Почему? Почему судьба выбрала для меня пожарного?

Это же издевательство. Злая ирония высших сил. Я, которая панически боюсь огня, должна связать свою жизнь с человеком, который каждый день бросается в пламя. Которого окружает дым и жар.

Наверное, это расплата. За то, что я хотела обмануть судьбу. Пыталась схитрить – пошла на корпоратив богачей, искала принца с толстым кошельком, а не того, кто мне действительно предназначен.

Вот и получай, Вера. Получай своего героя в красном костюме.

Взгляд падает на ритуальные свечи. Они догорают, оплывшие, уродливые. Запах воска смешивается с запахом гари от чайника, и меня начинает мутить.

Я резко встаю, сгребаю свечи – все три – и швыряю в мусорку.

Телефон снова пиликает. Я даже не читаю – просто переворачиваю экран вниз.

Сейчас не до нее.

Сейчас мне нужно найти Максима Громова, известного городского героя, и сделать так, чтобы он держался подальше от огня. Хотя бы две недели. Всего четырнадцать дней до Нового года. Потом, может, Башня успокоится.

Потому что меня тошнит от запаха дыма. Оборачиваюсь – окно открыто. Морозный воздух врывается в кухню, колышет занавеску. Холодно. Я дрожу, натягиваю плед на плечи, кутаюсь в него.

Беру телефон.

Мне предстоит обзвонить все больницы города.

И найти его, прежде чем Башня заберет его окончательно.

Глава 3. Между надеждой и страхом

Я убиваю полночи на телефонные звонки.

– Максим Громов? Нет, у нас нет такого. – Громов? Не поступал. – Пострадавшие с пожара? Минуточку… Нет, извините.

Четвертая больница. Пятая. Шестая. Я уже теряю надежду, когда в трубке раздается усталый голос дежурной медсестры:

– Громов Максим Андреевич, тридцать два года? Да, у нас. Второй этаж, палата двести семь. Но посещения только с десяти утра.

Я роняю телефон на стол и кладу голову на руки.

Нашла.

Все тело гудит от усталости. Глаза слипаются сами собой. Я засыпаю прямо так, укрывшись пледом, положив щеку на холодную столешницу.

И мне снится Макс.

Он лежит на больничной койке, закутанный в бинты с головы до ног. Только глаза видны – они смотрят на меня с укором.

– Это твоя вина, – говорит он голосом, который звучит глухо. – Ты знала. И ничего не сделала.

Вскакиваю, сбрасывая плед на пол.

Сердце колотится. В кухне все еще стоит запах гари. Серый зимний свет пробивается сквозь форточку – за окном явно давно рассвело.

Хватаю телефон. Экран показывает 10:14.

Черт!

Я должна быть на работе. В своей маленькой кофейне в центре, где по утрам варю капучино, а по вечерам гадаю посетителям на картах. Но сегодня явно не тот день.

Набираю Свету, свою бариста.

– Алло? – сонный голос. Она тоже опаздывает, судя по всему.

– Света, привет! Если я и выйду сегодня, то только к вечеру. Сможешь открыться сама?

– Вера Васильевна, – в голосе появляются деловые нотки, – у вас на сегодня запись. На одиннадцать тридцать. Женщина хотела расклад на новый бизнес.

– Сдвинь ее! – прыгая на одной ноге, я пытаюсь натянуть джинсы. Вчерашнее платье новогодней гадалки валяется комком на полу – не до него сейчас.

– Вера Васильевна, если вам опять выпал не тот расклад…

Света знает о моих привычках делать себе утренние гадания. И о том, что иногда я после них отказываюсь выходить из дома.

– Ш-ш-ш! – шиплю я, застегивая джинсы. – Выпало кое-что похуже расклада.

– Неужели… – в голосе явный скептицизм.

Я натягиваю свитер, хватаю сумку.

– Света, ты, кстати, знаешь, что можно принести человеку в больницу?

Пауза.

– Апельсины, – наконец говорит она. – Как в "Ну, погоди!". Или… Вера Васильевна, у вас кто-то серьезно пострадал?

Я сбрасываю звонок.

Потому что понимаю: если скажу правду, надо мной будут смеяться еще больше. Даже моя собственная подчиненная не верит в мои предсказания! А если я еще добавлю: "Это мужчина, которого я себе нагадала, мы виделись один раз, он меня отшил, но теперь я иду к нему в больницу" – будет совсем некрасиво.

Выхожу на улицу. Мороз ударяет в лицо, отрезвляя. Снег скрипит под ботинками.

Иду мимо магазинов, и мысли теснятся в голове.

Что можно принести мужчине, который тебя вчера практически отшил, а сегодня лежит в больнице с ожогом?

Цветы? Смешно. Мы даже не знакомы толком.

Фрукты? Банально.

Книгу? Я не знаю, что он читает.

Прохожу мимо витрины с шоколадом. Мимо аптеки. Мимо киоска с прессой.

Ноги несут меня к больнице, но я специально иду медленно, петляя по улицам. Тяну время.

Потому что боюсь.

Боюсь увидеть его в больничной палате. Боюсь, что он действительно серьезно пострадал – из-за меня. Боюсь, что он посмотрит на меня и спросит: "А вы кто?"

Боюсь, что карты ошиблись.

Или, еще хуже, что не ошиблись.

Останавливаюсь возле цветочного магазина. В витрине – рождественские композиции, еловые ветки с красными лентами, белые розы.

Захожу внутрь. Тепло. Пахнет хвоей и цветами.

– Что-то конкретное? – спрашивает продавщица.

Я смотрю на нее и понимаю, что понятия не имею.

– Мужчине, – говорю наконец. – В больницу.

Она кивает понимающе.

– Тогда что-то сдержанное. Может, хризантемы? Или гвоздики?

Я выхожу из магазина с букетом белых хризантем, завернутых в крафтовую бумагу.

Больница в трех кварталах отсюда.

Мои ноги предательски замедляются с каждым шагом.

Я замираю на пороге больницы.

Современное здание из стекла и бетона, автоматические двери, светодиодное табло с расписанием приема. И этот запах – специфический, едкий, смесь дезинфекции, антисептиков и чего-то болезненного. Он ударяет в нос, даже когда я еще стою снаружи.

Желудок сжимается. После того случая в школе я ненавижу больницы. Неделя в реанимации, потом еще три в ожоговом. Этот запах въелся в память так же глубоко, как шрам – в кожу.

Но я стою у входа и вдруг понимаю: все эти годы я просто пряталась. От воспоминаний, от огня, от жизни. Законсервировала прошлое внутри себя и боялась, что если тронуть – снова развалится все.

А теперь – я крепче сжимаю букет – судьба дает мне шанс пойти дальше.

Делаю шаг вперед.

И в этот момент из дверей вылетает парень. Молодой, в пуховике нараспашку, с телефоном у уха. Он не смотрит по сторонам, врезается в меня плечом.

– Эй! – я качаюсь, пытаясь удержать равновесие.

Букет вылетает из рук, падает в снег. Белые хризантемы рассыпаются по ступеням.

Парень даже не останавливается. Проходит прямо по цветам – хруст стеблей, лепестки втаптываются в грязный снег – и продолжает свой путь, не оглядываясь.

– Так нельзя! – кричу я ему вслед. – Вы хоть извинитесь!

Он не слышит. Или не хочет слышать. Исчезает за углом здания.

Я смотрю себе под ноги. Цветы раздавлены, испорчены. Белизна лепестков смешалась с грязью.

Что это? Какой знак посылает мне судьба?

Лихорадочно обшариваю карманы. Нет карт. Я забыла их дома, в сумке. Идиотка.

Вздыхаю, пытаюсь унять дрожь в руках. Плохое предчувствие ползет по спине, как холодные пальцы.

Но я уже здесь. Я дошла. Надо идти дальше.

Поднимаюсь по ступеням, автоматические двери с шипением распахиваются.

Главный холл просторный, светлый. Белые стены. Кафе справа, электронная очередь слева. Проходная с турникетами – три охранника в форме частной компании и администратор за стойкой регистрации.

– Добрый день, – говорю я, подходя к стойке. – Мне к Громову. Максиму Громову, второй этаж, палата двести семь.

Администратор – девушка лет двадцати пяти в белой блузке – смотрит в компьютер.

– Громов Максим Андреевич? – уточняет она. – Вы в списке посетителей?

– В списке? Я… нет, но…

– Тогда не могу вас пропустить. Только родственники и те, кто указан пациентом в списке допущенных лиц.

– Но мне нужно его увидеть! Это очень важно!

– Всем важно, – девушка возвращается к монитору. – Правила больницы. Можете связаться с пациентом, попросить добавить вас в список.

Паника поднимается волной. Цветы, растоптанные в снегу. Знак. Судьба злится на меня за то, что я не уговорила Макса вчера. Не настояла. Не объяснила, что Башня – это не шутка.

И теперь она не пускает меня к нему.

– Послушайте, – я достаю кошелек, – может быть, можно как-то договориться? Я заплачу. Мне действительно нужно…

Девушка резко поднимает голову. Охранники выпрямляются.

– Девушка, что вы себе позволяете? – голос становится жестким. – Антон, подойди, пожалуйста.

Черт. Черт, черт, черт.

Один из охранников направляется ко мне. Я пячусь назад, и в этот момент замечаю группу людей, проходящих через отдельный турникет слева. Человек пять, над турникетом горит табличка "Отделение переливания крови".

– Я с ними! – кричу я, бросаясь к группе.

Администратор встает.

– С кем "с ними"? Девушка, стойте!

– У меня очень редкая группа! – иду в атаку, протискиваясь к донорам. – Четвертая отрицательная!

Охранники начинают переглядываться. Девушка качает головой.

– Сейчас все с редкими группами…

– Нам правда нужна, – раздается голос сзади.

Оборачиваюсь. Врач. Немолодой, седые волосы, измученное лицо, белый халат с бейджем "Заведующий отделением". Он смотрит на меня внимательно.

– Для пострадавших с пожара, – добавляет он. – У нас как раз пациент с четвертой отрицательной. Кровопотеря серьезная.

Сердце делает кульбит.

Не потому даже, что я понимаю – Громов ранен, возможно, серьезно. А потому что я ужасно, до дрожи в коленях, боюсь всех медицинских процедур. Иголок. Крови. Всего этого.

Врач подходит ближе.

– Девушка, я вас проведу, если не врете. – Он смотрит мне в глаза, как будто видит насквозь. – Нам правда очень нужна эта группа. Проверим в лаборатории, и если подходит – окажете неоценимую помощь.

Я стою на негнущихся ногах.

Думаю о Максе, который, возможно, прямо сейчас истекает кровью. О Башне, которая продолжает рушить нам жизни. О своем страхе перед иглами и больницами.

– Хорошо, – шепчу я. – Идемте.

Мысленно молюсь, чтобы ничего плохого не случилось.

Врач кивает администратору, та что-то печатает, турникет открывается. Он ведет меня по коридору – белые стены, указатели, запах антисептика становится сильнее с каждым шагом.

Меня усаживают в донорское кресло – мягкое, откидывающееся, обтянутое кожзамом. Пытаюсь глубоко дышать, но сердце колотится как бешеное. Руки липкие от пота.

– А это не больно? – спрашиваю я, когда медсестра – полная женщина лет пятидесяти – накладывает жгут на руку.

– Совсем чуть-чуть, – успокаивает она.

– А много крови возьмете?

– Стандартную порцию. Четыреста пятьдесят миллилитров.

– Это… это много?

– Нет, милочка. Организм легко восполнит.

Она протирает вену спиртовой салфеткой. Я отворачиваюсь, не могу смотреть.

– А это долго? Процедура?

– Минут десять-пятнадцать.

– А если мне станет плохо?

– Тогда сразу скажете. Но обычно все нормально переносят.

– А вдруг у меня не та группа?

– Тогда просто поблагодарим за желание помочь.

Я не могу остановиться. Слова льются сами – любые, лишь бы не думать об игле, которую сейчас введут в вену.

– А часто люди теряют сознание? А после можно сразу идти или нужно полежать? А правда говорят, что нельзя потом тяжелое поднимать?

Медсестра вздыхает.

– Посмотрите в окошко, – говорит она, – кажется, там пожарная машина.

Я автоматически поворачиваю голову к окну. Ищу красный автомобиль, мигалки…

И почти не чувствую укол. Только легкий холодок в вене.

– Вот и все, – радостно говорит медсестра. – А вы боялись.

Смотрю на свою руку – на месте укола белеет ватка. Я смущенно улыбаюсь.