Ещё, что касается лучников, то я был весьма озадачен и приободрён тем, что триста метров – это убойная дистанция для лучника с композитным луком, пусть и при стрельбе навесом. К слову, даже современные штуцерники, которых, как правило, не так чтобы и много в войсках, ну, если только не в аналогах егерей, стараются стрелять не дальше чем на двести метров. Более дальние дистанции – это либо авантюра, либо единичные профессионалы, которых нужно специально готовить, ещё реже – самородки. Я знал, как учить снайпера, азы профессии некогда освоил, что-то пригождается и в этом времени. И не думаю, что в этом мире уже есть методички для таких стрелков. Значит, есть шанс удивить противника, следовательно, победить. Поэтому логично, что есть возможность пускать стрелы по неприятелю с расстояния, на котором сами калмыки будут если не в полной безопасности, то явно в лучших условиях боя.

Во-вторых, вооружение калмыков – это отнюдь не сабелька кавалерийская, которая, впрочем, также в наличии. Пика или копьё с тонким и длинным наконечником – вот основа боевой мощи отряда калмыков. Именно так, боевой мощи. Не видел я, как действует конница врага, те же польские уланы, которые уже должны были поступить на службу к французам, но уверен, что калмыки могут с ними сражаться и побеждать [в РИ в 1812 году и в Заграничных походах стычки с кавалерией французов заканчивались чаще победой калмыков и башкир, хотя говорить о полном их доминировании не стоит].

В-третьих, они идеальны для тех задач, которые я ставлю перед своим отрядом. Мне продемонстрировали тактику ложного отступления и резкого перестроения, когда вражеские силы берутся в кольцо. У меня словно случилось видение, когда представил, как калмыки выводят чередой своих манёвров неприятеля на мои подвижные карронады и отряды стрелков-штуцерников. Это же песня какая-то!

– Скажи, Матвей, а почему от них отказываются. Пусть это не столь умелые воины, как казаки, но тоже что-то умеют? – спросил я, решив потешить слегка уязвлённое казацкое самолюбие Платова.

– Ну, не скажи, Михаил, всё же искусно сии степняки перестраиваются, я своих казачков ещё погоняю, кабы могли также, да ещё и лучше, – сказал Матвей Иванович.

Понравилось ему лестное высказывание, что казаки такие же искусные воины. Я и не сомневаюсь, что большинство станичников умеют так вот воевать, уже не степной, а своей казачьей лавой, которая, впрочем, не так чтобы и отличается от того, что я только что видел. Однако, казаки привели немало молодняка, который гоняют сейчас и в хвост и в гриву, но вот калмыки собрали, может, и большинство самых опытных воинов.

Калмыки и башкиры – неправильно забытые бонусы Российской империи. Их привлекали в турецкие войны, но делали это всё реже. В России формировались свои конные полки, те же гусары: Черниговский, Сумской и другие подразделения или кирасиры, уланы. Оставались и казаки. Видимо, не хотели связываться полководцы с иноплеменными воинами, которые не все владели русским языком и имели собственное понимание военных действий и того, что их сопровождает. Поэтому за лучшее было откреститься от тех же калмыков, чтобы после не отвечать за их действия вне поля сражения.

Вместе с тем, степные воины, осколок ойратов-джунгаров, хотели показать свою полезность, чтобы, наконец, от них отстали и дали жить. В иной реальности в это время имели место сложные тяжбы с калмыками по поводу их статуса на Дону. Казаки поддерживали своих соседей по ряду причин, о чём я говорил ранее, но всё равно коррупционная составляющая и непонимание вопроса привели к протесту со стороны калмыков.

Сейчас подобного не произошло, смею думать, что благодаря мне. Вот и получилось, что ойраты прибыли показать свою удаль. Ну, а чтобы эта удаль и полезность состоялись, предводитель калмыков Нурали привёл лучших воинов. Вот и здорово, поработаем вместе. Ещё покажем “степную мать” французу.

– А казаков как пользовать станешь, коли у тебя нынче ажно полторы тысячи калмыков? – спросил Платов.

А и в правду, как? Наверное, для разведки и в качестве резерва. К примеру, не остановит врага картечный залп из двенадцати карронад, как и стрельба стрелков с егерями, ну, тогда казаки могут либо ударить по наступающим колонам неприятеля, либо сделать вид, что ударят. Второй вариант даже лучше, так как позволит выиграть время, которое для мобильного отряда важнее прочего. Противник будет вынужден перестраиваться в каре, на что потратит время, и его продвижение застопорится. Это даст возможность сбежать с поля боя или же заложить фугасы. А можно и ударить ракетами по скоплению неприятеля, плотно сжимающегося в каре.

Не всё из того, о чём успел подумать, я рассказал Матвею Ивановичу. Я его считаю даже другом, но Платов, как мне кажется, может не по злобе, а дабы показаться интересным, обсудить с кем-нибудь причуды некоего действительного статского советника, который решил поиграть в войнушку. А там новости расползутся по всей армии, обязательно дойдут до австрийцев… Так что, при грамотном командовании и хотя бы при наличие одного шпиона, французы уже могут подготовиться к нашим глубоким рейдам, и не будет реализован один немаловажный фактор, когда неприятель не предполагает о нашей тактике и попадается в силки. И пусть противодействие нашим уловкам возможно лишь при идеальном командовании в стане неприятеля и феноменальной для современности управляемости войсками, не стоит предоставлять лишнюю информацию как противникам, так и подобным австрийцам союзникам.

Отчего-то Платов после того, как калмыки закончили показательные выступления, поспешил ретироваться, даже проигнорировав приглашение на обед. Наверняка решил проверить кого-то из казаков на возможность исполнить похожие чудачества, что продемонстрировали калмыки. Пускай накрутит хвосты станичникам, а то, как я посмотрю, армия наша ещё чуть-чуть и станет разлагаться. Впрочем, каждая армия в бездействии начинает подвергаться моральному разложению, а тут ещё австрийские дамочки выходят на дефиле, демонстрируя себя русским офицерам. Ищут немки на своё филе приключений.

– Господин генерал-майор, к вам нарочный, стало быть, прибыл, – сообщил мне Карп Милентьевич.

– Чего не пропустил? – спросил я, а после понял, что не тот вопрос задал. – От кого?

– Так потому и не пропускали казаки, что стоят на постах, что не признаётся от кого, но по-русски разумеет, пусть и с трудом, – отвечал Карп.

Камарина Карпа Милентьевича я поставил над всеми бывшими военторговцами, как и над его подчинёнными, что уже какой год тренировались то в Петербурге, то в Нижнем Новгороде и в Надеждово. Как боец Карп всё же уступал многим уже и его собственным ученикам, но лишь потому, что не был молод. Но вот как своего рода “атаман” над всеми этими людьми, сработал отлично. Ну, а Платов взял, да и зачислил к себе Карпа и всю мою банду, которая, надеюсь, окажется одним из самых результативных отрядов в этой войне. Зачисление нужно было для того, чтобы как-то придать законности моим людям, да ещё и вооружённым штуцерами, и убрать возможные вопросы о статусе пребывания в расположении русских войск. Так что спасибо Матвею за то, что не было лишних проволочек, мало ли как оно сложится, а тут вот бумажка – казаки мы.

– Есть честь я… – начал было коверкать русскую речь некий австрийский подполковник, но я его перебил и предложил разговаривать на французском языке, которым я владел сносно, а австрийский офицер знал, как родной.

Между тем, я несколько напрягся и покорил себя, что не снял кирасу, в которой чаще всего ходил, если находился в расположении своего сводного отряда. Смеяться смерти в глаза? Нет, я хочу сохранить свою жизнь и действую для этого максимально предусмотрительно. На поле боя я буду чаще всего в кирасе и шлеме. Не потому, что трус, отнюдь, меня не пугает ни ранение, ни смерть. Меня страшит глупая смерть, которую можно было бы избежать. Потому я и хожу в кирасе, чтобы привыкнуть к её ношению. Правда, делаю это только среди своих, не показываясь на глаза лихим русским офицерам, которые готовы поставить под сомнение выполнение важной боевой задачи лишь потому, что командир хочет идти впереди своего подразделения и ловить первые же пули противника.

– Благодарю вас. Я не очень хорошо владею русским наречием, оттого был риск непонимания, – сказал подполковник, который представился как Эрих фон Краух. – Прошу вас, генерал-майор, взыскать с вашего подчинённого за неуважительное обращение к офицеру императорской его величества Франца армии.

При этом Краух посмотрел на одного из приданных мне урядников, который сопровождал подполковника и не сводил с него глаз, будто тот мог причинить мне вред. Всё правильно делает.

– Могу я поинтересоваться причиной того, за что мой солдат должен получить взыскание? – спросил я тоном, далёким от дружелюбного.

Уже было понятно, что подполковника не пустили на поле, где отрабатывали манёвры калмыки, и он вряд ли мог видеть, что именно происходило, а вот слышать, наверняка. Но на то и был отдан приказ, чтобы не пускать сюда любых чужих, к числу которых я добавлял даже русских офицеров. Потому был готов к ответу.

– Да, меня не пустили, даже не соизволили изучить бумагу, которая разрешает мне появляться в распоряжении русских войск, где на то заблагорассудится, – отвечал подполковник.

Очень интересные бумаги у австрийского офицера. Может, заодно выдавать такие и французским полковникам? А что, пусть смотрят, изучают! И что странно, Краух не видел в своих словах хоть какого подтекста в неправильности ситуации. Вместе с тем, он не выглядел чванливым и вёл себя спокойно, как должное, будто так и должно быть, что австриец утоляет своё любопытство и изучает русские тактики. Краух считал, что я обязан его пропустить, так как… Обязан и всё. Будто я не пускал к себе генерала Беннигсена. Да, именно так вёл себя подполковник, как может вести себя командир со своим подчинённым.

– Нисколько не хочу показаться неучтивым к вам лично, господин подполковник, но мой солдат следовал Уставу и не мог пропустить вас на охраняемый объект, кроме как после моего разрешения, как командующего сводным отрядом, или же прямого приказа моего командования, – сказал я и только сейчас увидел, каким может быть чванливым и гонористым этот подполковник Краух.

– Я доложу своему начальству об инциденте, думаю, что вас в ближайшее время вызовет русское командование, – сказал сквозь зубы австриец.

– В ближайшее время прибудет Суворов, – усмехнулся я, не желая обострять разговор, между тем представил, что может сказать этому подполу наш воинственный старичок.

Александр Суворов мастер нахрен посылать так, что не всегда понятно: тебя оскорбили или всё же похвалили. А я найду, как оправдать на самом деле несуществующий проступок своего урядника. А по-хорошему, я с удовольствием вызвал бы на дуэль этого Крауха, вот только боюсь, если его вызвать, то пришлось бы стреляться и с большей частью австрийского офицерства. Эрих фон Краух, я уверен, ещё не самый дрянной тип с брезгливым отношением к русскому оружию.

Вот вопрос у меня: а откуда это у них, у австрийцев? Когда это австрийская армия показывала существенное преимущество перед русской? Может быть под Карансебешем? Где неорганизованность австрийцев привела к сражению внутри самой армии на радость туркам. Или были славные победы австрийцев в годы Семилетней войны? Нет, победы были, но без русской армии империи Габсбургов уже не существовало бы, Фридрих разорвал бы австрийцев. Так что мне не понять, откуда уверенность у подданых Священной Римской империи, что их “кунг-фу” лучше русского. Теоретики, блин, за Аустерлиц ещё ответите… Не случился он пока, но чую я, что и в этой реальности в самое ближайшее время найдётся, за что австриякам отвечать.

– Вы меня не слышали? Я требую… – подполковник вёл себя всё более развязно, а я постарался отключить восприятие, чтобы не ответить ему.

Но он же был настойчив и принял моё молчание за слабость, ну, тогда покажем силу духа.

– Шпага или пистолеты? – тихо, показательно спокойно, даже отрешённо спросил я.

– Но… Как же? Разве в русской армии не запрещены дуэли во время боевых действий? Я с удовольствием принял бы вызов, но нахожусь при исполнении, – растерянно оправдывался подполковник.