Не знаю, почему. Может, всё дело в том, что не имеют опыта боев в городских условиях. Или руки пачкать не хотят. Хотя на улицах и редко увидишь хоть что-то, что можно было использовать для баррикад. Народ практичный, каждую досточку в дом отнесет. Ну не из лошадиного же навоза выстраивать крепости!

– Что тут? – спросил я, когда подошёл к блокпосту, где ещё недавно звучали выстрелы.

Вопрос был задан, скорее, для проформы. Только что я изучал диспозицию с высоты. Считал противника, определял наши шансы. Из-за этого чуть было не сломал себе ногу. Когда слезал с крыши терема, задел бок. Уже было и забыл, что он у меня ранен. Из-за резкой боли чуть было не упал. Реакция не подвела.

– Тут все недобре. Зело много воров собралось. Да вот, еще бирючи нашлись… Кричат о том, что это мы наряд державный нарушаем. А будто бы – они суть есть оплот державный, – сотник Собакин, а именно он был назначен мной ответственным за этот участок, ухмылялся.

Я прекрасно понимал: ему хочется поговорить, ещё раз услышать все доводы в пользу того, что именно мы – закон, а не бунтовщики.Вообще в этом времени, имея крайне ограниченный инструментарий для общения, люди большие любители поговорить. Вот только времени, чтобы разводить демагогию, теперь точно нет.

Любой, видя происходящее, разок послушав мои доводы, уже понял бы и проникся, выбрал бы правильную сторону. Ну а если у существа разума нет даже в базовой комплектации – то такие дурни мне и вовсе не нужны. Рассчитываю, что под мою руку встали люди, а не существа без разума. Логично, что если они со мной, а я уверен в своей правоте, то дураков вокруг меня не много.

– Готово, полковник! – сказал сотник боевых холопов князя Юрия Ивановича Ромодановского, Алексей Дробатый.

– Подкатывай пушки. А я выйду и слово своё скажу, – сказал я и, не дожидаясь того, что меня отговорят от безрассудного дела, прошёл метров на пять вперёд, где пространство расширялось, превращаясь в немаленькую площадь.

Хотя в чем это безрассудство? Да, опасно. Но разговаривать нужно, доводить свою правду, необходимо. И когда есть сила, помноженная на правду, то нет ничего, что эту синергию одолеет.

– Слово дадите ли сказать, али воевать начнём сразу? – выкрикнул я.

Вроде бы как, выражение «молчание – знак согласия» должно появиться куда как позже, к концу следующего века. Но и теперь уже всё выглядело именно так.

На меня были направлены стволы пищалей. Нашлись среди бунтовщиков стрельцы, которые недрогнувшею рукой наводили свои ружья в сторону выхода с узкой дороги.

– Живы и царь, и царевич! Будет вам смуту чинить! Пришлите своих людей выборных – дюжину, много – две. Вот пущай и увидят всё своими глазами, – вещал я.

Цепочка заколыхалась, некоторые стволы дрогнули и пошли вниз. Между тем я старался охватить своим взглядом тех бунтовщиков, которые всё ещё направляли на меня свои ружья. Не так-то быстро произвести залп, тем более когда явно нужна команда. Ну, а по этой команде и я успею сигануть вбок и спрятаться за теми щитами, которые выставили мои стрельцы.

– Более того, скажу вам, стрельцы: можно ведь и двух царей иметь на престоле. Империя не оскудеет от этого. Пущай разумник Пётр Алексеевич царём будет, а Иван Алексеевич – вторым царём при нем. И так согласие между всеми настанет. А кто иное скажет вам – тот смутьян и вор! – сказал я и тут же выполнил манёвр тактического отступления.

Стрельцы ещё слушали меня с разинутыми ртами, словно те малые дети, крутили головами, будто бы в поисках родителей, чтобы подсказали им, что хорошо, что плохо. А вот поспешивший выдвинуться вперёд линии бунтовщиков всадник уже давно проявлял намерение ничего более не ждать и выстрелить в меня из пистолета.

– Бах! – прозвучал выстрел.

Поздно. Я не только скрылся за щитом, но и успел сделать вдох-выдох.

Наверняка стрелявший и сам понимал, что убить он меня не сможет, ведь я прекрасно видел этот маневр, и стрелял так, для острастки.

– Пали, братцы-стрельцы! Выжигай сучье нарышкино племя! – надрывно заорал всадник.

– Всем сесть и приготовиться! – не слишком громко, чтобы не слышал противник, отдал приказ я.

Стрельцов учили стрелять в грудь. Если даже присесть на корточки, то пуля, если и пробьёт щит, почти наверняка пролетит мимо, над головою.

Я уже надеялся, что меня услышали, что посеял своими словами сомнения в умах бунтовщиков, как…

– Бах-бах-бах! – прогремел залп в нашу сторону.

– Бум-бум! – свинцовые шарики били в наспех сколоченные щиты.

Несколько пуль действительно преодолели препятствие. Эти уже были на излёте, встретившись с препятствием, но если последует ещё один залп, то щиты наши развалятся. Потому действовать нужно быстрее. Но не так уж и быстро готовятся пушки к выстрелу. Может придется еще поговорить с бунтовщиками. Но только из-за щитов.

– Пушки готовь! – прокричал я, погромче – насколько хватало голоса.

Это был ещё один посыл для бунтовщиков. Может, убоятся артиллерии да разбегутся. Не хотел я проливать кровь людей незлых, сомневающихся, а проще говоря – обманутых. Ну а будут упертыми, так… Не пожарить яичницу, не разбив яйцо.

И ведь сейчас передо мной стоят пусть и с замутнёнными умами, но выученные русские бойцы. Разве же у России на всех её огромных границах избыток воинов? Или нам не нужно продолжать освоение Сибири и Дальнего Востока? Туда бы я этих смутьянов и заслал, мелкими партиями в разные места – для перевоспитания. Или на Аляску. Ах, да! Она же еще не открыта!

– Эй, самозванный полковник! – послышался издевательский мужской голос. – Возрадуйся, что я снизошёл до тебя и говорю с тобой. Я – боярин Хованский! С чего сховался-то от меня?

– Я сховался? А не ты ли, Хованский, привык ховаться? – отвечал я, показывая тем временем Прошке на большой нарезной мушкет.

Тот самый, которым я уже пользовался и прицельность стрельбы из которого оценил. Убить Хованского…, а ведь это бы во многом решило проблемы.

– Я уды твои гагренные подрежу, пёсий сын! – взъярился Хованский.

– А ты не лайся! В чём слово своё даёшь, коли мы под твою руку пойдём? – резко сменил я тон разговора.

На меня с удивлением уставились все те, чьи взгляды я мог рассмотреть. Уверен, что и другие стрельцы, как и боевые холопы Юрия Ивановича Ромодановского, после таких моих слов оказались в замешательстве.

– Время! Время выгадываю нам! – прошипел я товарищам, понимая, что они меня сейчас своими руками заставят замолчать.

Лица союзников разгладились, и они уже стали с ухмылками и с азартом вслушиваться в то, что там обещает Хованский. А этот Тараруй пел соловьём:

– Подле меня останешься. И людишек твоих привечать стану паче иных. Мудрые стрельцы нам зело потребны. Серебра насыплю, не сомневайся…

Мне даже показалось, что если бы я сейчас спросил Хованского, не предложит ли он мне на часок свою жену, так Иван Андреевич и на это пошёл бы. Нет, не отдать жену мне во временное пользование, а лишь пообещать. Только бы я сдался.

Ясно было, для чего мне нужна была эта беседа с одним из главных зачинщиков бунта. Нельзя было допустить ещё одного залпа стрельцов по нам. А теперь, когда уже пушки готовы к выстрелам и все ждут только моей отмашки, чтобы лишь на миг приоткрыть наши щиты…

– Пали! – приказал я.

– Бах-ба-ах! – оглушительно прогремели орудия.

Я успел открыть рот пошире, закрыть глаза и, насколько только возможно, уши. Но это не так чтобы помогло. Стреляли мы хоть и в самом конце улицы, а всё ж между стенами, так что звук отразился и рикошетом ударил по бойцам. Были и те, что, схватившись за голову, упали. Но если кто и получил контузию, то вряд ли тяжёлой степени. А в Кремле подлечим: чем-нибудь опоим да спать уложим.

Ближняя картечь вырвалась в сторону бунтовщиков. Первый ряд приготовившихся к стрельбе мятежных стрельцов выкосило – попадало как бы не больше половины бунтавщиков. Досталось и тем, кто был за их спинами. Железные шарики прошивали человеческую плоть, устремляясь к другой жертве. Расстояние было невелико, а заряд у пушек немалый, так что такой снаряд мог прошить сразу два тела и остановиться только внутри третьего бунтовщика. И третьему тоже было бы несладко.

– Первая линия, стройся! – выкрикнул я, первым выходя с узкого участка дороги на площадь.

Наверное, эффектно получалось. Грозный я, вышел из облака дыма наперевес с огромным ружьем. Голливуд, чтобы он сгорел до тла, какой-то, да и только.

У меня в руках был тот самый мушкет. И в этот момент я даже и не думал, какие для меня лично могут быть последствия при выстреле. Стрелять с такого оружия, держа его в руках, может, и возможно при определённой сноровке и недюжинной силе, но это был всего только второй мой выстрел.

Вот он. Точно – это Хованский. Иных конных я не наблюдал. А этот богатый, сразу видно. И конь… Такой должен стоить, как обмундирование трех десятков стрельцов.

Один из зачинщиков бунта спрятался за спинами своих стрельцов, и его не задела картечь. Или же Провидение оставляет этого гуся для моей пули? Вот и проверим.

– Бах! – как мог прицелившись, я выжал спусковой крючок.

Карамультук так лягнул мне в плечо, что я не удержался на ногах и плюхнулся на пятую точку. Мы с мушкетом оказались разделены: он улетел в одну сторону, я – в другую.

В дыму от сожжённого пороха не сразу удалось рассмотреть, что же из моей вылазки вышло.

– Твою же мать! – выругался я, когда понял, что попал не во всадника, а в его коня.

И теперь Хованский, необычайно ловко для немалого своего возраста, спрыгнул и удалялся прочь, обгоняя некоторых бегущих стрельцов. Жахнуть из пушки – это ведь не только получить непосредственный поражающий эффект. Это ещё и психология.

– Пали! – командовал сотник Собакин.

Всё правильно. Если стрельцы уже выстроились, нужно отягощать для бунтовщиков последствия.

– Бах-бах-бах! – прозвучали выстрелы моих стрельцов.

Тут уже и Глебов подоспел. Он, впереди вырывавшихся на волю конных стрельцов, сжимал шпагу и нёсся за убегающими мятежниками. Стремянные кололи бунтовщиков, сбивали их с ног, топтали конями.

– Всем на выход! – прокричал я, давая ход колонне.

Теперь стремянные погонят стрельцов, расчищая для нас площадь. Дальше ещё одна довольно узкая дорога – и уже Красная площадь.

Пушки, конечно, перегородили путь и телегам, и людям которых мы спасли в усадьбах, и самим моим стрельцам. Понадобилось некоторое время, чтобы подвести коней и хотя бы наскоро закрепить пушки.

И понадобилось ещё минут пятнадцать, пока вернулись со своей охоты стремянные стрельцы, чтобы, наконец, организованно двинуться в сторону Красной площади.

– Стрелы зажжённые – пускай! – скомандовал я, когда мы уже протиснулись на узкой дороге.

Это был сигнал. Теперь со стен Кремля должно стрелять всё, что способно к выстрелу. Остатки стремянных и моих стрельцов должны были пойти на вылазку у Боровицких ворот. С двух сторон бить бунтовщиков станем.

– Бах-бах-бах! – менее чем в версте раздались выстрелы.

Значит, всё правильно, значит, не подвели! И теперь, сколько бы мятежных стрельцов ни находилось у ворот, мы должны их одолеть и рассеять.

На руку нам играло и то, что другие бунтовщики, которым удалось спастись от скоротечного боя рядом с усадьбами, будут теперь сеять панику. То, что мы уже используем артиллерию в условиях городского боя, уничтожит почти всякую надежду на спасение у бунтовщиков.

– Первая линия, готовься! Вторая линия, готовься! – командовал я, когда мы собирались выйти на просторы у восточной части Кремля.

Тут противник не мог держать большое скопление своих сил. У Боровицких ворот с двух сторон были высажены достаточно густые палисады, и пространство здесь было не столь и широко.

Безусловно, если бы использовался рассыпной строй, а противник был вооружён если не автоматами, то хоть бы пистолетами, палисад с его деревьями и кустами превратился бы как раз в отличную позицию. Но бунтовщики никогда не видели такого способа противостоять противнику.