– Да подождите же вы, господин Сперанский! – догнал меня Иван Петрович Кулибин. – Я же думал, что вы, уж простите, прожектёр, в том понимании, что хотите меня привлечь для своих проектов, которые неосуществимы.

– Что изменилось? И да, я хочу вас иметь соратником для своих проектов, которые станут и вашими. И мы их все доведём до завершения, – отвечал я, привлекая внимание некоторых из гостей генерал-губернатора.

Мы перешли на несколько повышенные тона.

– Я прочёл ваши трактаты. Знаете ли, и на Волге можно быть сведущим о научных открытиях. Я не так чтобы всё понял, но это сильно. Я приду завтра, табула раса, господин Сперанский, – сказал Кулибин и отошёл в сторону.

– Господа! Дамы! Его сиятельство приглашает всех проследовать в столовую! – чинно сказал ливрейный лакей, и все гости бурною толпою, будто несколько дней не ели, направились в зал, где были накрыты столы.

Не без труда я нашёл табличку со своим именем. Меня усаживали не далеко, не близко, но через шесть человек от генерал-губернатора. Его дочь была ещё дальше, Андрей Иванович Вяземский, будто прикрывал своё чадо от меня собственным телом. Кормили без изысков, но вполне сытно. Отварное мясо, запечённая свинина, много пирогов со всевозможными начинками, осетра. Как по мне, так стол казался более купеческим, но, видимо, в преобладании привычных для нижегородских дворян и знатных купцов блюд была цель Вяземского не показать себя столичным снобом.

А после были танцы. И что удивило не только меня, но и некоторую часть публики, звучал вальс. Императрица Мария Фёдоровна отменила вальс, указывая на то, что это вульгарный танец, очень близкого соприкосновения мужчины и женщины, а также требующий более фривольного наряда для девушек. Но или Вяземский посчитал, что до царя далеко, а до мнения царицы ещё дальше, или же запрет действует только в столице.

– Екатерина Андреевна, я рад приветствовать вас, – улучив момент, я всё-таки подошел к Кате.

Девушка потупила глаза, показавшись ещё более миленькой.

– Господин Сперанский, я также рада, – прозвенел её голосок.

– Екатерина Андреевна, будет ли в вашей книжке и для меня строчка. Если позволите, то за эту строку я смогу отблагодарить вас иными строками, но уже виршами, – пытался я завести разговор.

– Мне, действительно, жаль, но ближайшие четыре вальса заняты, – сказала Катя, и мне показалось, что она была в своём сожалении искренней. – Да и батюшка с вами желал переговорить.

– Я буду просить вашей руки, – решительно сказал я, и девушка обронила веер, к которому на цепочке была прикреплена книжка для танцев.

– Вы смутили меня.

– Я должен быть откровенен с вами и никогда не лгать… Никогда…

Я подождал ещё немного, пока момент не стал слишком неловким и, не дождавшись ответа на слова о сватовстве, отправился к Вяземскому. Думал, что я знаток душ, но вот сейчас не понял, какие эмоции на самом деле испытала Екатерина. Да, я её ошарашил, но куда ещё могли привести мои ухаживания, пусть они и были фрагментарными? Ну, не стал бы я тратить и время, и силы, и деньги на то, чтобы просто задурить девчонке голову. Хотя, это я знаю, а как иные обо мне думаю, не всегда понятно.

– Присаживайтесь, Михаил Михайлович! – чуть усталым голосом сказал Вяземский, когда я вошёл в его кабинет. – Я требую с вас объясниться!

– Я хотел бы просить руки вашей дочери, Ваше Сиятельство, – сказал я, пока не садясь на предложенный стул.

– Руки? Почему она? Посчитали, что рожденная не в браке, так ровня? – вскричал Андрей Иванович.

Я промолчал, хотя уже мог свести разговор к дуэли, слова прозвучали обидные. Вот только нельзя мне дуэлировать с этим человеком, даже если он и не будет моим тестем. Император не поймёт такого, не простит.

– Отчего вы молчите? – спросил Вяземский, когда от меня не последовало реакции на крик. – Отвечайте!

– Извольте, раз настаиваете. Я нынче уже потомственный дворянин с немалым состоянием. Роду племени не крестьянского, а священнослужителя Церкви нашей. И да, я питаю к вашей дочери искренние и светлые чувства. Я могу стать для неё хорошим супругом, – сказал я и не более того.

Оправдываться и начинать многословно убеждать, что я именно тот, кто… Не буду.

– Вот как? Вы, искренне считаете, что князья Куракины смогут оставаться подле государя и далее вам благоволить? – уже чуть менее громко спросил Андрей Иванович.

– Я не цепляюсь за князей, но искренне благодарен и Алексею Борисовичу, и Александру Борисовичу. И предавать никого из них не стану. Я умею оставаться благодарным. Жил и буду жить по чести! А нынче у меня более коммерция с ними, нежели продвижение по службе, – сказал я, всё-таки присаживаясь на стул.

– В Военторге ваша доля есть? Какая? – неожиданно для меня спросил Вяземский.

Я рассказал не только о Военторге, не забыв указать и о том, сколько приблизительно денег я лично получил от деятельности этой компании, шокируя потенциального тестя. При этом приуменьшал размеры сумм. Я раскрыл свои паи в проектах, кроме только участия в авантюре с миасским золотом. Не забыл сказать, что имею доли в доходах имения Белокуракино, как и в поместьях Державина. Даже сказал про то, что уже нашумевший ресторан Астория мой, как и два других в Питере и один в Москве.

Звучало всё весьма внушительно. Я, действительно, уже считался богатым человеком, пусть финансов пока недостаточно для того, чтобы всерьёз начинать реализовывать планы. Хотя нет, не в деньгах дело, а в людях и возможностях, которые нарабатываются по мере возвышения.

– Мне докладывали, что ваше состояние не дотягивает и до ста тысяч рублей, где большая доля за дарованным государем имением. Хорошее имение… Говорите, что там уже восемь сотен душ? – тон Вяземского резко изменился.

– Да, Ваше Сиятельство, прикупил давеча по случаю душ крепостных, но умельцев и ремесленного люда, – сказал я, как бы между прочим.

Да, я потратил баснословные деньги на покупку крепостных! Более ста пятидесяти тысяч ушло. И сейчас думаю: может это и зря. Куракин старший слышал звон, да не понял, где он, когда делился инсайдерской информацией, что скоро крестьян будут продавать только с землёй.

Дело в том, что проект Указа, по которому продажа крестьян может быть только при озвученных условиях, касался лишь Малороссии, Слабожанщины и Новороссии. Это канцлер Безбородко упросил императора на проведение такого эксперимента. Так что, купить души на иной части европейской России можно, как и прежде, без земли.

Но стоит ли мне огорчаться таким тратам? Нет, так как я в приоритете покупал не простых землепашцев, хотя и их было немало. Я искал плотников, строителей, даже металлургов. На Демидовских заводах на Урале удалось купить по завышенной цене некоторых мастеровых, отучившихся в школах при заводах. Впору, вкупе с Кулибиным и рядом мастеров Екатерининской Торговой верфи, открывать свой завод, что я и собирался осуществить в ближайшие годы.

– Что ж… Я не скажу, что сие сильно меняет обстоятельства, – неуверенно говорил Вяземский. – Что скажет ещё и Екатерина…

– Я понимаю, Ваше Сиятельство, ваши тревоги, что я, как звезда, могу упасть с небосклона власти и сгореть. Но я не перестану быть пиитом, у меня хватает виршей, что ещё не изданы, прославлюсь и на этом поприще. Не потеряю я и свои капиталы, только преумножу их. Я издал свои труды по математике и физике, они будут признаны в Европе. Не позволю уйти себе в небытие, останусь на плаву, – говорил я, поняв, что именно беспокоит потенциального тестя.

Вяземский встал, подошёл к двери, приоткрыл её.

– Пригласи ко мне Екатерину Андреевну! – повелел Андрей Иванович слуге, дежурившему у двери.

– Дайте мне, Ваше Сиятельство, прошу вас, пять минут! – сказал я и, получив одобрение, рванул из дома.

В моем выезде, укутанными в одеяла, были георгины. Те самые цветы, что нынче, после издания моего вирша с одноимённым названием, готовы были бы в России покупать за баснословные деньги, но негде. А у меня георгины были. И только у меня. А ещё я подготовил кольцо, дорогое, выполненное Каспаром Милле из лучшего золота с отличным большим бриллиантом.

– Позволите? – спросил я, входя с цветами и коробочкой в кабинет к Андрею Ивановичу, там уже была Катя.

Я стал на колено, протянул сперва цветы, после открыл коробочку и протянул её своей потенциальной невесте.

Катя посмотрела на отца, потом снова на меня, начала обдувать себя веером, словно на дворе не минус десять, а все плюс тридцать. Девушка проявляла крайнюю степень взволнованности. Пауза затягивалась, и температура, как в помещении, так и внутри, казалось, повысилась.

«Да, пора бы изобрести градусники. Они уже есть, однако, какие-то нескладные», – пролетели в голове мысли, выгоняя иные рассуждения, похожие даже на панические.

Не узнаю себя. Чего нынче больше из того, что заставляет волноваться: чувств к Кате или страха получить отказ, и тем самым попрать своё понимание чести и достоинства? И то и другое и что-то ещё…

– Батюшка, я должна дать ответ нынче же? – спросила Екатерина Андреевна Колыванова.

– Дочь, ты ничего не должна. Мы с господином Сперанским ещё не договорились, но твоё решение для меня важно, – сказал Вяземский, как по мне, так перекладывая ответственность на девушку.

– Я могу тебя очень ждать, долго-долго и верно-верно, и ночами могу не спать, год и два, и всю жизнь, наверное!.. – начал я читать стихи Эдуарда Асадова [Э. Асадов «Я могу тебя очень ждать». Полный текст стихотворения см. в приложении].

– Я согласна, – выслушав стихотворение, сказала Катя.

Не дожидаясь проявления моей по-идиотски счастливой улыбки на лице, Катя выбежала из кабинета отца.

– Лишь через полгода мы объявим о вашем предстоящем венчании. Я даю время дочери осознать глубину своего решения, а также вам, господин действительный тайный советник, доказать свою состоятельность. До тех пор мы не связаны ни коим образом обязательствами. Но я вам могу пообещать, что более в эти полгода искать себе зятя я не стану. Мне по нраву, что вы не стали спрашивать меня о приданном. Но смею вас заверить, что за Екатериной Андреевной останется немало моего имущества, – сказал Андрей Иванович Вяземский решительным тоном.

Мне оставалось только сдержанно поблагодарить генерал-губернатора и направиться прочь. Много эмоций меня обуревало, нужно было занять себя иными мыслями. Вот и решил уехать с приёма, чтобы лучше подготовиться к встрече с Кулибиным. А смущать своим присутствием Екатерину, как и смущаться самому, было не совсем правильно. Слова сказаны, предложение сделано и оно, с некоторыми оговорками, но принято.

И пусть говорят, что пятница тринадцатое – несчастливое сочетание. Весьма вероятно, что для меня эта дата, пятница тринадцатого февраля, окажется запоминающейся своими наилучшими эмоциями, с которыми со временем я должен разобраться.

Глава 2

Глава 2

14 февраля 1797 года

Иван Петрович Кулибин надолго выпал из реальности. А я всего лишь предоставил ему рисунок и чертёж парохода. Такого себе пароходика, который мог увидеть герой Марка Твена Том Сойер во время путешествия по реке Миссисипи. Спасибо моей зрительной памяти, а также советскому кинематографу. Меня можно было бы посчитать странным человеком, но я любил фильм «Волга-волга», ну, и как же забыть молодую Гузееву на борту парохода «Ласточка» в киноленте «Жестокий романс». В школе учился хорошо и, как выглядит паровая машина в разных её модификациях, знаю. И с принципом работы паровоза знаком. Какой это класс, седьмой или восьмой?

Прасковья, моя новая служанка, уже успела принести крепкий, как я люблю, чай. Ватрушки остыли, а Иван Петрович всё что-то бормотал и уже делал пометки на вытребованной им бумаге. Хоть картину пиши: гений в преддверии изобретения.

– Иван Петрович, используйте это, – сказал я, протягивая самопишущее перо Кулибину, когда на бумаге образовалась уже третья клякса.