– Арэкусандору-сан, послушайте меня!

– Идите к черту! – по-русски крикнул в ответ Александр и ускорил шаг.

– Арэкусандору-сан, вы забыли в святилище Хатимана свой зонт! Мацуи-сан расстроится, если вы его потеряете! И обязательно заходите на днях в «Тако»! Не обижайтесь, пожалуйста, Арэкусандору-сан!

Его последнюю фразу Александр едва расслышал из-за налетевшего резкого порыва ветра.

По пути домой он несколько раз сворачивал не на те улицы и окончательно промок: у него было ощущение, что насквозь вымокла не только одежда, но и каким-то образом он сам; ноги онемели от холода, голова кружилась. В конце концов он, сам не зная как, оказался перед домом Мацуи-сан. Когда он открыл дверь, Изуми, возившаяся на кухне, выглянула в прихожую. Увидев своего постояльца, она тихо охнула и всплеснула руками:

– Арэкусандору-сан, что с вами случилось? Вы встретились с о2ни?!

– Что?.. – Растерялся Александр.

Изуми уже подбежала и осматривала его, боясь к нему прикоснуться.

– У вас на одежде кровь! И рука разбита! И вы весь мокрый! Весь, весь мокрый!

– Не волнуйтесь, пожалуйста, я в порядке…

Изуми уже справилась с первым потрясением и тащила его в ванную, не переставая тараторить:

– Может быть, у молодежи это и считается в порядке, вы уж простите меня, старую женщину, но в мое время было не принято возвращаться с прогулки в таком виде! Я ведь дала вам зонт! Где он, кстати?

Александр почувствовал укол совести: он ведь назло Кисё не стал возвращаться в святилище Хатимана. Глупо получилось.

– Ну-ка… – Изуми буквально втолкнула его в тесную ванную. – Снимайте все это скорее, нельзя оставаться в мокром… – Не договорив, она сама принялась расстегивать его куртку и пуговицы рубашки. – Господи, да как же это вы умудрились… насквозь весь мокрый, как будто… – Она не договорила и всхлипнула.

Александр схватил женщину за плечи, притянул к себе, наклонился – Изуми была ниже его больше чем на голову – и крепко поцеловал. Та глубоко вдохнула и схватилась рукой за край раковины. Ее темные, как у всех японок, глаза были широко распахнуты. Александр прижался губами к ее лбу, который неожиданно показался ему очень холодным, и принялся покрывать поцелуями ее запрокинутое вверх лицо и мягкий изгиб шеи. Изуми не сопротивлялась, только коротко то ли вздыхала, то ли всхлипывала и все не отпускала раковину, боясь потерять равновесие. Александр почувствовал, что его головокружение усиливается и ноги сами собой подгибаются в коленях.

– Мацуи-сан… – пробормотал он, пытаясь крепче ухватиться за ее плечи. – Мацуи-сан…

На глаза его стремительно наползла темная пелена, и он рухнул на дощатый пол. Где-то очень далеко Изуми испуганно вскрикнула.

Когда Александр открыл глаза, он лежал в кровати, раздетый догола и укрытый до подбородка одеялом. В ногах было тепло – видимо, хозяйка положила туда грелку. Сама она сидела рядом на стуле, опустив голову и сложив руки на коленях, и как будто дремала. Выбившаяся из прически прядь темных волос, упавшая на лицо, едва заметно колыхалась от ее дыхания.

– Мацуи-сан… – тихо позвал Александр.

– А? – Она вздрогнула и подняла голову.

– Уже вечер, Мацуи-сан? Долго я так?

– Долго… – неопределенно отозвалась Изуми. – Да вы три дня пролежали в лихорадке, я уж и врача вам вызвала, так он пришел, посмотрел вас и сказал, что это вы, должно быть, замерзли и подцепили сильную простуду, и напрописывал всяких порошков, – я вам все эти три дня давала лекарство, неужто и этого не помните?

Александр с трудом покачал головой. Он помнил только, что все это время в беспамятстве, показавшееся ему таким коротким, его мучил озноб, от которого невозможно было никуда спрятаться, но теперь ему вспомнились еще и теплые женские руки, гладившие его по лицу, поправлявшие одеяло и с усилием приподнимавшие его и заставлявшие проглотить то ложку горячего супа, то что-то горькое и жгучее на вкус – он отворачивался, лекарство стекало по подбородку, и женщина молча стирала пролитое салфеткой.

– Ох, и перепугалась же я, когда вы упали! Побежала в лавку к Исиде^[84], хорошо, он на месте был и трезвый, пришел, помог мне вас в кровать перенести. Не обошлось, конечно, без его глупых шуточек, будет теперь болтать по всему острову, что старая Изуми совсем из ума выжила, пристала к молодому иностранцу в ванной, а тот возьми и упади в обморок от страха…

– Мацуи-сан…

– …по всей Химакадзиме понесет, я этого Исиду знаю, – продолжала Изуми. – Как выпьет, так и начнет трепаться с каждым, кто к нему в лавку заглянет: продаст человеку ломаный венчик для маття или расколотую плошку, а в придачу наврет с три короба. А сам-то, когда мой Рику утонул, мне проходу не давал: то ущипнет, то за руку поймает, а однажды зашел без спросу в сад, спрятался за персиковым деревом – додумался, а как я поближе подошла, выскочил и рванул на мне блузку – пуговицы по всему саду разлетелись. Мне эту блузку Рику на первую нашу годовщину подарил, в ней уже можно было только в саду работать, а все равно жалко… рванул на мне блузку и схватил за грудь, но я закричала, он испугался, что соседи услышат, и удрал через забор. Старый дурак – а туда же. Теперь пойдет болтать, что вы мою грудь только увидели, да так сразу без чувств и упали на пол.

– Мацуи-сан, что вы такое говорите… никакая вы не старая. – Александр удивился тому, как плохо слушались его пересохшие губы и распухший от лихорадки язык. – И грудь у вас очень красивая, правда…

Изуми отвернулась от него и не ответила. Сейчас, сидевшая к нему вполоборота с опущенными плечами и склоненной головой, она действительно казалась старше своих лет.

– Простите, что я зонт ваш потерял. Забыл его в святилище Хатимана.

– А, зонт… – тихо проговорила Изуми. – Насчет зонта не беспокойтесь, его позавчера принес ваш приятель.

– Мой… приятель?

– Ну да, официант из «Тако», красавчик такой – ему бы не в нашем захолустье за барной стойкой, а на телевидении работать. Он ведь ваш приятель?

– Ну… можно и так сказать.

– Красивый молодой человек, – повторила Изуми. – В «Тако» работает одна девушка, сама не то чтобы красавица, а младший брат у нее учится в Нагоя и поет в какой-то группе, сам неплохо зарабатывает и ей присылает, чтобы она тоже могла пойти учиться. Я его совсем еще мальчиком помню, до того, как он уехал в Нагоя, он тогда пухленький был и в смешных круглых очках, а не так давно приезжал – такой стал красавчик, у него в Нагоя, наверное, уже полно поклонниц. Говорил, фамилия у него для рок-звезды слишком обычная – Кобаяси^[85], прямо как из японско-английского разговорника, так что пришлось взять сценический псевдоним, а какой, я и не запомнила.

– Вот как…

– Да, такие старые дуры, как я, всегда обращают внимание на молодых людей, – грустно улыбнулась Изуми. – У вас небось в горле пересохло, Арэкусандору-сан. Подождите немного.

Изуми ушла на кухню и спустя некоторое время вернулась с чашкой дымящегося сё: гаю^[86].

– Вот. Специально ведь вчера за свежим имбирем ходила, не верю я в этот порошок, который в аптеках продается: они туда больше крахмала сыплют, чем имбиря, да и имбирь у них сушеный, а от крахмала и сухой травы какой толк, сами подумайте?

Александр сделал пару глотков напитка и закашлялся: имбиря и сахара Изуми не пожалела, и сё: гаю получился у нее одновременно жгучим и сладким, как патока.

– Так вы, значит, ходили к синтоистскому святилищу на западном побережье?

Александр кивнул. Голова была тяжелой и гудела, как с похмелья, но от сё: гаю в груди разлилось приятное тепло.

– Да-да, я хорошо его знаю. Там стоит старенький Хатиман, его привезли на Химакадзиму с какого-то из соседних островов. Его родной храм был разрушен землетрясением, а статуя уцелела, и один из рыбаков с Химакадзимы, помогавший разбирать завалы, выпросил ее для нашего храма. Говорят, вскоре после этого потерялись двое маленьких детей, мальчик и девочка, – видимо, заигрались на побережье, детям много ли нужно, чтобы заблудиться. Когда их хватились и стали искать по всему острову, начало темнеть и полил дождь, и уже предполагали самое худшее – что дети упали в овраг или утонули в море. Но среди ночи кто-то вдруг позвонил в дверь полицейского участка, а когда дежурный открыл, то увидел монаха в треугольной тростниковой шляпе, державшего за руки обоих потерявшихся детей. Дежурный, конечно, очень удивился, но прежде, чем он успел что-нибудь сказать, монах низко поклонился, развернулся и был таков, а на следующее утро, говорят, заметили, что босые ноги статуи перемазаны засохшей грязью. Его, конечно, отмыли, сшили ему из парусины новенькие дзика-таби^[87] и повязали красный фартучек. Когда я была школьницей, у Хатимана всегда стояли в каменной вазе свежие цветы и лежали на подставке монетки – мы, дети, иногда таскали их, чтобы купить в магазине какую-нибудь мелочь, но на следующий день всегда возвращали, чтобы Хатиман на нас не обиделся.

– Вот как… – Он сел в кровати, взял из рук Изуми чашку и сделал еще пару глотков горячего напитка. – Кисё бы понравилась эта история.

– Милый такой молодой человек, – сказала Изуми. – Очень за вас беспокоился, спрашивал, не нужна ли какая-нибудь помощь.

– Так вы с ним не знакомы?

– Впервые в жизни его видела, – удивилась Изуми. – Откуда же мне быть с ним знакомой? Он ведь недавно на Химакадзиме, приехал то ли из Сакаи, то ли из Касихары, это мне старик Фурукава говорил, а у него с географией плохо, как у тех лягушек из Осаки и Киото, которые ходили друг к другу в гости, да только каждая заплутала и пришла в гости к себе домой^[88].

Александр прикрыл глаза. В сумраке колыхались синеватые тени, похожие на накатывающиеся на берег волны.

– Фурукава в свое время был с моим Рику очень дружен, часто брал у него свежую рыбу для ресторана и в гости к нам захаживал чуть не каждую неделю. Он, конечно, еще тот матерщинник и при женщине не постесняется отпустить какую-нибудь грубость, но человек неплохой, не то что этот Исида. И жена у него приятная женщина, вот спроси ее, что она в Фурукаве нашла: и старше ее больше чем на десять лет, и не красавец, и плешивый, и рыбой у него от рук воняет – тут уж мой не мой, а если крутишься с утра до вечера на кухне, то запах въедается намертво. Так вот, недели две или три тому назад я Фурукаву встретила в овощной лавке, разговорились мы с ним – у двух людей с общим прошлым всегда ведь есть о чем поговорить, и он рассказал мне про вашего приятеля, только, помню, тот Фурукаве не очень понравился.

– Не понравился? Почему?

– Ох, зря я это сказала… – смутилась Изуми. – Ничего особенного, такая глупость, что я и сама ничего не поняла.

– Мацуи-сан, расскажите, пожалуйста, – попросил Александр.

– Да что тут рассказывать. Фурукава сказал, что в какой-то из дней выловили здоровенного осьминога, больше двенадцати килограммов весом. Ну, он, конечно, не мог мимо такого пройти, где еще и подавать-то такого красавца, как не в «Тако». Купил он этого осьминога и запустил его в аквариум, а вечером того же дня, когда собирался уходить, увидел этого нового официанта: свет в зале, по словам Фурукавы, уже был выключен, только над аквариумом еще горели лампы, и парень этот там стоял, руку положив на стекло, и что-то говорил вполголоса. Ну, Фурукава не выдержал, тихонько подошел и подслушал.

– И?..