Царица смутилась от вопроса своего сына. Стало понятно, кто нашептал, что необходимо всех примирить. А прежде всего, что необходимо вызволить Нарышкиных. Придётся чуть позже Наталье Кирилловне выслушать всё, что по этому поводу думает Матвеев. А уж он знает, как сказать, что и остолбенеешь.

– Я желаю, кабы полковник тот в дворяне записан был! – сказал Пётр Алексеевич.

– Государь, да не можно столь много ему давать за раз. Пущай проявит себя ишо! – сказал Матвеев.

И это было первое, с чем согласились абсолютно все присутствующие. Может быть, только слегка разочаровался сам государь. Но царю, по молодости лет, просто нравилось использовать свою власть. Менять судьбы людей, будто бы переодевая и переставляя потешные кукольные фигурки.

* * *

Я ждал, когда над всеми воротами Кремля, за исключением только Тайницких, появятся красные стяги. Это был знак, что все готовы к проведению операции.

Некоторое волнение поселилось внутри меня. Но, прислушиваясь к внутренним ощущениям, тревожности и зловещих знаков не заметил.

Так, лишь мандраж, словно перед выходом на сцену или перед очень важным экзаменом.

– Начинаем! – приказал я.

– Давай, братцы, выходим! – азартно закричал Никита Данилович Глебов.

Мы договорились, что он всё-таки будет сейчас моим заместителем.

Пришлось мне намекнуть Глебову, что я вхож в дела боярские. Да и то, что я без страсти разговаривал с самим государем, помогло ему оценить, кто я таков. Это решило вопрос субординации – и ни у кого больше не возникало вопросов, почему я имею право приказывать. Да потому что действую! Потому что делаю это без сомнений!

– Бах! Бах! – одновременно у всех ворот, где стояли бунтовщики, послышались выстрелы.

– Выходим! – скомандовал я.

Массивные, куда даже большие, чем Спасские, Троицкие ворота распахнулись, словно малая калитка. Постарались стрельцы. Отряд в три сотни конных стрельцов, а также двух сотен стрельцов Первого стрелецкого приказа, посаженных на телеги, быстро покинул Кремль.

Дежурившие тут бунтовщики опешили, когда вышла такая армия. Да, по нынешней ситуации это армия. И вот, как мыши от банды матерых котов, бунтовщики разбегались.

– Бах! Бах! – прогремели выстрелы.

Я обернулся. Стреляли стремянные, как я и ждал. Одна организованная группа бунтовщиков сгруппировалась у двух пушек. Вот их и нужно было забрать. Мы так стремительно вышли из ворот, что зарядить орудия те не успели. А теперь это наша артиллерия!

Отряд стремительно двигался по улицам Москвы. Усадьбы Ромодановского и Языкова были недалеко друг от друга. Там же и Афанасий Нарышкин оборудовал только неделю назад полученную им усадьбу. Вот к ним мы и двигались.

И не просто шли. То и дело стрельцы взмахивали руками, раскидывая листовки, чтобы донести до люда московского правду. Шли и сметали любых праздношатающихся стрельцов, а вот откровенные банды…

– Бах! Бах! – открыли огонь стремянные.

Была у нас договоренность, чтобы стрелять без сомнений в любого, кто будет заподозрен в мародерстве. Пусть знают, боятся!

– Воно! Грабят тати! – закричали впереди.

Я приказал им стоять и кивнул Прошке.

– Сто-о-ой! – заорал горластый Прохор, дублируя приказ, так, что я стал беспокоиться, как бы перепонки у меня не лопнули. – Сто-о-ой!

Зато дошло до всех и быстро. Колонна остановилась. С телег сразу же спрыгнули краснокафтанники, стремянные стрельцы оцепили место. Дымилась уже усадьба Нарышкина. Доносились крики и со стороны усадьбы Языкова.

Бунтовщики гуляли… Добре же! Теперь время отвечать за игры!

Глава 3

Москва

13 мая 1682 года

Часть богатых усадеб, в том числе и те, которые были нашей целью, располагались компактно, одна к другой. Например, между усадьбой Ромодановского и усадьбой Языкова была ещё одна. И все они имели общий забор. Даже узких улочек между усадьбами не было. С северо-запада усадьбы упирались в городскую стену.

Мне это всё напоминало какое-то дачное товарищество – ну или небольшой элитный коттеджный посёлок прямо внутри города. Лишь только два проезда существовали к этой группе усадеб. И, прежде чем вступить на территорию самих боярских резиденций, я распорядился, чтобы эти два проезда были наглухо закрыты.

Конечно, всё, что сейчас делалось под моим командованием, – опасно. Противнику было бы достаточно иметь в своём распоряжении сильную мобильную группу, чтобы закрыть нас в этом тупике. И если бы я был на месте бунтовщиков, то таких групп у меня было бы как минимум несколько.

Вот только все данные, которыми я располагал, говорят, что у бунтовщиков даже близко такой организованности нет, чтобы быстро реагировать на наши, мои действия. Ну как можно собрать тысячи полторы боеспособных бунтовщиков, чтобы не только тягаться с нашим отрядом, но и гарантированно побеждать. Нет, пока я не вижу, что это возможно.

Пока они и вовсе занимаются тем, что выискивают по всей Москве пушки, порой, даже стрельцов, которые могут с ними управляться. После бурной ночи вакханалий, как видно, противнику удалось сколотить только незначительные группы вокруг малочисленной артиллерии.

Но ведь это только начало. Нагуляются стрельцы денек-другой и станут действовать уже слажено. У них же особого выбора нет. Или сплотиться, или проигрывать. И у многих голова с плеч слетит.

Так что выход к усадьбам – это с нашей стороны вовсе не авантюра в целях заработка. Это стремление как можно выгоднее использовать замешательство противника и его дезорганизованность. Пока есть такая возможность.

– Вперёд! – приказал я.

И сам пошёл впереди штурмовой колонны к усадьбе Ромодановского. Ну, как колонны? Полусотни стрельцов, построенных в ряды по восемь человек. Чтобы гарантированно протиснуться в ворота.

Я шёл впереди, а сразу следом за мной несли немалых размеров бревно. Так себе таран. Но явно куда лучше, чем пробовать открыть ворота с плеча. Ворота же были закрыты. И не было признаков, то усадьба разграблена. Но и не видно пока тех, кто засел внутри.

– Бах-бах-бах! – прозвучали выстрелы со стороны усадьбы.

И, не дожидаясь моей команды, как и было приказано ранее, первые три ряда моих стрельцов стали расходиться в стороны, организовывая первую линию.

– Не стрелять! – выкрикнул я.

– Бах-бах! – выстрелы раздались у соседней усадьбы.

Там таким же образом, как и я со своей полусотней, отрабатывал полковник Глебов. Вот только разница была в том, что те, кто из-за стены усадьбы Ромодановского стреляли в нашу сторону. Пусть и намеренно вверх, пугали воробьёв, ни одна пуля не полетела в направлении стрельцов.

А вот Глебов столкнулся с сопротивлением – мы уже слышали надсадные вопли раненых. Стрельбы там не было пока, но металл звучал. Справятся стременные. Непременно. У нас много бойцов еще в резерве.

– Именем государя нашего Петра Алексеевича и вашего хозяина Григория Григорьевича Ромодановского… откройте и впустите нас. Мы пришли забрать вас! – кричал я.

Тут же выдал приказ, чтобы ещё одна полусотня пошла на помощь Глебову. Наверняка знать мы не могли, что ждет в усадьбах боярских. Но мне казалось, что усадьба Ромодановского держит круговую оборону, в то время как усадьбу Языкова вовсю грабят. Скорее всего, там уже вовсю грабители бражничали и отмечали “успех”.

– Назовись, добрый человек! – выкрикнули мне со стены усадьбы. – Что ж именем государя кроешь? Не вор что ль?

– Я Егор Иванович Стрельчин. Волей государя нашего Петра Алексеевича назначенный полковником Первого стрелецкого приказа. Со мной полковник стремянного приказа Никита Данилович Глебов, – выкрикнул я.

– Не из тех ли ты Стрельчиных, что пистоли да фузеи на голландское подобие ладят! Поздорову ли сестрица твоя? Апраксия Ивановна? – под звуки боя, происходящего буквально в ста пятидесяти метрах, продолжал свой расспрос кто-то…

А вовсе, по чину ли ему будет меня спрашивать, полковника? Но пока спесивость свою проявлять не буду. Все, кому я раздал приказы, должны действовать ладно и с мародёрами справиться. А я должен был взять именно усадьбу Ромодановского. И по огромной просьбе Григория Григорьевича постараться ничего здесь не разрушить и не спалить.

А ещё было ответственное задание. Боярин особо просил вывести из его личной конюшни трёх жеребцов и двух кобыл. Так что лучше-ка я добьюсь переговорами открытия ворот.

Но каков жучара! Я хлопнул себя по лбу и ухмыльнулся. Только сейчас понял, что он же меня ловит на путаницу. Какая у меня сестра Апраксия?

– Открывай ворота! Кто бы ты ни был. Нет у меня сестры Апраксии, а есть Марфа… С чего сестрицу мою иначе назвал?

– Егорка, ты ли, что ли? – прозвучал удивлённый вопрос, как будто до этого я и не представлялся. – Так это я… приказчик Юрия Ивановича Ромодановского, Тарас, Николая сын. А то так… Проверял тебя ты ль то есть, али кто твоим именем кроет. Нынче и не разобрать, что к чему.

Штирлиц опять был близок к провалу. Слова некоего Тараса, который держит оборону и имеет право говорить от всех засевших в усадьбе людей, звучали таким образом, что я обязан был бы его не просто знать. Может, даже родственник мой какой-то?

Я собирался с мыслями, чтобы как-то начать выруливать из этой ситуации и не выдать себя, что не знаю никакого Тараса, как он, не дожидаясь моего ответа, продолжил:

– Горе у меня, Егорка… Дружка твой, коему обещана была твоя сестрица Марфа… сынок мой… убили его воры. Да и нынче батюшка-то наш, Юрий Иванович, слёг. Пораненный был, ажно сам двух воров зарубил. Не бывать свадьбы твоей сестры с сыном моим.

Вот теперь ситуация немного прояснилась. Да, отец мне говорил, что к Марфе, сестрёнке-красавице моей, уже трое сватались. И до того момента, пока к отцу не пришёл большой и очень прибыльный заказ на производство пистолетов и ружей, он склонялся отдать Марфу за какого-то ушлого и пронырливого казака на службе у знатного боярина. А теперь думал, что и более добрую партию выгадать для Марфы можно.

Кощунственно так говорить, но, может, есть маленькая крупица хорошего в смерти сына этого Тараса. Не будет разочарования от того, что сыну приказчика князя Юрия Ивановича Ромодановского последует отказ. Отец ведь хотел для Марфы подбирать уже более знатного и богатого жениха.

– Будет нам, дядька Тарас, лясы точить… – сказал я, стараясь ускорить разбирательства, да перейти уже к тому, зачем я сюда и прибыл.

– Чего, говоришь, точить?

Я не стал уточнять и развивать тему про использованные мной слова. Быстрее…

– Хватит досужих разговоров. Открывай двери, у меня письмо от Григория Григорьевича Ромодановского. Мы прибыли вывезти всё его добро в Кремль, – строго сказал я. – На том сам князь стоит.

– А и не открою, коли слово своё не дашь, что батюшку нашего Юрия Ивановича с собой заберёте. Коли он не преставился ещё, так жить будет. И без него я не пойду, – артачился Тарас.

В это время звуки боя в соседних усадьбах уже попритихли. Мало того, первые три телеги выехали за ворота усадьбы Языкова. Пошло, значит, даже и там дело. А я тут… Уже начинал терять терпение.

– Письмо возьми, прочти, да и дверь открой! – чеканил я каждое слово. – Не откроешь, так зараз пушки подкатим и разнесём всё.

Молчание было мне ответом. Я уже было подумал, что меня игнорируют, мало ли, а то ещё и изготавливаются к бою. Однако, когда на десятых секундах установилась почти идеальная тишина, смог расслышать разговор за воротами.

– Да знаю я его. То ж Егорка, сын Ивана Стрельчина, сотника, у коего голландские пищали и пистоли брали для боевых людей батюшки нашего, – услышал я голос Тараса.

– А не ведаешь ли ты, что Григорий Григорьевич Ромодановский с батюшкой нашим Юрием Ивановичем местничали и поныне в ссоре пребывают? А мы-то ж некоторых людишек Григория Григорьевича побили плетьми, – сказал другой голос.