Вера Колочкова: Женщина, которая ждала

© Колочкова В., 2026

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2026

Теперь не умирают от любви —
Насмешливая трезвая эпоха.
Лишь падает гемоглобин в крови,
Лишь без причины человеку плохо.

Теперь не умирают от любви —
Лишь сердце что-то барахлит ночами.
Но «неотложку», мама, не зови,
Врачи пожмут беспомощно плечами:
«Теперь не умирают от любви…»

Юлия Друнина

* * *

Лиза отодвинула от себя чашку с остывшим чаем, с тоской глянула на экран телевизора. Потом перевела взгляд на лицо тети Сони, подумала слегка раздраженно: как можно с таким увлечением это смотреть? Причем в который уже раз? Нет, понятно, что чеховская «Чайка» – бессмертная классика. Кто бы спорил! И эта последняя встреча Нины Заречной и несчастного Треплева звучит как притча во языцех. Но ведь все уже знакомо до зубной боли! Сейчас Нина скажет свое сакральное: «Умей нести свой крест и веруй». Скажет и уйдет. А Треплев останется. И застрелится. Все ж понятно, иначе и быть не может.

– Лизонька, а как ты думаешь, на чьей стороне все-таки был Чехов, а? Кому он больше симпатизировал, кого больше жалел – Треплева или Тригорина? Я даже думаю, в чьи уста он вложил свое отношение к жизни?

Тетя Соня повернулась к ней от экрана, с нетерпением ждала ответа. Не дождавшись, вынесла задумчиво свой вердикт:

– Мне кажется, что Чехов – это все же немножко Треплев. Тонкая душа, талантливая, но ужасно ранимая и несчастная. Обиженная судьбой. Жалко его, правда?

– Кого жалко? Треплева или Чехова?

– Так Треплева, который немножко Чехов. Я ж тебе объясняю!

– Я не знаю, теть Сонь. Мне не жалко. И вообще, я не понимаю, почему вы с таким увлечением сотый раз этот спектакль смотрите. Мне кажется, наизусть все реплики выучили.

– Ну хотя бы потому, что в ней есть тайный смысл. Ведь до сих пор не утихают споры, что имел в виду Чехов, когда создал два эти загадочных образа. Вот и я тоже пытаюсь что-то понять!

– Да нет никакой загадки, теть Сонь. Все же предельно ясно. Этот ваш Треплев – ужасно неприятный человек. Нелепый, неуверенный в себе, презирающий себя. Ну да, он, может, и талантлив… Но кто это может понять? Все это ерунда – его «люди, львы, орлы и куропатки». Кому такой талант нужен?

– Так ведь талантливые люди такие и есть, Лизонька. Нелепые, неуверенные в себе. И Чехов с юности был немножко таким, как этот самый Треплев.

– А я считаю, что нет здесь связи с талантом. Треплев – это жертва, его таким мать сделала, вот и все. Как ее бишь…

– Аркадина, – тихо подсказала тетя Соня. – Да, но ведь не в этом суть пьесы, Лизонька.

– Как раз в этом! Я это так вижу! Может, потому, что я тоже Треплев… И мне так же иногда хочется застрелиться. Очень хочется.

– Господи, Лиза, что ты говоришь!

– Да ладно, не делайте больших глаз, тетя Соня. Вы ведь прекрасно понимаете, о чем я. Прекрасно понимаете, что я нелюбимый ребенок. Нелепый, неуверенный в себе, презирающий себя, несчастный. Моя мать – как та Аркадина.

– Но ты не ребенок, Лиза. Тебе скоро уже девятнадцать.

– А нелюбимые дети навсегда остаются детьми. И с этим ничего сделать нельзя. И вообще… Не будем больше говорить на эту тему, ладно? Вон, смотрите, ваш Треплев уже и застрелиться успел. И нисколько его не жалко.

– Лиза, Лиза… Ну откуда в тебе такие дурные мысли? Ты же умная девочка! Уверяю тебя, ты не права относительно мамы.

– Да. И мысли у меня дурные, и сама я дурная. В том смысле, что дурнушка. Некрасивая.

– Ты некрасивая? – более чем нужно удивилась тетя Соня. – Да не выдумывай! Ты очень красивая, Лиза!

– Ой, не смешите меня… Еще и «очень», главное.

– Ничего смешного тут нет. Просто, как бы это сказать… Тебе заняться собой надо. Ты выглядишь несколько неухоженной. Вон, стрижка давно отросла, некрасиво… И лицом надо заняться – ну что это у тебя за подростковые прыщи на лбу? И похудеть бы тебе не мешало.

– Да не продолжайте, теть Сонь, и без того все понятно! – с грустным смехом отмахнулась Лиза. – Я та еще кикимора, я это понимаю. А знаете, кого раньше называли кикиморами?

– И кого?

– Нелюбимых детей в семье. И даже поверье такое было: если мать не любит своего ребенка, он вырастает и становится кикиморой.

– Ну, это ты уже на ходу придумала, наверное!

– Нет, не придумала. Я правда про это читала, теть Сонь. А можно я у вас ночевать останусь, а?

Вопрос повис в воздухе, отобразившись на лице тети Сони ужасной неловкостью. Лиза усмехнулась: чего уж так сильно переживать, подумаешь… Невелика ведь просьба – просто на ночь остаться! Но тетя Соня, конечно, иначе думает и сейчас начнет свои нелепые доводы приводить.

– Лизонька, я бы, конечно, не возражала, пожалуйста… Но ведь ты знаешь, как твоя мама опять рассердится! Она же в этом бог знает что увидит. Начнет выводы нелепые делать, будто я тебя против нее настраиваю!

– Да ничего она не рассердится! Она и не заметит, что меня дома нет! Я для нее пустое место, никто и звать никак! Я ж говорю, что один путь остается – в кикиморы!

– А вот это ты зря говоришь, Лиза! Совершенно зря! Нельзя так о маме!

– Как «так»? Ну как?

– Нельзя сейчас на маму обижаться, ты пойми… Пойми, как ей сейчас нелегко. Она большую трагедию переживает. Перед этой трагедией все остальное для нее меркнет.

– О какие высокие слова, теть Сонь! Все остальное меркнет! Можно подумать…

– Да, Лизонька. Не можно, а нужно подумать. И попытаться понять маму. Не надо на нее сердиться, наоборот, надо больше говорить с ней, отвлекать, участие проявлять. Не для всех развод проходит легко. Ты же знаешь, как она твоего папу любила, как вся ушла в эту любовь. Вся ее жизнь в этой любви была, все мысли, вся женская суть! Такую самоотдачу редко наблюдать у кого можно!

– Да знаю, сама все это видела с рождения. Не повезло мне. Но ведь уже полтора года прошло, как отец от нее ушел, а она все переживает! Сколько можно-то?

– Ну, знаешь… Некоторые женщины всю жизнь это страдание в себе несут. И оно не изживается, а, наоборот, горше становится. Тем более если учесть, что твоя мама – однолюбка. Пойми, ей сейчас очень нелегко.

– Вот именно, однолюбка! Она только отца любила и любит. А мне уже ни капли той любви не досталось. Зачем она меня рожала тогда, не пойму. Или тоже какие-то корыстные соображения были? Мол, если есть любовь, значит, и плод любви должен быть, да? Его ж потом просто можно сбросить с ветки – пусть под деревом валяется?

– Лиза, перестань! Не надо так говорить! Ты должна ее понять! Ты же дочь! Вы же родные люди!

– Да, вам легко говорить, теть Сонь. Вон, сколько правильных слов у вас заготовлено, как по учебнику психологии шпарите. Вы же не слышите, как мать со мной разговаривает! Да если б слышали…

– И как она с тобой разговаривает?

– Да сквозь зубы! Будто ее трясет от одного моего присутствия. Будто это я виновата, что отец ее бросил.

– Ну ты ведь тоже не подарок, Лизонька, согласись! Ты тоже можешь мать провоцировать!

– Да ладно вам…

Лиза сердито махнула рукой, отвернулась. Долго молчала, думала о чем-то своем. Потом проговорила обиженно:

– Ну ведь с вами я нормально общаюсь, теть Сонь, правда? Ничем вас не провоцирую? Вы ко мне хорошо относитесь, и я к вам соответственно. Ведь так?

– Да так, Лизонька, так…

– Тогда я останусь, ладно?

Тетя Соня снова вздохнула тяжело, отвела глаза. Потом покачала головой, проговорила с тихим отчаянием:

– Нет, Лизонька, нет. Ты пойми, у меня с твоей мамой и без того напряженные отношения, и я не могу…

– Это не у вас с ней напряженные отношения. Это она делает все, чтобы они были напряженными. А вы на поводу у нее идете, боитесь что-то не так сделать – а вдруг ей не понравится! Ну зачем, теть Сонь? Чем больше боитесь, тем больше она звереет.

– Да, может, ты и права. Но я все равно не могу. Мне просто очень жаль Аллочку, понимаешь? Опять она будет сердиться, нервничать. Все ей кажется, что я ей враг.

– Ну да, кто бы спорил. У нее ж одни враги кругом, – с тихим сарказмом проговорила Лиза. – Понятно, что бабушка ей враг, она никогда этого и не скрывала. Да она даже слово «свекровь» произносит так, будто плюется. Хотя раньше только и делала, что лебезила перед ней. А как папа ушел, бабушка сразу явным врагом стала. Да это и понятно, в общем. Но вы-то, теть Сонь! Вы же всего лишь сестра бабушки, вы моей матери седьмая вода на киселе! Вы-то чего так боитесь?

– Да я не боюсь. Я ж объясняю: мне просто Аллочку жалко. И свою сестру Лизу я тоже никогда не понимала. Чем ей Аллочка не угодила? Она ж так старалась! Вон, даже тебя Лизой назвала в ее честь.

– Выходит, зря старалась. Не помогло. Для бабушки Лизы это честью не стало. Да и не была она мне бабушкой по большому счету, не любила меня. Когда на меня смотрела, всегда лицо такое делала… Презрительно-скептическое. И говорила всегда одно и то же: мол, вся в мать, не в нашу породу. Что, разве не так, скажете?

– Да, у моей сестры тяжелый характер, согласна. Если честно, я и сама ее всегда немного побаивалась. Еще с детства.

– Что, абъюзила она вас, да?

– Как? Как ты сказала?

– Ну, такое отношение сейчас определяется одним словом – абъюз. Когда один своим поведением уничтожает психику другого, обнуляет как личность.

– Нет, я бы не сказала, что уж до такой степени. Раньше мы были очень близки. Мы же сестры, родные по крови. От этого никуда не денешься. Правда, отцы у нас разные. Лизочка у мамы уже во втором браке родилась. И отчества у нас разные: я Софья Ильинична, а она Елизавета Максимовна. Но я всегда свою сестру очень любила. И Лизиного сына, то бишь твоего папу, я очень любила. Лиза даже ревновала Левушку ко мне, было дело.

– Да, отцу везет на любовь, его все любят. Для бабушки Лизы он всегда был светом в окошке – единственный сынок, боготворимый. Вы его любили. Мать его без ума любила, да и сейчас любит. И свежая молодая жена любит. Вот почему все так несправедливо, а? Одному куча любви достается, девать ее некуда, а другому – ни крошечки? Почему? Где справедливость, скажите?

– Говорят, справедливости нет на земле, детка, – с грустной улыбкой ответила тетя Соня. – Но я тебя люблю, если тебя хоть немного это утешит.

– Спасибо, тетя Соня. Да, я знаю, вы ко мне хорошо относитесь. Но при этом и мать боитесь обидеть. И еще я спросить хотела у вас… Вот вы говорите, раньше с бабушкой вы были близки. Родные сестры, мол, кровь не вода, все такое… А куда ж эта близость потом подевалась, интересно? Вон вас даже на свежую отцовскую свадьбу не пригласили. Хотя вы ближайшая родственница!

– Ой, да какая там родственница… Двоюродная бабушка нашего Левушки. Зачем приглашать на свадьбу всяких старух? Седьмая вода на киселе, отработанный материал… Да и чего обо мне говорить, господи! Со мной все ясно. А вот ты… Ты почему не пошла на свадьбу к отцу, скажи?

– Вот еще! – сердито фыркнула Лиза. – Нужна я там сильно, на свадьбе! Да отец и не особо звал. Испугался, наверное, что я не впишусь в новое окружение. Или выкину что-нибудь этакое…

– А ты бы и впрямь выкинула?

– Да не, зачем. Хотя все это ужасно смешно. Отец – и жених! Весь из себя причесанный и напомаженный, в галстуке-бабочке! А рядом невеста, вся в белом. Красивая, молодая… Разве не смешно, скажите?

– Да что ж тут смешного, Лизонька? Твоему папе всего сорок пять. Для мужчины это не возраст!

– Ничего себе, всего сорок пять! А этой Юле, его новой жене, двадцать, между прочим! Она почти моя ровесница! На фига ей все это надо, не понимаю?

– Ну, наверное, она любит его. И ей вовсе не смешно, ей все это очень нужно – и белое платье, и фата, и галстук-бабочка. Зря ты не пошла на свадьбу, зря…