– Полковник Первого стрелецкого приказа, владыко! – сказал я, а пока патриарх собирался с мыслями, сразу же в какой-то мере его подставил своей просьбой: – Благослови, владыко, на дело благое, на защиту царя русского.

По тому, как ухмыльнулся Матвеев, как исподлобья по-детски, но при этом строго на патриарха посмотрел Пётр Алексеевич, было понятно, что я быстро и правильно сориентировался. Меня же, скорее всего, собирались сейчас прилюдно отчитывать за то, что я под стенами Кремля устраиваю почти что полноценное сражение. Или еще за что-нибудь.

А тут я такой… мол, благослови, патриарх. Вот и получается, что если он сейчас меня благословит, то уже согласен с моими действиями. А если откажется это делать, то откроет даже и для себя опасный путь к разбирательствам, кто прав, а кто виноват. Я же прошу благословения на защиту царя. Ну как же не дать его?

– На защиту царя благословлю. А на пролитие крови христианской не будет тебе благословения! – после некоторой паузы сказал патриарх Иоаким.

И он, значит, не дурак выкручиваться-то. Ну так быть дураком и пробиться в патриархи невозможно.

– Владыко, отец, кто против государя умышляет, кто родичей моих извести вознамерился, достойны ли жить? – пока другие собравшиеся с превеликим интересом наблюдали за мной и патриархом, Пётр Алексеевич проявил любознательность.

– Разобраться во всём надо, государь. А не стрелять в сердца христианские! – сказал патриарх.

– Разберёмся! – сказал Пётр Алексеевич.

Меня даже удивило то, что царь имеет столько возможностей при Матвееве и патриархе говорить. Казалось, что он под тяжёлым боярским триумвиратом. И я видел в этом только одно: бояре, выходит, сами выставили Петра вперёд в общении с патриархом. Они словно прикрываются юностью Петра – мало ли, мол, что мальчишка скажет, зелен. А у того как будто бы и авторитетов никаких нет. Дали малолетнему царю волю, чтобы самим не перегрызть друг друга?

– Мы тебя позвали, полковник, дабы спросить, – насладившись недоумённой реакцией патриарха, начал говорить Матвеев. – Отчего мы не даём отпор бунтовщикам? Отчего даже и пушки их бьют по стенам Кремля?

Вот это вопрос! Нужно бы ответить, что не по чину мне принимать решения о генеральном сражении. Значит, из меня тут хотят сделать козла отпущения.

Ведь этот вопрос – ловушка. Если сейчас скажу, что решение о сражении должны принимать бояре или царь, то уроню свою значимость. Но и никакого сражения теперь я не хочу.

– Мы показали бунтовщикам, что в Кремле есть сила. Лишней же крови я не желаю, – ответил я.

– А кто ты таков, дабы что-то желать? – выкрикнул князь Долгоруков.

Да, тут присутствовал и он, и трое из Нарышкиных. Наверное, под напором патриарха все, кто только мог, собрались. Не вышло полностью изолировать их. И это не так уж и хорошо. Могут под ногами путаться.

– Вы спрашиваете меня – я отвечаю. Покорен воле государя, – сказал я, акцентируя внимание на последней фразе.

А чья же воля здесь важна, какая фигура меня спасёт, когда я пекусь о людях и о стране? Исключительно царя.

– Тогда не усадьбы боярские обчищать потребно, а государя вывести из Кремля, – поспешил высказаться старик Кирилл Полиектович Нарышкин.

– Коли будет на то высочайшая воля, так и царя вывезу. Но пока государь наш в Кремле и в своих хоромах, так и правда на нашей стороне. И скажу ещё, что опасно покидать Кремль нынче, – отвечал я.

– Я не поеду никуда! – выкрикнул Пётр Алексеевич, краснея. – Бой! Бой дадим! Желаю баталию!

– Время нам нужно, – уже теряя терпение, сказал я. – Оно за нас, время. Еще три-четыре дня, и все. Бунт пойдет на спад и сам. А нет… То многие одумаются, меньше войско будет у бунтовщиков.

Что же получается – меня вызвали для того, чтобы отчитывать? Вместо того, чтобы наградить? А ведь сколько уже было локальных столкновений, из которых мой отряд выходил победителем!

– Что предложишь ты, полковник? Токмо ждать? – спросил Матвеев и еще подбросил проблем. – В Кремле снеди не так и много. Не озаботились ране. Седмица, другая, голодать стрельцы почнут.

«А вы, значит голодать не собираетесь вместе со всеми!» – подумал я, глядя на сытые морды.

Есть захотелось… Жуть как. А на столе пирожки лежали, маленькие такие, румяные… Но отвечать нужно.

– Все едино пока нужно силы копить! Будь и так, что стена в Кремле обрушится – бунтовщикам всё равно приступом не взять крепость. Подмётные письма по Москве я рассеял. Сомнения в умы заронил. Нынче не кровь литься должна, а показан быть бунтовщикам путь к умиротворению, – решительно сказал я.

Был даже готов к тому, что меня сейчас ещё в чём-нибудь обвинят, попробуют пристыдить. Понятно, что я всем присутствующим ещё очень нужен, но во всех этих распрях дело такое – мало ли какая мысль придёт в голову боярам. Да и рассчитывать на здравый рассудок Петра Алексеевича пока что тоже не приходилось. Он ещё по юности своей слишком подвержен влиянию.

– Тебе, али ж найди кого иного, надлежит отправиться в Измайлово. Туда уже начинают прибывать иноземные полки, служилые по прибору с иных городов, посошные. Когда войска будет десять тысяч, привезти их сюда потребность есть, – сказал Матвеев.

– В голове того войска стану я! – горделиво, чуть ли не ударив себя в грудь, заявил Долгоруков.

Пока он этого не сказал, то я сам был готов отправиться в Измайлово. Однако сейчас пошлют туда кого-то другого. Думаю, что Никита Данилович Глебов вполне справится с этой задачей.

– Поди-ко, к лекарю сходи, а то сказывали, что в седле сидишь, как медведь на кобыле. Все за бок держишь, – повернулся ко мне с мнимой заботой и усмехнулся Языков.

Да, быстро слухи распространяются. И правильно я, выходит, сделал, что корчился от боли. Но было ещё одно дело, которое необходимо решить прежде, чем думать об отдыхе.

– Князь, боярин Григорий Григорьевич, – обратился я к Ромодановскому. – Сородича твоего привёл поражённого. Не серчай на меня! Это он со своими людьми добро твоё сберегал в усадьбе. Он замириться желал. Нынче лежит пораненый. Того и гляди, что приставится.

Сказав это и не дождавшись ответа Ромодановского, который и без того находился в раздумьях, я действительно отправился спать. Оказалось, что я настолько устал, что не мог уже даже толком соображать. Даже не озаботился тем, чтобы занять какую-нибудь удобную комнату для себя. Да, в царских хоромах этого не сделаешь, но тут хватало пристроек, в том числе и где проживали слуги.

И нет, я не хотел идти туда, где слуги. Была особая палата, которая служила своего рода гостиницей. Тут могли останавливаться бояре или служивые люди, прибывавшие в Кремль. Тут же могли держать «на передержке» послов – когда нужно было помурыжить иностранцев. Ведь нельзя же допускать к русскому царю даже и посла великой державы сразу же по прибытию.

– Прошка, распорядись, кабы мне приготовили комнату в гостевом тереме! А после, когда сосчитают весь прибыток от усадеб, сообщишь мне о том! – отдал я приказ Прохору.

Тот моментально побежал к терему, я же пока нашёл Глебова, предупредив того, что ему надлежит отправляться в Измайлово.

– Отчего не тебя отправили? – спросил Никита Данилович, явно не имея желания покидать Кремль.

Наверное, приблизительные подсчёты заработка от сбережения боярских усадеб уже были известны. Не хочет Глебов терять доход. Тем более, если, по сути, грабёж оказывается даже законным.

– Ты видел, друже, как я нынче в седле сижу? – усмехнулся я.

И больше никаких объяснений, почему я не отправляюсь в Измайлово, не нужно было. Такой всадник, каким я нынче являюсь, из Москвы вряд ли выедет. Даже если по пути не встретится ни одного бунтовщика. Не говоря уже о том, что надо будет несколько десятков километров пройти быстро, на рысях.

– Готово, полковник, можешь идти опочивать! – лукаво усмехаясь, сказал Прошка.

Он провёл меня в ту комнату, которую удалось для меня отвоевать. За всем не уследишь, и некоторые вопросы бытового устройства я упустил. Оказалось, что гостевой терем уже поделен. Сотники и некоторые немцы заняли себе комнаты.

Но Прошка выбил мне очень даже просторную спальню.

– Дозволишь, добрый молодец? – уже когда я начинал раздеваться, чтобы самому сделать перевязку и проверить, как это – спать на матрасе, набитом соломой, услышал я девичий голос.

Обернулся и… чуть не рассмеялся.

В дверях, потупив свой взор в пол и поглаживая толстую русую косу, стояла она… Наверное, эта девушка должна казаться красивой. Ведь она невысокого роста, при этом килограммов под девяносто весит точно.

У неё были чем-то красным намазаны щёки. Да и губы были не слишком аккуратно покрыты чем-то то ли фиолетовым, то ли тёмно-алым. И это не всё, ещё и белила! Получалось бледное лицо с красными щеками и яркими, широко и нечётко очерченными губами. Одета девица была, насколько я могу судить, очень даже неплохо. Не боярыня какая, без вышивки, но платье было из парчи.

– Вот, каравай вам принесла, – всё так же, не глядя на меня, потупив взгляд, сказала девушка.

Она махнула рукой в сторону, и в комнату вошла другая девица, неся каравай. Ну, как каравай – хлеб да хлеб. Но я, действительно, был очень голоден, поэтому аж слюну сглотнул, взглянув.

Чтобы только пышная девица не подумала, что это я на неё так облизываюсь. Худеть девочке надо, это же ненормально – такая полнота, а ей всего-то лет пятнадцать или шестнадцать. Но действовала, наверное. как научили: взляд в пол, в сторону, на меня. И вот так по кругу, точно соблюдая последовательность.

А вот вторая девушка мне понравилась. Я даже слегка опешил, ведь эмоции, которые во мне пробудились, были уже давно забытыми. Нет, я во все годы жизни своей, конечно, засматривался на женщин. И ресурсов моего организма хватало не только на то, чтобы смотреть на них.

Вот только теперь это какие-то другие эмоции, не как у взрослого, пожившего мужика. Стеснение, смущение. Даже любопытно – я забыл о том, насколько сильно хочу и есть, и спать. А занялся только тем, что стал рассматривать девушку с караваем.

И она в ответ смотрела на меня. Тёмная, с азиатским разрезом глаз, пухлыми губами, между прочим, явно не искусственными. Даже через мешковатую серую одежду и передник я мог рассмотреть её роскошные формы. И коса её черная как бы не вдвое мощнее, чем у той «красотки», что стояла у дверей и уже осмеливалась исподлобья взглянуть на меня.

– Благодарствую, – сказал я, несколько растерявшись, что ещё нужно было бы сказать в такой ситуации.

– Батюшка мой – стряпчий у крюка царицы. Губарева я, Настасья. Третья дочь Ивана Губарева, – представилась грузная девушка [Стряпчий у крюка – ответственный за стол царственных особ, старший над стряпчими].

– Спаси Христос, Настасья! – говорил я, при этом всё глядя на другую девушку.

Ох и зыркает же, ведьма! Никакого почтения к мужчине! Зацепила она меня. Но… не о девках сейчас!

– Пойду я. А коли что, так батюшку моего найдёшь, – сказала девица, развернулась, ненавидящим взглядом посмотрела на свою помощницу, или кем она там является.

Коли что? Это за чем мне ее отец? Свататься? А то такая ягодка под центнер будет другим сорвана.

А потом обе девушки ушли. И тёмненькая подарила мне напоследок такой взгляд, от которого я не мог уснуть ещё с полчаса. Хотя спать хотел неимоверно.

Странная ситуация. Догадываюсь о местных нравах и обычаях: уже то, что девица явилась ко мне со своим караваем – это смело. А что это? Как бы не сватовство? По крайней мере, мне давали возможность посмотреть на «товар». Да и эти слова, что якобы ежели что, то батюшку её я быстро найду.

Наверное, некий стряпчий Губарев решил пристроить свою третью дочь. Если так разобраться, то я-то – вполне себе завидный жених. Уже полковник, хожу к царю и боярам совет держать. Командую всеми стрельцами. А если этот Губарев ещё и навёл справки обо мне, узнал, что Стрельчин – наследник неплохого состояния, так и вовсе еще скорее нужно замуж отдавать. Не первая же дочка, всего лишь третья.