– Из чего они бьют? – сам себе задал вопрос Джон Мур, всматриваясь в тех самых русских стрелков. – Штуцера?

На это и рассчитывал бригадный генерал, когда всматривался в свою зрительную трубу. Что такое штуцер? Это один выстрел, всего один, а после больше минуты заряжания. В таких погодных условиях, да еще при необходимости бежать, стрелки не представляли большой угрозы. Тем более, что некоторые штуцерники, из русских егерей, разрядив свои ружья, бежали вперед, далее надеясь только на штык.

– Как? Так быстро? Пуля сама ушла в ствол? – комментировал Джон Мур действия одного из русских егерей той самой сотни.

Они перезарядились секунд на двадцать или, может, только немного больше и разрядили свои ружья.

Командующий увлекся наблюдением за егерями, которым в подарок за совместные победы Сперанский подарил и винтовки, и большое количество пуль, в иной реальности называемых “пулями Минье”.

Мур не заметил, пока один из офицеров не стал кричать, что королевские драгуны разбиты. У казаков также были пистолеты, но еще у них были пики, которые, вроде бы и пережиток, но устаревшее оружие победило тех, кто такого оружия не имел.

– Приказ на отход артиллерии! – выкрикнул Джон Мур, понимая, что сделал это запоздало.

Можно было еще ударить и картечью, хотя нет… Артиллерия была оттянута назад и картечь будет бить по своим. Так что пушки все равно больше мало что могут сделать. Не выкатывать же их на прямую наводку, на передок! Это только французы столь беспечны, чтобы так поступать.

Русские падали, спотыкались, уже песок, которым натирали обувь, давно не помогал бежать по льду, но все равно они продвигались. Еще более стремительными были казаки, которые, озверев от серьезных потерь после схватки на встречных с английскими драгунами, стремились, во что бы то ни стало, отомстить за своих погибших и раненных товарищей.

Когда началась свалка, англичане к этому не были готовы. Они рассчитывали на то, что расстреляют русских, что большая часть этих варваров просто провалятся под лед, так что солдаты Мура были ошеломлены напором противника, его самоубийственному, животному стремлению бежать дальше, убивая всех на своем пути.

А еще, несмотря на существенные потери, русских было больше. Мало того, англичане лишились и без того скудной кавалерии, но при этом не успели перестроиться в каре и казаки со всем своим праведным гневом обрушились на красномундирников.

Вот один солдат Мура побежал, второй, эти трусы увлекли за собой десяток. Но бегство не спасало. Многие казаки, потеряв пику, рубили саблями по обе стороны от себя. Убивать бегущего врага – самая излюбленная забава для иррегулярной кавалерии.

Все сражение превратилось в собачью свалку. Казаков на всех не хватало, чтобы окончательно сокрушить англичан, тем более, что по центру сражения было сложно управлять конем. Там смешались и свои, и чужие. Ослабленные бегом и долгими переходами русские солдаты на последних морально-волевых качествах и на жажде жизни убивали англичан. Это была бескомпромиссная битва.

Даже, если бы кто-то и захотел сдаться, то не понятно, как это сделать. Были те, кто поднимал руки, но этого жеста не видели. Русский солдат, с налепленными на ресницы снегом, видел только цель – красный мундир, который нужно пробить штыком.

– Приказ на отступление! – приказал Джон Мур и развернул своего коня прочь.

Он еще не понимал, что бежать ему некуда, если только по льду, а после вплавь в Англию, но и там поступок бригадного генерала не оценят. В выгодной позиции потерпеть поражение! Этого не простят ни свои, ни шведы.

* * *

Петербург

27 февраля 1799 года

– Алексей Андреевич, я взываю к вашему благоразумию! – эмоционально говорил я.

– А я к вашему, Михаил Михайлович, – так же с надрывом отвечал мне Аракчеев.

Более часа мы спорим. Два человека, которые должны быть далеко от столицы, спорят в центре Петербурга о том, что именно нужно сделать в сложившейся обстановке.

Я понял, что нельзя мне одному тянуть бремя решения проблемы. Вернее, не так, когда я все-таки принял решение, кому именно править Российской империей, посчитал, что нужно заручиться хотя бы чьей-то поддержкой. Нерешительность Державина я уже оценил, когда томился в Петропавловской крепости. Васильев… пусть занимается финансами, которые любят тишину, но скоро ее лишатся. Куракины… Так они разъехались по своим усадьбам, вроде бы как обиделись. Тесть? Не та фигура. Кутайсов? Так я его вовсе желаю слить, тем более, что он малохольный. Растопчин? Его государь собирался вернуть на службу, но пока тот, как по мне, лишь по недоразумению не в рядах заговорщиков. Многие заняты либо войной, либо участвуют в заговоре. Иные не те фигуры, чтобы на них ставить.

Так что Аракчеев показался мне тем самым, с кем можно было разделить лавры избавителя Руси от Смуты. Я послал к нему в Грузино людей с запиской, что близится реализация заговора. Он примчался, но показываться на глаза императору без вызова было нельзя.

– Если сейчас всех арестовать, то мы не докажем ни чью вину. Тот же Пален сказал императору, что он в курсе заговора, что он работает над его упразднением. А, по сути, Пален один из главных, – сказал я и почесал правую щеку.

Англичанин, скотина этакая, словно крыса, загнанная в угол, бросился на меня. Ударить толком не смог, но расцарапал щеку. Вот, заживает и чешется.

– А что есть на них? – уже более спокойным тоном спросил Аракчеев.

– Догадки, – ответил я. – В том то и дело, Алексей Андреевич. Я все знаю, как минимум пятьдесят заговорщиков назвать смогу, но доказательства возможны лишь тогда, как они войдут во дворец. Ну и после, когда станут друг друга топить и обвинять.

– В чем моя роль? – деловито спросил подельник.

Я рассказал, пока что не вдаваясь в подробности. Всю основную работу на себя взял я. У меня есть на то больше возможностей. Аракчееву же следует обратиться в нужный момент к тем офицерам, которыми командовал еще в Гатчино. Нужно показать, что гвардия не вся бунтует. Мало того, если как бы вдруг, возникнет сила, готовая открыть огонь, то весь план заговорщиков уже будет сорван. Александр – это не Николай, который и то с декабристами повел себя милосердно, Саша – ранимая личность, он жаждет не принятия сложных решений, а всеобщей любви. Тут же придется принимать решения, а не просто потихонечку отправлять в отставку заговорщиков.

– Хорошо, но, когда все должно начаться? – спросил Аракчеев.

– Я был почти уверен, что уже случится, но, думаю, на днях. Я отслеживаю ситуацию, – сказал я.

На самом деле, я теперь знаю все о том, что делается в стане заговорщиков. Мной был завербован Панин.

Никиту Петровича было достаточно схватить, привезти ко мне в подвал и показать, в какое животное превратился английский куратор заговорщиков. Слабенький в России вице-канцлер, заплакал Панин, попросил милости. Опасно, конечно, такого слабохарактерного товарища иметь в агентах, но без того, чтобы знать о каждом шаге бунтовщиков, никуда. Операция требует точной информации или даже коррекции действий заговорщиков.

У них завтра два собрания: одно в казарме Семеновского полка, Аргамаков уже что-то там химичит с охраной и это соберутся гвардейские офицеры; а второе, у сучки Жеребцовой, там будет элита заговорщиков. Так что… Работаем!

Глава 2

Глава 2

Петербург

1 марта 1799 года 12.00-17.00 (Интерлюдия)

– Сегодня, ваше величество, все состоится сегодня, – чеканил слова Пален а его собеседник съежился от страха.

– Не называйте меня так! – чуть ли не простонал Александр.

– Не долго осталось, чтобы пришло время назвать всех своими именами, – невозмутимо сказал Пален. – Для меня – вы Величество.

Петербургскому генерал-губернатору и одному, если не самому, из приближенных к императору человеку, очень нравилось считать себя на вершине власти. Именно он сейчас вершитель судеб. Пален верил в то, что спасает Россию. Убийственная война со Швецией, остановка торговли с Англией и спешно готовящаяся еще один фронт Османская империя – все это или убьет Российскую империю, или покалечит ее.

Помещики крайне плохо расторговались. Много зерна, пеньки, дегтя и иных товаров, находятся на складах и гниет. И на внутренний рынок все не скинешь, так как цена упадет до неприличия, и для хранения нет в достаточном количестве нужных сухих, проветриваемых и отапливаемых помещений. Так что все, что творил Павел Петрович, как и то, что он все больше кажется здравым и мудрым человеком, все вторично. Первое – это собственная мошна. Так было, так будет.

Так что упразднить проблему, чтобы летом продать все залежалое, тем более, что англичане дают очень даже хорошую цену – вот главное стремление тех помещиков, которые продажной душой и денежным сердцем поддерживают идею свержения власти.

Петр Алексеевич Пален был не из таких, у него имение не большое, да и товарное производство на нем не развито. Он больше идейный, дружба с Англией для генерал-губернатора нужна по иным мотивам.

На самом деле, Пален не считал себя таким уж англофилом, хотя многое в Великобритании ему нравилось. Пален считал, что настало его время стать своего рода Бироном, Григорием Орловым в первые годы правления Екатерины Великой. А еще он станет спасителем русского дворянства, которое претерпевает унижения и занижения своей значимости. Он не предает монархию, он спасает Россию!

– Вы же его не убьете? – спросил Александр.

– Нет, его лишь ждет судьба всех умалишенных государей, – соврал Пален.

При этом, Александр Павлович и сам прекрасно понимал суть уже не раз сказанной Паленым поговорки: не разбив яйца, не приготовить омлет. Но наследник престола не хотел верить в то, что он станет причиной убийства отца. Александр собирался все списать на то, что это инициатива заговорщиков. А еще хитрый, изворотливый, наследник считал, что своим почти что безмолвным участием в заговоре, он делает возможным в дальнейшем оправдаться. Это на случай, если все пойдет не так.

Петр Алексеевич Пален взглянул с высока на наследника и в очередной раз подумал, на того ли человека сделал ставку. Вот только, прыгать через наследников нельзя, важно сохранить хоть бы иллюзорность законности того, что произойдет.

Пален уже переговорил с Марией Федоровной и с Константином Павловичем. Это было опасно, но необходимо. Нет, не для успеха заговора, тут как раз-таки можно было бы обойтись без общения с женой императора и с его вторым сыном. Пален понимал, с кем имеет дело, что из себя представляет Александр и небезосновательно опасался за свою жизнь. Ведь единственный, кто связывает наследника с заговорщиками – это он, Петр Алексеевич Пален. Не станет Палена, все ниточки оборвутся, и Александр может гневно кричать во всеуслышанье, как он горюет по отцу и какие страшные это люди, что его убили. Вряд ли даже в этом случае Александр Павлович решиться на казни, но вот выслать в Сибирь, вполне. Пален в Сибирь не хотел, он управлять Россией жаждал.

Так что Константин, недовольный политикой отца, как и тем, что Павел вникает в его жизнь, осуждает отношения с женой, а это, по мнению Константина, личное дело. Кроме того, он уже в возрасте, но в военных кругах все еще никто. И это не все… Мадам Шевалье, побывавшая в постели и Павла и Александра, ну и Константина, более остальных благоволила именно Павлу, ну и Кутайсову. Подобное сильно било по самолюбию Константина Павловича.

Второй сын императора не хотел править, он хотел заниматься военным делом, жить скорее частной жизнью, так что захоти Пален сделать ставку на Константина, проигрался бы.