Анджей Иконников-Галицкий: Декабристы: История, судьба, биография

© Всероссийский музей А. С. Пушкина, 2025

© Государственный исторический музей, 2025

© А. А. Иконников-Галицкий, 2025

© Оформление.

ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука®

* * *

Часть I.
Между престолом и виселицей

Знакомые незнакомцы

Есть такие исторические явления, о которых нам ещё со школьной скамьи всё вроде бы известно.

Например, декабристы: о них написаны тома исследований, повести, поэмы и романы, сняты фильмы, поставлены пьесы, спеты песни и даже сочинены анекдоты. Что можно ещё добавить?

Казалось бы, мы о них всё знаем. «Любовь к добру разбередила сердце им…»

А что, собственно, знаем?

Сколько их было? Кто они такие? Чего добивались? И за что пятеро из них были повешены, а другие на десятилетия отправились в каторжные норы, тюрьмы и ссылку?

Ни на один из этих вопросов, как оказывается, нет ясного ответа.

Для начала: сколько их было?

Обвинительный приговор Верховного уголовного суда от 10 июля 1826 года вынесен в отношении 120 «злоумышленников, открывшихся 14 декабря 1825 года». Ещё с полсотни человек осуждены другими судами по делам, так или иначе связанным с декабрьскими событиями. Это если считать только дворян, количество же осуждённых солдат не поддаётся определению (среди них, заметим, некоторое, и тоже не вполне ясное, количество бывших офицеров, разжалованных в солдаты). Наказаниям помимо суда – заключению на гауптвахте, ссылке в свои имения, переводу с понижением по службе и тому подобным – подвергнуто около сотни. Проходили по делу, но от суда избавлены ещё примерно столько же. Причём в составе последних двух категорий, то есть избежавших суровой кары, есть деятельнейшие участники движения, такие как генерал Михаил Фёдорович Орлов, полковник Иван Бурцев, полковник Фёдор Глинка; есть и явные мятежники 14 декабря – например, граф Иван Коновницын или князь Александр Гагарин. В то время как среди осуждённых имеется немало лиц, вовсе не причастных к событиям того рокового дня, равно как и тех, кто не участвовал ни в каких тайных обществах. Наконец, неопределённое количество персон, которых можно было обвинить в том же, за что осудили других, вообще не попали в поле зрения суда и следствия. Неизбежен вопрос: кого же считать декабристом, а кого – нет? Случайно оказавшегося 14 декабря на Сенатской площади и осуждённого лейтенанта Окулова – или случайно оказавшегося там же и освобождённого от наказания лейтенанта Цебрикова?^[1] Осуждённого Николая Оржицкого, принадлежность коего к движению заключалась единственно в том, что он, зайдя 13 декабря к Рылееву, услышал нечто о мятежных планах и до утра 14-го не донёс об этом куда следует, – или убеждённого адепта Южного общества Льва Витгенштейна, осуществлявшего слежку за собственным отцом-генералом, но признанного «неприкосновенным к делу»?

Такого рода вопросы возникают в отношении доброй половины лиц, замешанных в событиях рокового декабря. А единомышленники и сочувствующие, лишь по стечению обстоятельств не угодившие под суд, – их кем считать и как сосчитать?

Нам остаётся только развести руками и признать, что в списке декабристов может быть от одной-двух сотен до одной-двух тысяч фамилий.

Недурно было бы, во-вторых, дать если не точное определение, то хотя бы внятное объяснение самого понятия «декабрист». (Кстати, термин этот был многим декабристам неведом: в широкий оборот его ввёл А. И. Герцен через три десятилетия после событий декабря 1825 года.) Однако и тут мы сталкиваемся с трудностями. Всех, кого принято именовать декабристами, никак не удаётся подвести под один знаменатель.

Перед нами совершенно разные люди, и всё у них разное: образование, положение в обществе, чины, интересы, взгляды, жизненный опыт, способности и таланты… Большинство офицеры, но есть статские и неслужащие. Одни – аристократы высшей пробы, другие с натугой могут насчитать два-три поколения «благородных» предков. Близкие к трону – и заурядные служаки. Первостатейные богачи – и бедные, как церковные крысы. Счастливцы с блистательными карьерными перспективами – и горемычные неудачники. Безответственные авантюристы – и Катоны, проникнутые чувством долга. Альтруисты – и себялюбцы. Праведники – и грешники. Умники – и сумасшедшие.

Пожалуй, только две общие черты можно обнаружить: принадлежность к дворянскому сословию^[2] и уверенность в необходимости коренного переустройства России.

Ни общепринятой идеологии, ни внятной политической программы, ни чёткого представления о целях и задачах совместного действия.

– Как же так, – воскликнет просвещённый читатель, – а конституционный строй? А гражданские права? А планы освобождения крестьян? Как же, наконец, Конституция Никиты Муравьёва и «Русская правда» Пестеля? Это ли не политические программы двух направлений в декабристском движении – умеренно-конституционно-монархического и радикально-республиканского?

Нет, – ответим мы, прочитав внимательно оба документа, – это не политические программы.

– А что же это?

Хороший вопрос. Ответить на него так же непросто, как и на все прочие вопросы о декабристах.

«Русская правда» – произведение незаконченное. Пестель постоянно вносил в него изменения и, очевидно, собирался править и в дальнейшем. Уже по этой причине «Русскую правду» нельзя считать руководством к действию. В жанровом отношении она – нечто среднее между философским трактатом, социальной утопией и публицистической поэмой. Некоторые её положения мечтательно-теоретичны и более подходят для проповеди зануды-пастора, чем для политического документа; некоторые заведомо неисполнимы на практике. Например, переселение военною силою всех евреев из России и Польши куда-то в «Азиятскую Турцию» и создание там еврейского государства. Или превращение всех сибирских кочевников и охотников в оседлых земледельцев. Или всеобщая депортация «буйных» кавказских народов. На осуществление подобных проектов не хватило силёнок даже у тоталитарных режимов XX века, что уж говорить о реальных возможностях тогдашнего государства Российского, хоть бы его главою и сделался Пестель. К тому же стиль «Русской правды» многословен, язык суконен. Чтобы прочитать её, нужно набраться терпения и иметь порядочный досуг, что обычно плохо согласуется с политическим действием.

Что касается Конституции Муравьёва, то написана она именно в пику Пестелю, с которым у «беспокойного Никиты» сложились отношения острого соперничества. Пестель хочет республики – Муравьёв возвещает монархию. Пестель утверждает территориальное единство – Муравьёв режет страну на 15 ломтей (13 держав и две области). И так далее. Оба документа, однако, сходятся в том, что ставят далёкие от реальности цели и никоим образом не указывают пути их достижения.

Наконец, это не политические программы просто потому, что их содержание было известно сравнительно узкому кругу участников движения: нескольким десяткам из сотен.

К этим документам мы ещё вернёмся в главах о Пестеле и Муравьёве. Теперь – ещё об одном, казалось бы, ясном вопросе: об отмене крепостного права.

Действительно, все (или почти все) декабристы сходились на том, что крепостное право есть рабство и крестьянам нужно дать волю. Сходились, правда, в теории, в самых общих представлениях. На вопросы «когда?» и «как?» ответы предлагались совершенно разные, а большинство и вовсе не давало внятного ответа.

В Российской империи с 1803 года действовал закон Александра I «Об отпуске помещиком крестьян своих на волю по заключении условий на обоюдном согласии основанных» (в обиходе – «Указ о вольных хлебопашцах»). Согласно закону, ничто не препятствовало барину освободить своих крепостных, заключив с ними (с отдельными лицами или с целой общиной) договор, основным содержанием которого являлся выкуп и раздел земельной собственности. Хотя большинство будущих декабристов по молодости лет являлись лишь наследниками родительских поместий, было среди них немало полноправных землевладельцев. Были и крупные хозяева, вершители судеб сотен крепостных. Никто из них не воспользовался вышеназванным законом.

Правда, попытки имели место.

Например, декабрист Якушкин. Человек честный, исключительно благородный, настоящий рыцарь добра и свободы (так характеризуют его современники), он унаследовал средней руки имение в Вяземском уезде Смоленской губернии и захотел осчастливить своих крестьян. С этой целью он вышел в отставку и поехал жить в деревню. И вскоре решил дать людям волю – без земли, с правом последующей аренды. Со своим предложением он, как того требовал закон, обратился к крестьянам. Те обрадовались, но потом хорошенько подумали и ответили:

– Нет уж, батюшка барин, на таких условиях мы воли не хотим. Пусть будет всё по-прежнему. Ты – отец наш родной, за тобою нам как-то спокойнее.

Тем дело и кончилось.

Декабрист Лунин (заметим: неженатый и бездетный, никакими материальными обязательствами не связанный) поступил не столь простодушно. Он завещал свои имения двоюродному брату с условием, что тот освободит крестьян в течение пяти лет после вступления в наследство. То есть сохранил за собою пожизненно права помещика и переложил проблему на ни в чём не повинного родственника. Но завещание не сработало, поскольку Лунин был осуждён на каторгу и лишён имущественных прав. А если бы не был осуждён и не умер в тюрьме, то вполне мог бы дожить до всеобщего освобождения крестьян при Александре II, и завещание потеряло бы смысл.

Как видим, в обоих случаях планы декабристов разбиваются о реальность.

А почему?

Всё дело в наделении крестьян землёй. Если помещик даст им земли достаточно, за скромный выкуп или даром, то ему самому станет нечем жить. А у него жена, дети, собака, кошка, лошадка и всё такое прочее; а у детей свои планы на жизнь, сыновьям нужно содержание, дочерям приданое… ну, и так далее. Если же даст земли недостаточно или задорого, то крестьяне пойдут по миру или, вернее, к своему же барину внаймы на кабальных условиях. Притом если раньше он нёс за них ответственность перед государством, то теперь нести не будет. Зачем им такое счастье, да ещё за выкуп?

О земельный вопрос разбивались все планы отмены крепостного права вплоть до реформы 1861 года. Но и сия последняя привела к долговой кабале и существенному сокращению земельного фонда свободных крестьян по сравнению с тем, что было в их же пользовании до освобождения, при барине. И это породило проблему крестьянского малоземелья и в конечном итоге стало одной из главных предпосылок революции. А революция, как известно, безжалостно уничтожила всех дворян как класс, в том числе и потомков декабристов.

Поэтому немудрено, что в среде будущих героев и жертв 14 декабря не было ясности по поводу осуществления крестьянской вольности.

Возникает ощущение, что решение этого вопроса они вообще старались отодвинуть куда-нибудь. К примеру, в Конституции Никиты Муравьёва содержится что-то около сотни статей о принципах и структурах государственной власти и лишь четыре статьи о земле и крестьянах. Причём в этих статьях перво-наперво сказано: «Земли помещиков остаются за ними» (статья 24). А про всё остальное сказано: «Последующие законы определят» (статья 26).

Подобная невнятица и несогласованность имели место и по другим вопросам, вплоть до таких ключевых, как цареубийство и военный мятеж с целью захвата власти. Больше всего споров было как раз об этом. Каждый раз находились ярые сторонники и убеждённые противники того и другого. И что самое интересное, к единому мнению наши вольнодумцы не пришли не только к моменту восстания, но и после него.