О., ил., 2025

© ООО "Издательство АСТ", 2025

* * *

Стихи́

А. А. Фет
* * *

Ночь тиха́. По тве́рди зы́бкой
Звёзды ю́жные дрожа́т.
О́чи Ма́тери с улы́бкой
В я́сли ти́хие глядя́т.

Ни уше́й, ни взо́ров ли́шних,
Вот пропе́ли петухи́ —
И за А́нгелами в вы́шних
Сла́вят Бо́га пастухи́.

Я́сли ти́хо све́тят взо́ру,
Озарён Мари́и лик.
Звёздный хор к ино́му хо́ру
Слу́хом тре́петным прини́к.

И над Ним гори́т высо́ко
Та звезда́ далёких стран:
С ней несу́т цари́ восто́ка
Зла́то, сми́рну и лива́н^[1].

В. Д. Бе́рестов

Свя́тки

В день рожде́ния Христа́
В мир прихо́дит красота́.

Янва́рский лёд
Сия́нье льёт.
Янва́рский наст
Пропа́сть не даст.

Янва́рский снег даёт разбе́г.
Днём искромётный и цветно́й,
И так сия́ет под луно́й!..
И ка́ждый из янва́рских дней
Чуть-чу́ть, но пре́жнего длинне́й.
И так приго́ден для пиро́в
И встреч любо́й из вечеро́в.

Пе́ред Рождество́м

– И заче́м ты, мой глу́пый малы́ш,
Нос прижима́я к стеклу́,
Сиди́шь в темноте́ и гляди́шь
В пусту́ю моро́зную мглу?
Пойдём-ка со мно́ю туда́,
Где в ко́мнате бле́щет звезда́,

Где све́чками я́ркими,
Шара́ми, пода́рками
Укра́шена ёлка в углу́!

– Нет, ско́ро на не́бе зажжётся звезда́.
Она́ приведёт э́той но́чью сюда́,
Как то́лько роди́тся Христо́с
(Да-да́, пря́мо в э́ти места́!
Да-да́, пря́мо в э́тот моро́з!),
Восто́чных царе́й, прему́дрых волхво́в,
Чтоб сла́вить Младе́нца Христа́.
И я уже́ ви́дел в окно́ пастухо́в!
Я зна́ю, где хлев! Я зна́ю, где вол!
А о́слик по у́лице на́шей прошёл!

Са́ша Чёрный
Рожде́ственское

В я́слях спал на све́жем се́не
Ти́хий кро́шечный Христо́с.
Ме́сяц, вы́нырнув из те́ни,
Гла́дил лён Его́ воло́с…

Бык дохну́л в лицо́ Младе́нца
И, соло́мою шурша́,
На упру́гое коле́нце
Засмотре́лся, чуть дыша́.

Воробьи́ сквозь же́рди кры́ши
К я́слям хлы́нули гурьбо́й,
А бычо́к, прижа́вшись к ни́ше,
Одея́льце мял губо́й.

Пёс, прокра́вшись к тёплой но́жке,
Полиза́л её тайко́м.
Всех ую́тней бы́ло ко́шке
В я́слях греть Дитя́ бочко́м…

Присмире́вший бе́лый ко́злик
На чело́ Его́ дыша́л,
То́лько глу́пый се́рый осли́к
Всех беспомо́щно толка́л:

«Посмотре́ть бы на Ребёнка
Хоть мину́точку и мне!»
И запла́кал зво́нко-зво́нко
В предрассве́тной тишине́…

А Христо́с, раскры́вши гла́зки,
Вдруг раздви́нул круг звере́й
И с улы́бкой, по́лной ла́ски,
Прошепта́л: «Смотри́ скоре́й!..»

Расска́зы

Ф. М. Достое́вский
Ма́льчик у Христа́ на ёлке

I. Ма́льчик с ру́чкой

Де́ти стра́нный наро́д, они́ сня́тся и мере́щатся. Пе́ред ёлкой и в са́мую ёлку пе́ред Рождество́м я всё встреча́л на у́лице, на изве́стном углу́, одного́ мальчи́шку, ника́к не бо́лее как лет семи́. В стра́шный моро́з он был оде́т почти́ по-ле́тнему, но ше́я у него́ была́ обвя́зана каки́м-то старьём, – зна́чит, его́ всё же кто́-то снаряжа́л, посыла́я. Он ходи́л «с ру́чкой»; э́то техни́ческий те́рмин, зна́чит – проси́ть ми́лостыню. Те́рмин вы́думали са́ми э́ти ма́льчики. Таки́х, как он, мно́жество, они́ ве́ртятся на ва́шей доро́ге и завыва́ют что́-то зау́ченное; но э́тот не завыва́л и говори́л ка́к-то неви́нно и непривы́чно и дове́рчиво смотре́л мне в глаза́, – ста́ло быть, лишь начина́л профе́ссию. На расспро́сы мои́ он сообщи́л, что у него́ сестра́, сиди́т без рабо́ты, больна́я; мо́жет, и пра́вда, но то́лько я узна́л пото́м, что э́тих мальчи́шек тьма-тьму́щая: их высыла́ют «с ру́чкой» хотя́ бы в са́мый стра́шный моро́з, и е́сли ничего́ не наберу́т, то наве́рно их ждут побо́и. Набра́в копе́ек, ма́льчик возвраща́ется с кра́сными, окочене́вшими рука́ми в како́й-нибудь подва́л, где пья́нствует кака́я-нибудь ша́йка хала́тников, из тех са́мых, кото́рые, «забастова́в на фа́брике под воскресе́нье в суббо́ту, возвраща́ются вновь на рабо́ту не ра́нее как в сре́ду ве́чером». Там, в подва́лах, пья́нствуют с ни́ми их голо́дные и би́тые жёны, тут же пища́т голо́дные грудны́е их де́ти. Во́дка, и грязь, и развра́т, а гла́вное, во́дка. С на́бранными копе́йками мальчи́шку то́тчас же посыла́ют в каба́к, и он прино́сит ещё вина́. В заба́ву и ему́ иногда́ налью́т в рот косу́шку и хохо́чут, когда́ он, с пресёкшимся дыха́нием, упадёт чуть не без па́мяти на пол.

…и в рот мне во́дку скве́рную
Безжа́лостно влива́л…

Когда́ он подрастёт, его́ поскоре́е сбыва́ют куда́-нибудь на фа́брику, но всё, что он зарабо́тает, он опя́ть обя́зан приноси́ть к хала́тникам, а те опя́ть пропива́ют. Но уж и до фа́брики э́ти де́ти стано́вятся соверше́нными престу́пниками. Они́ бродя́жат по го́роду и зна́ют таки́е места́ в ра́зных подва́лах, в кото́рые мо́жно проле́зть и где мо́жно переночева́ть незаме́тно. Оди́н из них ночева́л не́сколько ноче́й сря́ду у одного́ дво́рника в како́й-то корзи́не, и тот его́ так и не замеча́л. Само́ собо́ю, стано́вятся вори́шками. Воровство́ обраща́ется в страсть да́же у восьмиле́тних дете́й, иногда́ да́же без вся́кого созна́ния о престу́пности де́йствия. Под коне́ц перено́сят всё – го́лод, хо́лод, побо́и, – то́лько за одно́, за свобо́ду, и убега́ют от свои́х хала́тников бродя́жить уже́ от себя́. Э́то ди́кое существо́ не понима́ет иногда́ ничего́, ни где он живёт, ни како́й он на́ции, есть ли Бог, есть ли госуда́рь; да́же таки́е передаю́т об них ве́щи, что невероя́тно слы́шать, и, одна́ко же, всё фа́кты.

II. Ма́льчик у Христа́ на ёлке

Но я романи́ст, и, ка́жется, одну́ «исто́рию» сам сочини́л. Почему́ я пишу́: «ка́жется», ведь я сам зна́ю наве́рно, что сочини́л, но мне всё мере́щится, что э́то где́-то и когда́-то случи́лось, и́менно э́то случи́лось как раз накану́не Рождества́, в како́м-то огро́мном го́роде и в ужа́сный моро́з.

Мере́щится мне, был в подва́ле ма́льчик, но ещё о́чень ма́ленький, лет шести́ и́ли да́же ме́нее. Э́тот ма́льчик просну́лся у́тром в сыро́м и холо́дном подва́ле. Оде́т он был в како́й-то хала́тик и дрожа́л. Дыха́ние его́ вылета́ло бе́лым па́ром, и он, си́дя в углу́ на сундуке́, от ску́ки наро́чно пуска́л э́тот пар и́зо рта и забавля́лся, смотря́, как он вылета́ет. Но ему́ о́чень хоте́лось ку́шать. Он не́сколько раз с утра́ подходи́л к на́рам, где на то́нкой, как блин, подсти́лке и на како́м-то узле́ под голово́й вме́сто поду́шки лежа́ла больна́я мать его́. Как она́ здесь очути́лась? Должно́ быть, прие́хала со свои́м ма́льчиком из чужо́го го́рода и вдруг захвора́ла. Хозя́йку угло́в захвати́ли ещё два дня тому́ в поли́цию; жильцы́ разбрели́сь, де́ло пра́здничное, а оста́вшийся оди́н хала́тник уже́ це́лые су́тки лежа́л мёртво пья́ный, не дожда́вшись и пра́здника. В друго́м углу́ ко́мнаты стона́ла от ревмати́зма кака́я-то восьмидесятиле́тняя старушо́нка, жи́вшая когда́-то и где́-то в ня́ньках, а тепе́рь помира́вшая одино́ко, о́хая, брюзжа́ и ворча́ на ма́льчика, так что он уже́ стал боя́ться подходи́ть к её углу́ бли́зко. Напи́ться-то он где́-то доста́л в сеня́х, но ко́рочки нигде́ не нашёл и раз в деся́тый уже́ подходи́л разбуди́ть свою́ ма́му. Жу́тко ста́ло ему́, наконе́ц, в темноте́: давно́ уже́ начался́ ве́чер, а огня́ не зажига́ли. Ощу́пав лицо́ ма́мы, он подиви́лся, что она́ совсе́м не дви́гается и ста́ла така́я же холо́дная, как стена́. «О́чень уж здесь хо́лодно», – поду́мал он, постоя́л немно́го, бессозна́тельно забы́в свою́ ру́ку на плече́ поко́йницы, пото́м дохну́л на свои́ па́льчики, чтоб отогре́ть их, и вдруг, наша́рив на на́рах свой картузи́шко, потихо́ньку, о́щупью, пошёл из подва́ла. Он ещё бы и ра́ньше пошёл, да всё боя́лся вверху́, на ле́стнице, большо́й соба́ки, кото́рая вы́ла весь день у сосе́дских двере́й. Но соба́ки уже́ не́ было, и он вдруг вы́шел на у́лицу.

Го́споди, како́й го́род! Никогда́ ещё он не вида́л ничего́ тако́го. Там, отку́дова он прие́хал, по ноча́м тако́й чёрный мрак, оди́н фона́рь на всю у́лицу. Деревя́нные ни́зенькие доми́шки запира́ются ста́внями; на у́лице, чуть сме́ркнется – никого́, все затворя́ются по дома́м, и то́лько завыва́ют це́лые ста́и соба́к, со́тни и ты́сячи их, во́ют и ла́ют всю ночь. Но там бы́ло зато́ так тепло́ и ему́ дава́ли ку́шать, а здесь – Го́споди, ка́бы поку́шать! И како́й здесь стук и гром, како́й свет и лю́ди, ло́шади и каре́ты, и моро́з, моро́з! Мёрзлый пар ва́лит от за́гнанных лошаде́й, из жа́рко ды́шащих морд их; сквозь ры́хлый снег звеня́т об ка́мни подко́вы, и все так толка́ются, и, Го́споди, так хо́чется пое́сть, хоть бы кусо́чек како́й-нибудь, и так бо́льно ста́ло вдруг па́льчикам. Ми́мо прошёл блюсти́тель поря́дка и отверну́лся, чтоб не заме́тить ма́льчика.

Вот и опя́ть у́лица, – ох кака́я широ́кая! Вот здесь так разда́вят наве́рно; как они́ все крича́т, бегу́т и е́дут, а све́ту-то, све́ту-то! А э́то что? Ух, како́е большо́е стекло́, а за стекло́м ко́мната, а в ко́мнате де́рево до потолка́; э́то ёлка, а на ёлке ско́лько огне́й, ско́лько золоты́х бума́жек и я́блоков, а круго́м тут же ку́колки, ма́ленькие лоша́дки; а по ко́мнате бе́гают де́ти, наря́дные, чи́стенькие, смею́тся и игра́ют, и е́дят, и пьют что́-то. Вот э́та де́вочка начала́ с ма́льчиком танцева́ть, кака́я хоро́шенькая де́вочка! Вот и му́зыка, сквозь стекло́ слы́шно. Гляди́т ма́льчик, диви́тся, уж и смеётся, а у него́ боля́т уже́ па́льчики и на но́жках, а на рука́х ста́ли совсе́м кра́сные, уж не сгиба́ются и бо́льно пошевели́ть. И вдруг вспо́мнил ма́льчик про то, что у него́ так боля́т па́льчики, запла́кал и побежа́л да́льше, и вот опя́ть ви́дит он сквозь друго́е стекло́ ко́мнату, опя́ть там дере́вья, но на стола́х пироги́, вся́кие – минда́льные, кра́сные, жёлтые, и сидя́т там четы́ре бога́тые ба́рыни, а кто придёт, они́ тому́ даю́т пироги́, а отворя́ется дверь помину́тно, вхо́дит к ним с у́лицы мно́го госпо́д. Подкра́лся ма́льчик, отвори́л вдруг дверь и вошёл. Ух, как на него́ закрича́ли и замаха́ли! Одна́ ба́рыня подошла́ поскоре́е и су́нула ему́ в ру́ку копе́ечку, а сама́ отвори́ла ему́ дверь на у́лицу. Как он испуга́лся! А копе́ечка тут же вы́катилась и зазвене́ла по ступе́нькам: не мог он согну́ть свои́ кра́сные па́льчики и придержа́ть её. Вы́бежал ма́льчик и пошёл поскоре́й-поскоре́й, а куда́, сам не зна́ет. Хо́чется ему́ опя́ть запла́кать, да уж бои́тся, и бежи́т, бежи́т и на ру́чки ду́ет. И тоска́ берёт его́, потому́ что ста́ло ему́ вдруг так одино́ко и жу́тко, и вдруг, Го́споди! Да что ж э́то опя́ть тако́е? Стоя́т лю́ди толпо́й и дивя́тся: на окне́ за стекло́м три ку́клы, ма́ленькие, разоде́тые в кра́сные и зелёные пла́тьица и совсе́м-совсе́м как живы́е! Како́й-то старичо́к сиди́т и бу́дто бы игра́ет на большо́й скри́пке, два други́х стоя́т тут же и игра́ют на ма́леньких скри́почках, и в такт кача́ют голо́вками, и друг на дру́га смо́трят, и гу́бы у них шеве́лятся, говоря́т, совсе́м говоря́т, – то́лько вот из-за стекла́ не слы́шно. И поду́мал сперва́ ма́льчик, что они́ живы́е, а как догада́лся совсе́м, что э́то ку́колки, – вдруг рассмея́лся. Никогда́ он не вида́л таки́х ку́колок и не знал, что таки́е есть! И пла́кать-то ему́ хо́чется, но так смешно́-смешно́ на ку́колок. Вдруг ему́ почу́дилось, что сза́ди его́ кто́-то схвати́л за хала́тик: большо́й злой ма́льчик стоя́л по́дле и вдруг тре́снул его́ по голове́, сорва́л карту́з, а сам сни́зу подда́л ему́ но́жкой. Покати́лся ма́льчик на́земь, тут закрича́ли, обомле́л он, вскочи́л и бежа́ть-бежа́ть, и вдруг забежа́л сам не зна́ет куда́, в подворо́тню, на чужо́й двор, – и присе́л за дрова́ми: «Тут не сы́щут, да и темно́».