Евгения Райнеш: Тень белого

Глава 1. Поминки в белом

Я всегда испытывала особую, почти болезненную любовь к белому цвету – не к теплому, с кремовым подтоном, не к благородной слоновой кости, а к безупречно стерильному, лабораторному, клинически чистому белому. К тому самому, что поглощает любую грязь, стирает всякое прошлое, уничтожает малейший намек на жизнь с ее неизбежными несовершенствами и пятнами.

Дом у залива был моим материальным воплощением этой одержимости – безупречный геометрический куб, словно сотканный из света и воздуха, он парил над бирюзовой бездной, подобно гигантскому ледяному кристаллу. Внутри царила почти нереальная чистота: даже воздух здесь казался тщательно отфильтрованным, лишенным случайных запахов. Он нес лишь тонкий, почти неуловимый аромат свежей краски с легким металлическим привкусом озона, доносимого морским ветром. Это было пространство, где сама атмосфера подчинялась идее абсолютной белизны – холодной, безупречной, завораживающей.

На закате веранда, залитая алым светом, пылала красным серебром, словно раскаленный металл. Солнце, тонущее в воде, бросало последний вызов ночи, и дом отвечал ему торжествующим блеском. Полупрозрачные шторы, подобные парусам призрачной яхты, вздымались в такт ветру, наполняя пространство движением и шепотом. Из невидимых колонок лился томный джаз, едва слышный сквозь гипнотический гул прибоя.

– Не слишком ли ты поспешила? – спросила Корделия, потягивая вино.

Она сидела, откинувшись на спинку кресла из беленого дуба, и темно-бордовое, обтягивающее платье казалось черной дырой в моем безупречном мире. Длинный фужер с тонкой ножкой подруга держала в пальцах с идеальным маникюром цвета запекшейся крови. Корделия пила вино маленькими глотками, будто отмеряя дозы яда. В ее бокале оставалось ровно столько, сколько нужно, чтобы не казаться пустым. Она поставила его на столешницу. На мраморе отпечаталось влажное кольцо.

– Приличия она соблюла, – мягко вступила Ирена, ее бледно бежевый льняной жакет почти сливался с интерьером. – И ты могла бы быть поделикатнее. Каре приходится постоянно держать себя в руках, чтобы оставаться сильной. Не так ли, дорогая?

Я кивнула, не в силах оторвать взгляд от пятна на мраморе. Мои девочки, как два ангела – темный и светлый, – шли со мной рядом всю жизнь. Ирена, чья доброта была столь же безграничной, сколь и неразборчивой, всегда находила мне оправдание. Она поддерживала и высвечивала благородными красками любой мой поступок, искренне восхищалась, чего никогда не делала Корди. Наоборот, даже достойные завоевания в устах Корделии приобретали душноватый смысл, она обладала даром видеть суть вещей и обнажать ее с хирургической, циничной точностью. Я бы с полным удовольствием навсегда вычеркнула ее из жизни, но не могла – Ири шла только в комплекте с Темной.

И Ири была… хорошей. Прозрачные выпуклые глаза и мягкие светлые кудряшки. Черт, почему я могу столько всего сказать про Корделию, от которой старалась по возможности держаться подальше, и почти ничего – про тихую, ласковую Ири?

– Ты же знаешь, белый – это мое, – сказала я, прикрывая веки. – Такая чистота… Ее в нашем мире по пальцам пересчитать: лилии кандидум, снежные барсы и эти стены. Где еще ты видела настолько безупречный цвет здания? Его бы отдали кому-то другому, подсуетись я на день позже.

Мой взгляд упал на серебряное блюдо с тремя устрицами. Одна была вскрыта, ее перламутровые створки отливали холодным блеском. Я ткнула вилкой в сероватую, студенистую плоть, но так и не решилась поднести ко рту. От нее веяло сырой материей жизни, той, от которой я сбежала.

– Ладно, – Корделия поправила черную прядь, хотя в этом не было большого смысла, так как волосы лежали идеально. – Допустим, твой переезд люди сочтут необходимостью. Не можешь же ты жить там, где каждое кресло кричит о покойнике. Но это платье? – она указала на мой белоснежный наряд из шифона и кружева. – Траур-то могла ради приличия хотя бы еще день после официального окончания скорби не снимать? Неужели нельзя было немного потерпеть?

Я посмотрела на волан манжета, почти полностью скрывающий мою ладонь. Кружево светилось подобно инею.

– Еще один день в черном, Корди, – покачала головой, – и я бы сама отправилась вслед за Даном. Мне нужно сохранять рассудок, чтобы доктор Сомс поверил в мою адекватность и дал разрешение выйти на работу.

– Вот видишь, – наклонила голову Ирена, в ее глазах плескалось сочувствие. – Всему есть разумное объяснение. Как ты на самом деле, дорогая? Не держи все в себе. Можешь поплакать. Мы поймем.

Корделия коротко и сухо хмыкнула.

– Безутешная вдова… У Кары ровно столько чувств, сколько у андроида. Поплачет она, как же…

Беседа становилась все более неприятной. Корди явно хотелось поговорить о страховке по смерти мужа, на которую я купила новый дом.

Вызов визора пришелся как нельзя кстати.

– Карина Залесская? – на экране возникло лицо мужчины, который тут же показался знакомым, впрочем, как показался бы и любой служащий.

Стандартный образ, собранный из шаблонных черт клерков среднего звена. Я мысленно приготовилась к ритуалу: сначала притворные соболезнования, и тут же – без перехода, чтобы я не успела опомниться, – он начнет впаривать что-то абсолютно мне не нужное.

Но соболезнований не последовало. Вместо них его лицо расплылось в широкой улыбке. Я от неожиданности чуть не поперхнулась глотком минеральной воды. За месяц траура я отвыкла, чтобы мне так прямо и радостно улыбались.

– Вас приветствует компания «ИТД»!

– Да? – удивилась я.

– Безусловно! – зачем-то заверил сияющий клерк.

– У нас, знаете ли, поминки, – с легким негодованием в голосе произнесла Ири. – Вы могли бы проявить больше такта по отношению к горюющей вдове.

Я поднесла к глазам салфетку, стараясь не задеть макияж кружевом рукава. Белоснежная яхта одиноко маячила на голубой безмятежной глади моря, которая становилась все темнее и бирюзовей.

«Горюющая вдова» – это было сильно сказано.

– О! – улыбка клерка стала еще жизнерадостнее, теперь казалось, его вот-вот разорвет от счастья. – Не думаю, что вам стоит продолжать поминки. Ваш муж оставил большой сюрприз!

Лучший прощальный подарок от Дана я получила: вот этот самый прекрасный дом, купленный по его страховке. Больше никаких сюрпризов мне не нужно.

– Ах, – голос дрогнул, я постаралась вдохнуть в него немного надтреснутых ноток. – Мой покойный муж…

Мягкий, но ощутимый акцент на слове «покойный».

– Простите за формальности, – продолжал сиять клерк. – Не могли сообщить раньше. Дело очень деликатное – целая гора документов. Но не волнуйтесь!

– Каких документов? – не поняла я.

Любые внезапно всплывающие документы грозили неприятностями.

– Вам с минуты на минуту доставят. Как только подпишете… Впрочем, наш сотрудник все объяснит на месте. Поздравляем и желаем прекрасно провести день! Этот и все последующие!

Экран погас так же внезапно, как и зажегся. Я осталась сидеть с открытым ртом, не в силах произнести ни слова.

– Какие бумаги? – забеспокоилась Ирена.

– Какой сюрприз? – сморщила нос Корделия, и в ее глазах зажегся холодный, деловой интерес.

Идиллия была безвозвратно испорчена. Пока я разговаривала с этим безумно жизнерадостным клерком, небо потемнело окончательно. Безмятежная лазурь, еще минуту назад сиявшая как сапфир, поглотилась свинцово-серой пеленой, выползшей из-за горизонта тяжелыми, маслянистыми валами. Воздух загустел, наполнился влажным, электрическим напряжением, предвещавшим разряд. Даже белизна веранды померкла, став грязновато-серой и мертвенной в этом угасшем свете, словно дорогое полотно, покрытое вековой пылью.

– Ну что ж, – Корделия одним решительным движением допила свое вино, ставя точку в нашем безмятежном вечере, и встала. Ее темный силуэт казался инородным телом, которое мой безупречный дом спешил отторгнуть. – Нам пора. Очевидно, тебя ждут… дела…

Понятно, что слова «подпишите бумаги» могут на кого угодно навести тоску… Но особенно – на моих подруг. Они всегда исчезали, как некие животные с тонущего корабля, стоило на горизонте появляться чему-то, пахнущему… нет, не скандалом, а скучной бюрократией или настоящей, взрослой бедой. Наша дружба цвела на почве сплетен и коктейлей, но вяла при первом намеке на юридические сложности.

– Ты держись, милая, – обернулась Ирена на выходе, ее светлое платье мелькнуло последним проблеском в сгущающихся сумерках. – Мы с тобой. Всегда.

– Мы тебя не бросим, – сердечно пообещала она и растаяла на фоне облаков, словно мираж.

Я посмотрела на стремительно темнеющее небо. Сердце сжалось в предчувствии какой-то очень крупной неприятности.

Тишину, наступившую после их ухода, нарушал лишь нарастающий гул ветра – он завывал в щелях и тревожил листву кипарисов за окном, заставляя их метаться так отчаянно, словно в предсмертной агонии.

Дом внезапно стал непомерно большим. Каждый звук – скрип половиц, легкий стук посуды в шкафу, шорох занавесок – казался слишком отчетливым. Я провела рукой по столу: холодный мрамор отдавал не только свежестью, но и каким-то металлическим напряжением, которое не ощущалось раньше.

Этот звонок… Он был как первый сигнал перед началом спектакля, на который я не покупала билет. И от одной этой мысли накатила знакомая, безнадежная ярость. Похоже, Дан умудрился подбросить мне неприятностей даже после смерти.

Перед глазами встало его лицо – милое, но без единой острой черты. Ничего, за что мог бы зацепиться взгляд: сплошная гладь без шероховатостей и изъянов. Без характера, словно его вылепили из мягкого воска.

Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Что он там натворил? Наверняка вскрылись какие-то неизвестные долги, и снова за это расплачиваться мне.

Мир взорвался не просто дождем, а ливнем библейской силы. Он обрушился на мой белый дом с яростью, лупил по стеклам, барабанил по крыше, заливал веранду, смывая последние следы поминального ужина. Звонко отскакивал от перил, шипел пузырями пены, покрывшей стол. В длинных фужерах не осталось ни капли красного – они доверху наполнились прозрачной дождевой водой.

В душераздирающих вспышках молний, разрывающих небо, в ворота вкатился длинный, черный, блестящий автомобиль. «Фантом», десятка, не исключительно новая, но и не самая дешевая модель.

Я стояла у панорамного окна, превратившегося в гигантское полотно, по которому стекали потоки воды, и наблюдала, как из машины появляется огромный черный зонт, а за ним – высокий, худой мужчина в строгом костюме, очень похожий на ритуалистов из крематория. Он с необычайной ловкостью одним прыжком преодолел несколько ступеней, раскрывая зонт уже в полете.

Не стоило дожидаться, пока звонок или стук потревожат мое чудесное жилище, и я открыла дверь, молча уставившись на клерка. Он успел промокнуть наполовину – верх под зонтом был сухой и торжественный, а вот брюки до колен сразу помято сморщились.

– Карина Залесская! – крикнул он, перекрывая даже грохот стихии. Он не спрашивал. Он констатировал.

Кивнула, раздумывая, впустить ли его в дом или оставить жизнерадостно улыбаться на веранде? В конце концов, я не знала, кто он. Возможно, шпион из конкурирующей лаборатории, а может, и в самом деле представитель фирмы, которая должна передать сюрприз от покойного мужа. Наверное, Дан, как всегда, перепутал мой день рождения и заранее заказал цветы на совершенно неподходящую дату. «Дорогая, я купил тебе фигню», – это точно было про него.

– Извините за задержку с доставкой, – курьер попытался уклониться от струй, стекавших с зонта, и его улыбка на мгновение съехала с лица.

Значит, тот самый. Я разозлилась на доставщика, хотя, конечно, все ненавидимое мной: дождь, грязь и темнота сразу после звонка их фирмы началось по чистой случайности.

– Давайте ваш букет, я распишусь, и вы свободны.