Указ о назначении Палену, действительно, удалось придержать. Генерал-губернатор достаточно знал одного из инициаторов заговора, де Рибаса, и понимал, что тот недолюбливал императора Павла только потому, что считал себя обделенным милостью монаршей персоны. А вот с такими назначениями, Осип Михайлович первым же делом побежал бы рассказывать все про всех своему возлюбленному монарху.

– Я скажу вам, господин Дерибас, кем станете уже завтра, – усмехаясь говорил Пален, а после шепотом, но так, чтобы было слышно и остальным. – Полным адмиралом и генерал-кригскамиссаром.

Глаза де Рибаса округлились. После некоторой опалы и разбирательства по делу, воровал ли он пятьсот тысяч, или воровал, но меньше, такое назначение – это огромный успех.

– Долой узурпатора на троне! – закричал де Рибас.

Пален улыбнулся. Как же приятно играть людьми! Петр Алексеевич, чаще всего в своей жизни делавший то, что сдерживался и умеренно угождал, сейчас упивался своей значимостью.

* * *

Петербург. Зимний дворец 18.20

Я тайно прибыл в Зимний дворец. Время Истины настало. Волнения полные штаны, но я кое-как справлялся. Помогали навыки из прошлой жизни, но до конца отринуть эмоции не получалось. Понятно же, что сегодня лишь за одну ночь можно сделать так, что вся история России пойдет иначе, другим путем.

Уже не размышлял, правильно ли поступаю, все ли продумал и насколько выверенные решения принял. Много рисков сохранялось, как я их не пытался минимизировать. Если решился на дело, нужно реализовывать план со всем тщанием, с полной отдачей.

Насколько это получалось, пока не могу судить. Много частных мероприятий в рамках большого плана были отданы на откуп членам моей команды. Но я проверил этих людей во многих делах, поздно сомневаться в лояльности, или же в профессиональных качествах.

Уже скоро, примерно к двум часам ночи следующего дня, Петербург начнет бурлить. Криминальные элементы, подчиненные моей воли, проводимой через Яноша Кржыжановского, начнут подымать людей для «освобождения» императора. Задачей Барона станет создать управляемую толпу, которая может или же просто высыпать на улицы, или же прийти к Зимнему дворцу, заполняя собой всю Дворцовую площадь и набережную.

Бергман занимается иными действиями – он уже должен везти к Петербургу не менее трех сотен телег, груженных мужиками из крестьян. Это так же массовка, которая должна высказать императору свою верность. Прибыли и уже расселились в Ухтынской слободе пять сотен моих людей. По большей степени – это стрелки. И у них у всех будут револьверы. Боевая часть массовки – важное дело. Может дойти и до стрельбы.

И даже это не все, что было сделано, или, что в процессе исполнения. Например, большая часть рабочих с Екатерининской верфи должна будет выйти на улицы и просто скандировать «За императора!», там же служащие кулинарной школы, все работники петербургского общепита, рабочие с Каретного завода… И ряд иных товарищей. Не хватает, наверное, броневика, чтобы провозгласить курс на социалистическую революцию.

И, нет, революции я не хочу. Есть одна цель – показать аристократии такую массовость «народных монархистов», чтобы те, зная какие события случились во Франции, утихли и приняли многие из новшеств, которые я хочу привнести, тем более, что часть из них – это прогрессивные, просвещенные реформы.

Остается самое сложное – это разговор с Павлом «по душам». Убийство императора я могу и сам совершить, для этого у меня возможностей кратно больше, чем у тех же заговорщиков. Так что важно, как именно пройдут переговоры мои и Павла. Если выйдет так, что он не внемлет моим словам, то…

Под видом поставщика дров во дворец, я спокойно прошел два поста гвардейской охраны, которая пока что еще была во дворце, и дальше, через хорошо мне знакомые проходы и переходы, попал в комнату к Анне Лопухиной, уже в замужестве Гагариной. Самой дамы не было на месте. Она, якобы, уехала проведать родню мужа, но это родня настояла, зная, что именно может случиться. В Петербурге многие знали, но молчали… «Хатаскрайники».

Из спальни, где не так часто Павел пользует Аннушку, а все больше с ней болтает, я поднялся по лестнице и уперся в дверь. Все, – дальше спальня императора. Павлу сегодня не здоровится, и он даже отказался от ужина. Но, нет, государь должен выйти к семье, пусть ужин и состоится позднее обычного.

Просунув ключ в дверную скважину, я с легкостью провернул замок. В конце концов, именно я тут «завхоз», должен иметь ключи от всех дверей.

«С Богом!» – подумал я, перекрестился, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и шагнул в спальню к императору.

– Вы? Тут? – всполошился государь, неловким движением сметая со стола для письма бумагу и разливая чернильницу.

В одной ночной рубашке со смешливый чепчиком, государь казался невинным и слабым.

– Тут Ваше Императорское Величество. Прошу простить меня за неурочный визит, будто тать ночной, но дело не терпит отлагательств. И еще, прошу выслушать меня, не кричать, – мне все же пришлось добавить в свой голос металла.

– Я требую удалиться! – все же закричал государь, но лакей не открыл дверь в его спальню, никто не слышал криков императора.

Я ранее проверял звукоизоляцию, а кое-где и усиливал ее. Так что могу убить Павла, уйти прочь и выехать со дворца так же, как сюда и приехал. Может так и поступить?

Глава 3

Глава 3

Петербург. Зимний дворец

1 марта 18.20

– Ваше величество, этот разговор нужен не мне, по большому счету, даже не столько вам. Он нужен династии Романовых, он нужен Отечеству, – сказал я, вновь совершая несколько глубоких вздохов.

Говорить с монархом тяжело. Я тоже внушаемый человек, сильно меньше, чем многие мои современники, но достаточно, чтобы ощущать нечто сродни трепета перед монаршей особой. Даже если эта особа вот такая: низенькая, курносая, нервозная, в ночной рубашке и со смешным чепчиком. Поэтому говорить с императором, требовать от него что-либо – это переступать через какие-то психологические препоны, установки, закладки. Так что было нелегко.

– Громкие слова, как же я устал от них! По вашему, что, больше никто не заботился о чести императорской фамилии? Или вокруг одни враги, которые хотят зла России? – выкрикивал Павел.

Внутри немного отлегло. Он разговаривает и в состояние гнева не вошел, значит, может и выйдет хоть что-то сказать венценосной особе.

– Нет, Ваше Величество, я знаю таких людей, которые искренне ваши, для которых Отечество и император – это неразрывные понятия. Они не льстят, не лгут, не обманывают, они ваши, пусть и небезгрешны, ибо всего лишь люди. Но таких не много, ваше величество, – сказал я, окидывая глазами спальню, прикидывая, где можно было императору спрятаться.

Спереди ждет представление, так что декорации нужно изучить.

– Может быть вы об Аракчееве? Мне раньше, действительно, казалось, что он истинный мой слуга. Или вы себя причисляете к тем, кто, конечно же, мне верен? – с ухмылкой спросил государь.

– Да, ваше величество, я вам верен – спокойно лгал я.

– Ложь! – закричал Павел. – Кругом ложь! Вам нужно место канцлера, я это уже понял. И вы идете к этому, как тот бык, упираясь рогами. Не можете вы уже без места теплого.

Да, я лгал. Для меня Россия – это не Павел. Он – средство, инструмент, но Отечество – это нечто большее, как тот айсберг, когда на поверхности система управления, экономика, культура и люди. Но большая часть, того, что не видно, что нельзя объяснить, ибо это уже на уровне чувств и метафизики – это не люди, это не система, это… Любовь. Да! Кто-нибудь может конкретно сказать, что такое любовь? Нет, как нельзя сказать, что такое Родина, для человека, который ее любит. Он может быть разных политических взглядов, даже веры, хотя последнее очень важно в современном мне мире, но будет готов умереть за Отечество, убить за него.

Вот что я ощущал – я готов был убить Павла, если бы понял, что с ним России не по пути. Но, что же за выверт мироздания, когда наследник и второй сын кажутся еще большим злом!? Хочется выбрать добро, а приходится измерять уровень зла… Жаль, но в жизни не бывает святости, именно поэтому в святость верят и почитают, это недостижимо, это идеально.

Но я выбрал… Это Павел Петрович. Вот только, многое, очень многое, зависит именно от этого разговора. Свое мнение я могу изменить.

– Нет, ваше величество, осмелюсь возразить вам, у меня много теплых мест. Мне не нужно быть канцлером. Я послужить России могу и на ином поприще. Первый пароход – русский, он мой; первый паровоз – в Луганске, он так же русский, и вновь – мой. А еще оптический телеграф, револьверы, бездымный порох, унитарный патрон, – перечислял я свои успехи на поприще изобретательства.

– Унитарный патрон? Порох… Какой? Вы сказали бездымный? – я добился цели и несколько отвлек императора от негативных эмоций. – Нет и все же, вы обязаны ответить мне, обер-гофмаршал. Хотели стать канцлером?

Жаль, но я был почти уверен, что разговор временно повернет в сторону обсуждения военных новинок. Такой поворот мог несколько расположить императора к конструктивному диалогу. Но Павел вернул тему.

– Да, я хотел бы стать канцлером. Это больше возможностей, чтобы быть полезным вам, ваше величество, и Отечеству. Считаю, что плох, ваше величество, тот солдат, что не носит в своем ранце маршальский жезл, – отвечал я. – Большой чин дает больше возможностей для того, чтобы что-то менять. Но каждый чин, любая должность, если все делать по чести, может изменить мир к лучшему.

– Я знаком с вашим творчеством, господин Сперанский, и не настроен к образности и иносказанию. Надо же? Солдат с маршальским жезлом… Это может родиться только в вашей голове галломана У вас есть еще что-то? – видя, что я не реагирую, Павел указал на дверь. – Прошу на выход.!

Я не дернулся. Тогда Павел подошел к двери и попробовал ее открыть, не вышло, он подошел к окну и посмотрел на набережную, там пока ничего интересного не было. Между тем, оконные рамы не открывались. Пусть пробует, но я предусмотрел и такой вариант, что император рискнет выпрыгнуть со второго этажа.

– Как это понимать? – медленно, вновь заводясь, спросил государь.

– Нам нужно поговорить. У нас для этого несколько часов, а дальше будет поздно, – решительно сказал я.

– И вы не боитесь того, что уже сегодня будет подписан указ о вашей высылке? – удивленно спросил Павел, а после с криком добавил. – Немедленно выпустите меня! Сибирь… Нет, палач. Вы станете единственным, кого я казню за свое правление!

– Вот, ваше величество, и ответ на тот вопрос, что вы задали. Я нынче рискую или всем, или многим, но я ДЕЛАЮ, а не говорю. Канцлер? Я не настаиваю. Мне нужно, чтобы вы жили и Россия в своем развитии не откатилась. Мы начинаем проигрывать Европе, прежде всего Англии и Бельгии, – словно окунувшись в омут головой, я говорил бескомпромиссно, даже жестко.

Император отошел от окна, бросил брезгливый взгляд на разбросанные бумаги и разлитые чернила на столике для письма, он был аккуратен в делах и нервничал, когда что-то лежит не на своем месте. После посмотрел на большую кровать с балдахином, около которой я стоял. Ухмыльнулся и сел на другую кровать, которая была скрыта от входа небольшой ширмой. Именно здесь, вопреки ожиданиям многих, предпочитал спать русский самодержец, на маленьком, невзрачном, ложе.

Павел сел на край своей малой походной кровати и пристально меня рассматривал, как будто видел в первый раз. Я не отводил свой взгляд. Он боялся… Нет не меня, почему-то Павел Петрович ведет себя даже более спокойно, чем я ожидал. Я опасался того, что придется применять силу, чтобы убеждать императора сделать то, что должно, согласиться на то, что нужно.

А теперь, запертый, в одной компании со мной он не боялся, он будто укрылся от всего мира, успокаивался, как будто уже избежал заговора и предотвратил свое убийство. Конечно, император не думает, что его убьют, он, наверняка, уверен, что Пален все решит. Генерал-губернатор обещал, он обласкан милостью монарха, возвысился, может быть, более всех остальных, этого должно хватить для верности. Наверное, за закрытыми дверьми, в моем присутствии со своими страхами бороться легче.