– Ну, это уже не ко мне вопрос, опера недоработали, дали ему уйти, – проворчал Васин, недовольно поморщившись.

– Ничего, далеко не уйдет, – ровным, слегка даже равнодушным тоном отозвался Морозов. – Рано или поздно найдем. Его же подали в розыск?

– Конечно, – отозвался Васин таким тоном, что в нем четко слышалось непроизнесенное «обижаешь». – Но до тех пор нам всем надо бы быть повнимательнее.

– Боишься мести? – чуть насмешливо поинтересовалась Розанова.

– А вы, можно подумать, не боитесь! – отозвался тот обиженно, переводя вопросительный взгляд с нее на Морозова и обратно.

– Если бы боялся, я бы тут не работал, – хмыкнул Морозов. И решительным движением захлопнул записную книжку. Место на полях наконец закончилось, и рисовать треугольники стало негде. – Ладно, все молодцы! Отдыхайте теперь. Увидимся в новом году.

Васин просиял, торопливо собрал разложенные на столе бумажки в папку и, несмотря на несколько грузную комплекцию, проворно вскочил из-за стола. Вопросительно глянул на Розанову, но та осталась сидеть, давая понять, что еще не закончила здесь. Тогда он бросил лаконичное: «С наступающим!» и вышел из кабинета один.

Вика, проводив коллегу взглядом, повернулась к Морозову и вопросительно приподняла брови.

– Ты разве не останешься на праздничные посиделки? – спросила она, переходя из рабочего режима в дружеский. – Ребята уже поляну накрывают, может, даже налили уже, только нас и ждут.

Морозов посмотрел на часы. Начало пятого. Формально до конца рабочего дня еще почти час, но кого интересуют такие мелочи тридцатого декабря? Когда тридцать первое официально стало выходным, тридцатое превратилось в тот самый день, когда все не столько работают, сколько ходят из кабинета в кабинет, поздравляя друг друга и организовывая неофициальные корпоративы. Даже в Следственном комитете.

– Да нет, пропущу. – Морозов с облегчением расстегнул верхнюю пуговицу форменной рубашки. Теперь уже можно. – Ехать надо. А то с такими пробками я только к ночи из города выберусь.

– Едешь за город?

– Да, на пару дней. До третьего, на самом деле.

– Куда это вы с Витькой намылились? Где в этом году отмечаете?

Морозов вздохнул, не сумев скрыть легкое разочарование, и тихо признался:

– В этом году мы впервые отмечаем с ним порознь. Он едет со своей девушкой и их общими друзьями в какой-то пансионат. Мальчик вырос, знаешь ли. Ему ведь уже двадцать два.

– Ясное дело, – в тон ему вздохнула Розанова. Ее это тоже ждало в ближайшем будущем. Но пока ее дочь была еще старшеклассницей, а сын и того младше. – Так… А ты? Куда едешь? С кем? Надеюсь, ты не собираешься праздновать один? Потому что, если план таков, приходи лучше к нам. Нельзя быть одному в Новый год.

Морозов благодарно улыбнулся. Они с Викой Розановой знали друг друга так давно и дружили так крепко, что вполне могли считать себя семьей. Сложись жизнь иначе, они могли бы ею стать официально, но на момент их знакомства Морозов был давно и прочно женат. А к моменту, когда он овдовел три года назад, давно и прочно замужем была уже она. Впрочем, настоящего влечения между ними никогда и не было, только взаимная симпатия. Во всяком случае, так виделось ему.

– Я буду не один, не беспокойся.

Темные брови вновь взметнулись вверх, во взгляде отразилось любопытство. Подруга определенно услышала в его словах чуть больше, чем он хотел сообщить.

– Так-так-так, с этого места поподробнее, – тоном заправской сплетницы потребовала Вика, подаваясь вперед. – Кто она? Я ее знаю?

Морозов рассмеялся, пытаясь скрыть внезапно накатившее смущение. Как мальчишка, ей-богу. Но что поделать? Когда целую жизнь живешь с одной женщиной, а потом ее теряешь, новые отношения кажутся чем-то странным, нелепым, даже немного неуместным. Не то чтобы он считал, что слишком стар для такого. Просто это все еще казалось ему каким-то… неправильным. Хотя наверняка, кроме него, больше никто так не думал. Даже сын был рад узнать, что у него кто-то появился. Возможно, лишь потому, что это снимало с него обязанность быть рядом с отцом в подобные праздники и позволяло жить своей жизнью без угрызений совести.

– Я отказываюсь отвечать на эти вопросы, товарищ следователь!

– А что так? – На ее лице отразились искренние разочарование и даже обида. – Она замужем? Сильно младше? У нее криминальное прошлое?

– Нет. Она дважды разведена, мы почти ровесники, и криминального прошлого у нее нет. Я проверял.

Последнее он сказал с таким выражением, что Вика рассмеялась, откидываясь на спинку кресла. И все же проницательные карие глаза смотрели на него с интересом и легким оттенком тревоги.

– Тогда в чем дело? У тебя же нет никакого неуместного чувства вины или чего-то в таком роде? Это ведь нормально, Олег. Жизнь продолжается и, позволяя себе ею наслаждаться, ты никого не предаешь…

– Да знаю я, знаю! – заверил он, жестом останавливая поток ее рассуждений. – Дело вообще не в этом. Просто я не уверен, что это достаточно серьезно.

– Для тебя?

– Для нее. Да и для меня тоже. Она только развелась, а я… пока просто пытаюсь жить дальше.

– Ладно, тогда не буду приставать с требованием нас немедленно познакомить, – вздохнула Вика и наконец тоже засобиралась. – Но если вдруг у вас дойдет до стадии, когда ты надумаешь покупать кольцо…

– Ты узнаешь об этом первой, – заверил Морозов.

Она удовлетворенно улыбнулась, взяла папку, встала и обогнула стол, чтобы подойти к нему, наклониться и быстро чмокнуть в щеку.

– Удачи тебе. И с наступающим!

– И тебе, и тебя.

Когда Вика Розанова наконец покинула его кабинет, Морозов запер его и подошел к притаившемуся в дальнем углу узкому платяному шкафу. Дорожная обстановка в городе, как и всегда накануне Нового года, действительно была просто ужасной, а потому он заранее понимал, что у него не будет времени заехать домой после работы. Дорожную сумку с вещами на несколько дней он взял с собой еще утром, она ждала его в багажнике, а в гражданское он и так чаще всего переодевался прямо в кабинете, поскольку не очень-то любил носить форму и делал это только по необходимости.

Вот и сейчас синие брюки сменили черные джинсы, а рубашку – тонкая водолазка светло-коричневого цвета. Аня наверняка назвала бы его кофейным, конечно, имея в виду цвет кофе с молоком, но для него подобные определения всегда были за гранью понимания.

Морозов прикрыл глаза, заставляя себя прогнать эти мысли. Голос жены все еще звучал в его голове по поводу и без, наверное, должно пройти больше времени, чтобы это перестало происходить. Или же в реальности должен зазвучать другой голос, который он будет слышать так же часто.

Сейчас, чтобы отвлечься, он повернулся к открытой дверце шкафа, на внутренней стороне которой висело достаточно большое зеркало, и придирчиво осмотрел свое отражение: не встопорщились ли волосы, не образовалось ли где-то пятно, которое он пропустил раньше, не остался ли на щеке след помады после поздравления Вики?

Все было в порядке: и одежда, и он сам. Несмотря на все настойчивее маячащий на горизонте полтинник, Морозов оставался в хорошей форме. За последние годы даже немного потерял в весе на почве стресса, с которым часто боролся физическими нагрузками. Почти полностью поседевшая шевелюра, в которой темные волосы теперь стали скорее дополнением, чем основной массой, конечно, не давала почувствовать себя мальчиком, но к этому его взгляд давно привык. Морозов начал седеть довольно рано, еще в тридцать с небольшим, а потому не воспринимал это убедительным признаком старения, больше придавая значение осанке. А с ней пока все было в порядке.

Надев поверх водолазки еще и спортивный пиджак, он достал зимнюю куртку и закрыл шкаф. Потом оглянулся, мысленно проверяя, что ничего не забыл, выключил свет и запер кабинет. До следующего года.

По пути к лифту притормозил у приоткрытой двери комнаты для больших совещаний. На длинном овальном столе теснились напитки, нарезки, салаты в упаковках и в принесенных из дома мисках, еще какая-то еда. Коллеги разливали по пластиковым стаканам и бокалам вина и напитки покрепче, болтали и жевали. Одни, как он, успели переодеться в гражданское, другие только сняли кители. Из беспроводной колонки играла музыка, но не очень громко, лишь создавая фон. Кто-то даже принес маленькую наряженную елочку для полноты ощущений.

Его заметили и замахали руками, зазывая присоединиться, но он покачал головой, показал сначала на часы, а потом – в сторону лифтов, мол, убегаю, тороплюсь. Коллеги не стали его задерживать и настаивать. Он уже несколько лет не оставался на подобные мероприятия. Еще с тех пор, как Аня заболела. Те, кто работали с ним давно, были в курсе ситуации и не трогали его. Другие просто привыкли и не знали, что когда-то бывало иначе.

Обстановка на дорогах оказалась еще хуже, чем Морозов ожидал. Вереницы машин тянулись от светофора к светофору, словно елочные гирлянды с красными огоньками, и лишь на отдельных участках маршрута удавалось ненадолго разогнаться до разрешенных шестидесяти километров в час. А потом очередной запрещающий движение сигнал светофора останавливал поток. Водители нервничали, гудели друг другу, иногда ругались через приоткрытые окна. Мокрый асфальт блестел в свете фар, город переливался новогодними украшениями, огнями реклам и витрин. По тротуарам, старательно расчищенным от снега, спешили пешеходы, их обгоняли, умело маневрируя, водители электронных самокатов.

Суета. Каждый год она начинала нарастать первого декабря и достигала своего пика в последний день года, чтобы к утру первого января жизнь могла замереть, словно в каком-то дурном фильме про апокалипсис.

Морозов пробирался по пробкам, не злясь и не психуя. Он лишь время от времени поглядывал на часы на приборной панели и отвечал на сообщения в мессенджере. Дарья уже была готова ехать и ждала его, хотя он предупреждал, что вряд ли сумеет добраться до нее раньше половины шестого. И хотя ему удалось выехать раньше, чем он планировал, этот прогноз, если верить навигатору, все равно оставался в силе.

Они познакомились еще весной. В тот день в его кабинет ворвалась женщина с обвинениями в адрес одного из следователей. Светлые волосы с модной, молодящей стрижкой, нездоровая худоба, нервные, дерганые движения и глаза – от природы серые, но казавшиеся в тот момент темными из-за переполнявших их горечи и злости. Как выяснилось чуть позже, Олеся Никитина незадолго до этого потеряла единственного сына.

Шестнадцатилетний парнишка разбился, когда лазил по недострою в их районе. Доследственную проверку вела Таня Филиппова – молоденькая девочка, совсем недавно ставшая следователем. Она не нашла признаков того, что смерть была насильственной. Не стала квалифицировать случившееся и как самоубийство: предсмертная записка отсутствовала, никто из близких мальчика не упоминал, что у него были какие-то проблемы или переживания, которые могли подвигнуть его на такой шаг. Больше походило на то, что парень от скуки полез в недостроенное здание. Может, захотел просто испытать себя, может, собирался записать видосик для соцсетей, но сорвался и упал. Несчастный случай.

Однако его мать считала иначе. Что, в общем-то, нормально. Она хотела найти того, кто виноват в случившемся, и наказать его. Считала, что Филиппова плохо сделала свою работу, требовала нормального расследования.

Морозов прекрасно понимал ее. Если бы такое случилось с его сыном, он тоже искал бы виноватых. Просто чтобы не чувствовать виноватым себя. И чтобы направить на кого-то гнев за случившуюся несправедливость. Когда его жена умирала, он тоже подспудно искал, кого бы обвинить в этом. Но винить было некого, кроме генетики.