– Этот ужас будет во Франции продолжаться, пока не появится монарх, – поддерживал я тему под болтанку в карете.

– Ты предполагаешь, что могут пригласить Бурбонов? Роялисты побеждены, не будет этого, – князь снисходительно улыбнулся. – Конвент не допустит. Там столько крови роялистам пустили, что просто некому сопротивляться.

– А я не о Бурбонах. Среди революционеров выделится персона и возглавит Францию. Думаю, что это будет решительный военный. Вот мне на ум пришло имя… Наполеон Бонапарт, – включил я оракула.

– Что-то слышал о нём… А! Да, припоминаю. В числе тех, кто смещал Робеспьера, было такое имя. Нет, Мишель, этот офицер не может возглавить Францию. Это против всего: и республики, и монархии с ее преемственностью, нет, решительно ты не прав, – с чувством превосходства объяснял мне князь.

Во мне просыпался азарт. Я хотел поспорить с Куракиным на приличную сумму денег. Он любит подобное, не отказал бы в пари. Но зачем же создавать проблемы на ровном месте? Вот поспорю, что Наполеон захватит власть и даже станет императором, выиграю, ну, сто рублей, пусть пятьсот, а сколько подозрений будет? Такие предсказания нельзя объяснить анализом. Сейчас Наполеон ещё сильно в тени иных военных и просто лидеров-демагогов. Вот устанет народ от постоянно трёпа без существенных изменений и элементарно хлеба, да и будет искать сильную руку.

Но вот говорить и даже писать о будущем, якобы анализируя, я собираюсь. Тут без имён, только сущность тенденций. Подобное может привлечь внимание вплоть до императора, кто бы им ни был. Наряду с тем, что я собираюсь ещё делать, подобное быстро выделит меня из толпы даже без Куракина, но с ним будет легче.

– Но частью, Мишель, я с тобой соглашусь. Республика – это красиво, но даже во Франции, которая, не в пример России, просвещённая, не сработало. Вокруг только пролитие крови и мракобесие. Ты же слышал, что Робеспьер даже предлагал поклоняться какой-то там богине, отрицая христианство? – продолжал разговор Куракин.

Это всё интересно, но сегодня я больше хотел не языком цепляться с князем, а спать. Последняя ночёвка была, так скажем, бурной. Мы остановились на постоялом дворе, занимая сразу все жилые комнаты. Досталась и мне комнатушка. Такая себе, с высоким содержанием клопов, пауков, муравьёв, к тому же ещё и морозная, так как труба только чуточку выступала из стены, и этого не хватало для комфортной температуры.

Но мне и не пришлось мёрзнуть. Я попробовал своё тело на предмет… Интимный предмет. И так как такие эксперименты лучше всего совершать не одному, пригласил к себе дочку трактирщика. Перекинувшись с девушкой словами, я напрямую предложил денег. Такая торговля была вполне нормальным явлением для Марты, так звали дочь немца-трактирщика в Туле.

Не скажу, что мне край, как нужна была женщина. Нет, я бы даже сказал, что очень странно, но нет, я не испытывал влечения к женщинам. Была в свите князя парочка девиц-слуг, которые непонятно какой функционал имеют, но и к ним я был равнодушен, не хотелось задирать подол. А в прошлой жизни без женской ласки было никуда, я прямо-таки психологически высыхал. Чтобы вот так и без женщин? Раньше через неделю уже был готов с любой. Потому всерьёз испугался, что я какой-то не такой, не дай Бог, что вообще другой. Да ещё вспомнил, прибегнув к послезнанию, что Сперанский провёл в браке только год или чуть больше, но никаких женщин более в жизни чиновника не появлялось. Вот и подумал, что нужно проверить эмпирически.

Результатом эксперимента доволен. Всё со мной нормально. Большую часть ночи провёл в сладострастном упоении, позабыв обо всём. Вот сейчас еду, Куракин втирает мне про французскую революцию, не страшась уже ничего, крамольно расписывает прелести республики, а я думаю: не подхватил ли сифилис. Читал, что в этом времени чуть ли не каждый третий – сифилитик. А то, что Марта уже не любительница, а профессионалка, говорит о том, что многие постояльцы экспериментировали с полноватой немкой подобным мне образом.

Вот же будет хохма, если Сперанский заболеет сифилисом, и на этом его карьера и закончится. Что-то я не слышал, чтобы в России были безносые тайные советники или статские. А лечить тут эту болезнь никто не умеет. Нет, не будет этого. А если что, так у меня будет такая всепоглощающая мотивация создать пенициллин, что я это сделаю.

– Миша, Миша! – перейдя на русский язык, пытался вернуть меня в русло разговора Куракин. – Ты что уснул?

– Нет, Ваша Светлость, задумался. Скоро русским солдатам воевать с французами, вот я представил эти сложные бои, – сказал я.

– Не включай предвидение Кассандры. Россия только пошлёт флот в помощь англичанам для блокировки портов. Воевать с Францией на суше будет кому, – скептически высказался Куракин. – Какие бы французы не были отчаянные, они не смогут разбить славную армию Пруссии. Австрийцы тоже решительно настроены.

Я не стал спорить, незачем. Тут только бы поддерживать разговор. Между тем, уже в этом году должен формироваться русский экспедиционный корпус. Будет подписан какой-то там акт, договор с Англией и ещё с кем-то. Только смерть русской императрицы, как и отвлечение России на войну на Кавказе, не позволят осуществиться острой фазе русского противостояния французской республике. Но после будет Суворов и Альпы.

Куракин не унимался ещё долго. Потому, как только он пересел в другую карету, бывшую более тёплой, я выдохнул и решил почитать. Скоро ко мне в карету придут сын и племянник князя, и я должен провести урок. Куракин посчитал, что дорога – это не повод не учиться.

Однако, началась серьёзная метель. Вдруг пошёл снег, и необычайно сильный ветер метал снежинки, увеличивая сугробы прямо на глазах, если эти глаза получалось разлепить от снега. Наш поезд остановился.

Приоткрыв дверцу, моё лицо сразу же было залеплено снегом. Пришлось закрыться в карете и накинуть тулуп. Куракин и даже его дворецкий, который также ехал в поместье, были в шубах. А мне только и выдали, что тулуп. Ну, да ладно.

– Любезный, кони стали? Помочь чем? – выкрикнул я мужикам, которые суетились у кареты.

– Сяди, барин, тута переждать нужно! – отвечал мужик.

Но я не пожелал сидеть. Задница болела от такой поездки, а ноги затекли. Потому даже в такое ненастье я решил размяться. Куракин, как будто знал, что вот-вот начнётся буря, пересел в карету, в которую была заряжена шестёрка самых сильных лошадей. Вот они и уехали даже в такую погоду, а моя карета с четырьмя кониками встала.

Я взял за уздцы одного из коней и, зарываясь в снег, отворачиваясь от летящего снега, понукал животное двигаться. Если просто стоять, можно зарыться и потом будет намного хуже продолжать движение. Ещё придётся потратить время, чтобы откопаться.

– Барин, а ты прям златоуст! – усмехнулся мужик, когда мы уже двигались, а буря чуть утихла.

Я не ответил. Что тут говорить? Когда тебе холодно, глаза закрыты, и не можешь их открыть, а холод пробивает даже через тяжёлый овчинный тулуп, не особо будешь контролировать слова. Так что, может так быть, я обогатил лексикон мужиков новыми производными от уже знакомых слов.

В дальнейшем до самой усадьбы проблем не было. Если только не считать проблемой то, что вдруг закончились постоялые дворы. За Белгородом до самого Белокуракино ночевали на хуторах и в деревнях. При этом две ночи я провёл в карете из-за недостатка спальных мест. Продрог – не то слово. Если кто меня в те ночи слышал, то ещё больше могли обогатить свой словарный запас.

Но всё заканчивается, как и дорога к поместью. Самое интересное, что это – близко. Были альтернативы. Алексей Борисович мог уехать и в Надеждино к брату Александру. Такое название имения мне нравилось, даже очень, но ехать на край Пензенской губернии… Чур меня. Там же ещё холоднее. Ещё князь имел земли под Саратовом. Так что Слобожанщина – отличный вариант.

Дворцов тут не было, а земли – завались. Сколько людей в имении, непонятно, но, скорее всего, не так чтобы много. Хотя эти земли и заселялись даже до того, как Крым поменял свою гавань, говорить о многочисленности населения не приходится. А вот о том, что тут можно развернуться, создать отличное и прибыльное хозяйство, стоило бы подумать.

Это сколько же тратит Алексей Борисович, что не хватает доходов с такого множества имений? Хотя, это же дело нехитрое, тратить. Слышал, что люди говорили о стоимости некоторых княжьих нарядов. Потратить на одно платье тридцать пять, а то и сорок тысяч? Стоимость, как я узнал, фрегата? Силён мой покровитель позёрствовать!

Странно было видеть тот дом, в котором предстояло жить князю Куракину, уж не знаю, куда меня определят. В будущем я бы мог даже сказать, что этот строение богатого человека, но здесь мне уже есть, с чем сравнивать. Для одной семьи дом действительно огромный. Здесь могли бы спокойно жить четыре, а то и пять семей, скромненько, но поместились бы. Вот только слуг у Алексея Борисовича, которых он забрал из Петербурга, было более двадцати. Да и местных, то ли слуг, то ли каких приказчиков, хотя они тоже для князя слуги, было более десяти человек.

– Господин учитель, прошу вас последовать за мной! – всё тот же строгий дворецкий повёл меня в сторону от барского дома.

И всё-таки я – халдей. Места в княжеском доме мне не нашлось. Хотя… так, наверное, лучше. Отдельный дом на две комнаты, кирпичный, не какая-то мазанка.

– Сударь, вам будут предоставлены десять свечей на три дня. Дважды в день будет приходить истопник. Завтрак, обед и ужин будут подавать, если его светлость не соизволит видеть вас за своим столом, – сказал дворецкий и ушёл.

Ей Богу, будет возможность, сломаю ему руку, раздражает так, что нет сил. При этом я понимаю, что он своего рода ретранслятор. Решает лишь князь, а этот озвучивает решение. Но делает это так, будто он право имеет, а я червь.

У меня создалось впечатление, что кто-то управляет мной, соответственно, моей судьбой. Нет, я не о том, что перенёсся в прошлое, в чём сомнений уже нет. Я о том, что мне, как будто дают время подумать, проанализировать, всё осмыслить, выстроить планы, цели и задачи. Вот и дом отдельный, чтобы пребывать в мыслях.

Это я, словно старик, брюзжал, что меня не пригласили в барский дом, на самом же деле именно здесь, в уединении, у меня больше возможностей для работы, чем, когда быть постоянно на виду у князя. Нужно этим пользоваться, так как скоро Куракин заскучает, и ему потребуется моё общество. С кем ещё Алексею Борисовичу разговаривать о французской революции? Но всего десять свечей дали! Это же так мало. Видимо, у князя дела вообще плохи, или сволочь дворецкий сам решил на мне сэкономить.

– Лэська, пишли! – услышал я голос, когда в углу комнаты раскладывал свои небогатые пожитки.

– Северин, да ты шо, це ж барская хата, – отвечал звонкий девичий голос.

– Не дури, Лэська. Его светлость тута не живёт, – в голосе мужчины чувствовалось, что он теряет терпение.

Ещё мне не хватало сидеть здесь, прятаться, пока какой-то Северин будет приходовать какую-то Лэську. Потому я решил выйти из своего укрытия, а некая игривость и реальная накатывающая скукота создали условия для глупости. Хотя ещё большей глупостью было бы прятаться и слушать всяко-разное.

– Вы, вероятно… – я вышел из укрытия прямо в то место, откуда доносились голоса, сделал это несколько резко, не специально.

– Чёрт поганый! – последнее, что я услышал, прежде чем ожгло скулу.

*……..…..*…………*

Гатчино

21 февраля 1795 года

Двое мужчин обсуждали серьёзные вещи. Глядя со стороны на этих людей, впрочем, даже если подслушивать их разговор, на лице любого человека невольно проступила бы усмешка. Мало того, что мужчины внешне имели массу изъянов, словно рассматриваешь французскую карикатуру, так и предмет разговора казался немыслимым, несообразным положению дел, да и вовсе нелепым.