А еще они кричали так, что даже наглухо законопаченные окна пропускали звуки. Они ругали, сверх неприличного оскорбляли императора. И это было страшно. Анна понимала, что вот эти люди, лишенные человеческого, достойного дворян, вида, готовы убить государя. Для того они и идут к Зимнему дворцу, который находится всего-то в шаге от ее дома.

– Не сметь стоять у окна! Это вы понабрались повадок у своего любовника? – выкрикнул, вдруг, Павел Гаврилович.

Анна вздрогнула, она не слышала, как в спальню вошел муж, увлеклась обзором происходящего на набережной Малой Невы.

– Пашенька… – попробовала обратиться к мужу Анна.

– Не сметь! Это такая шутка Дьявола, что я ношу одно имя с ним? Когда стонешь в постели, то кого ты называешь Павлом? – кричал Гагарин.

Он был пьян. Долго держался, сковывал себя, давил эмоции, но вулкан, если все процессы внутри недр ведут к тому, рано или поздно, но всегда вырвется наружу. Павел Гаврилович считал себя трусом, он не хотел отдавать свою жену другому мужчине, пусть и не любил Анну. Этот брак – сплошной фарс, как считал Гагарин. И теперь этот фарс закончится.

Он общался с одним знакомым офицером Семеновского полка и теперь Павел Гаврилович знал, что происходит. Он сам хотел быть рядом с теми смельчаками, которые, пусть и пьяные, но идут убивать, или увещевать, императора. Они герои, а ему как бы не пришлось расплачиваться за то, что по своей или по чужой воле стал мужем фаворитки гонимого императора.

– Уйди от окна, или я… – Гагарин чуть было не сказал, что ударит Анну, но, нет, он может кричать, даже оскорбить, но бить женщину не станет, даже когда так тяжело на душе.

– Я уйду, Павел Гаврилович, – вытерев слезы платком, сказала Анна.

Гагарин, не сводя глаз со своей жены, стал раздеваться. Анна с ужасом смотрела на это и не знала, как поступить. Она возлегала с мужем с желанием, но сейчас, считала, будто, как и те пьяные офицеры, что галдят за окном, предает императора. В тот момент, когда Павла идут убивать другой Павел хочет взять ее…

Сняв портки, оставшись голым по пояс, но снизу, Гагарин достал нож и решительно подошел к жене.

– Ой, не надо! – испуганно прокричала Анна.

Но Павел Гаврилович не убивать ее шел, он решил разрезать одежду на жене, чтобы быстрее… быстрее… Оскрорбленный муж резал светлобежевое платье, разрывая руками на лоскуты богатое одеяние. Глубоко дышала, старалась не дергаться Анна, она все еще не понимала, как относится в происходящему. Насилие? Но такого понятия в отношении супругов просто нет. И вот она уже обнаженная, стоит перед ним, перед зверем.

Гагарин взял за волосы жену и отвернул ее к окну, женщина облокотилась…

– Ай! – вздрогнула Анна от толчка, головой чуть не разбив стекло окна.

Толчки повторялись, женщина прикусывала губу, постанывала, ей нравилось, даже больше, чем обычно. Но слезы все равно текли по щекам “Нежности”, Аннушки. Мокрыми от влаги, туманными от недопонимания ситуации и своих эмоций, глазами, Анна смотрела, как толпа офицеров, перестав куражиться под окнами десятого дома на Дворцовой площади, устремилась к Зимнему дворцу.

* * *

Петербург. Английская набережная марта 23.30 (Интерлюдия)

– Быстрее же! Группа Тазылина может нас опередить. К Павлу в спальню должны зайти мы! – кричал Беннегсен, подгоняя своих подельников.

Именно этот решительный генерал взял командование главной группой заговорщиков. Были среди них и более знатные и в чинах и в статусе люди, но Леонтий Леонтьевич оказался наиболее собранным.

Группа должна была быть уже возле дворца, но… Такого в книгах не напишут, современники не вспомнят, стыдливо промолчав, но подобные случаи бывали часто во время судьбоносных событий. Заговорщики проблевались.

Первым, как только пьяные «вершители судеб» вышли из дома Ольги Жеребцовой, вырвало Дерибаса. Князь Яшвиль увидел этот процесс и… Через минуту рвало уже половину от всех двадцати трех заговорщиков. Беннегсен, старавшийся пить меньше остальных, оказался наиболее трезвым, если можно вообще говорить о трезвости в компании, где пили более шести часов кряду, причем много и разнообразных напитков.

Так что задержались. Пока испражнили, неестественным образом, желудки, пока обтерлись снегом и платками от всякого непотребства… Вот и гнал Беннигсен сотоварищей после конфуза, а те, вдруг резко протрезвев, стали судорожно заливать в себя все то вино, что несли с собой, но, казалось, что было мало. Убивать императора на трезвую большинство из заговорщиков не могли, установки о Божественном происхождении власти монарха все равно довлели.

На улице мела метель и Леонтий Леонтьевич, найдя себе помощников в лице Николая Зубова, чуть позже, после конфуза, Дерибаса, был словно пастух, который старается удержать, так и норовящих сбежать, строптивых быков.

Пока дошли до Зимнего дворца, несмотря на то, что Английская набережная была рядом с Дворцовой площадью, потерялись четверо человек. Были еще попытки сбежать, но Беннигсен следил за ситуацией.

Заговорщики шли, утопали в снежных сугробах, но шли, стараясь между собой перешучиваться, или же в очередной раз высказать возмущение несправедливости императора. Порой прибавляли к титулу приставку “бывшего”. Полностью мокрые, со снегом в сапогах, они еще и в этом винили государя. Правда! Неужели сам не может удавиться и приходится достопочтенной публике отвлекаться от пития и женщин, чтобы помочь свершиться предначертанному!

Леонтий Леонтьевич мог бы и свою историю рассказать, почему он тут. Но это опасно, так как в ходе повествования Беннигсен не может не высказаться негативно в отношении Суворова. Фельдмаршал мог бы поспособствовать тому, что генерала Беннигсена отстранили от службы. Нет, не отстранили, а лишь доверили заниматься комплектацией “второй волны мобилизации”. И откуда Суворов такие понятия взял? Ну да ему виднее. В любом случае, о фельдмаршале говорить вообще никто не решается, все понимают, что Суворов может развернуть армию на Петербург и армия за ним пойдет.

Беннигсен видел себя на поле боя, бьющего шведов, но… Вот тут генерал сильно терялся. В противостояние в его голове входили два явления: с одной стороны он прямо, без оговорок, любил Англию, считая эту страну эталоном и политического строя и культуры; с другой же стороны, Леонтий Леонтьевич любил и Россию, он ей служил, пусть и критиковал. И как быть, если войска, что могли бы состоять под командованием генерала встретятся в Швеции с английскими? Генерал был уверен, что не предаст Россию, но и сделает так, чтобы англичане не сильно пострадали.

– Господа! Господа! Стойте, господа! – кричал Аргамаков, бежавший навстречу группе заговорщиков.

Беннигсен чуть ускорился, опережая остальных подельников.

– Что-то не так, Александр Васильевич? – спросил Леонтий Беннегсен.

– Аракчеев в городе, его видели, он собрал офицеров и солдат до трех рот, из бывших гатчинцев. Еще смущал умы кавалергардов Саблуков, – Аргамаков явно слишком нервничал, того и гляди мог что-нибудь учудить.

– Подождите!.. – Беннигсен прищурился вспоминая. – Но полковник Саблуков еще больший англичанин, чем мы с вами.

– Но он оказался еще и любимчиком императора, он уже генерал-майор, – сказал Аргамаков и посмотрел на остальных заговорщиков. – Господа, может быть отложить все и посмотреть, что будет?

– Прекратите труса праздновать! – жестко потребовал Беннигсен и тряхнул Аргамакова за плечи.

В иной ситуации должен был последовать вызов на дуэль, но не сегодня.

– Да, да, конечно, Зимний дворец уже наш, вы правы, да. Семеновцы его высочества Александра Павловича взяли дворец по свою охрану, тут же господа офицеры из Преображенцев, есть с десяток измайловцев. Я вам не нужен, все посты уже наши, да, да, – плац-майор Аргамаков говорил и пятился.

– Вперед! – закричал Беннегсен, понимая, что все эти досужие разговоры только мешают делу, лишь только бросив Аргамакову. – Не увижу в спальне Павла, всего лишь вызовом на дуэль не обойдется!

Они задержались и вторая группа офицеров уже зашла в Зимний дворец. Но их не пустили к проходу в саму спальню императора. И не потому это сделали, что охраняют государя, а чтобы более родовитые и именитые люди совершили цареубийство.

Так что все идет нормально. Ну кто придет спасать императора, если Пален приказал всем войскам петербургского гарнизона оставаться на местах при любых обстоятельствах? Генерал-губернатор командует гарнизоном. Многие офицеры и сами заговорщики, часть командования “закроется” приказом, чтобы не участвовать ни на чьей стороне. А есть те, кто сейчас воюет, хотя гвардейские части почти что и не задействовали в военных действиях.

Во дворе Зимнего дворца творилась сущая вакханалия. Солдаты пили, офицеры пили, вокруг кричали “Виват”, вообще не понять по какой причине. Император жив, он может слышать, что твориться, несмотря на то, что возле его окон спокойно. Никакой организованности. Все должно было быть тихо, но так сложилось, не отступать же, уже невозможно без урона чести показать спину.

– Быстрее! – потребовал Беннигсен.

– Господа, мне нужно отлучиться, – неуверенно сказал немного протрезвевший на морозе вице-канцлер Панин.

– Господин вице-канцлер, поспешите все же с нами, чтобы уже завтра стать канцлером, – зло прошипел Беннигсен.

Леонтий Леонтьевич хотел сказать намного жестче, но статус Панина был слишком высок. Это сейчас многое позволительно и заговорщики показали свой истинный характер, поправ нормы морали. Но завтра наступит отрезвление и обиды могут вспомниться.

– Мы опаздываем. Если к Павлу зайдут офицеры… – Беннигсен хотел сказать, что они не решаться убить императора, но промолчал.

Даже сейчас такие слова не стоит говорить, по крайней мере, столь часто. Когда заговорщики шли по Английской набережной, криков было много, бунтовщики не стеснялись, храбрились, подбадривали друг друга. Но тут уже дворец и даже Беннигсен ощущал некий трепет.

Заговорщики подымались по центральной лестнице, на первом этаже дворца уже были офицеры-гвардейцы-заговорщики. Несмотря на то, что на караул заступил Семеновский полк, подчиненный наследнику, можно было увидеть и праздношатающимся офицерами из других подразделений.

“Что-то тут не так!” – подумал Беннигсен, но быстро прогнал эту мысль прочь.

Генерала смутило то, что вокруг было необычно много лакеев и разных слуг. Они подавали офицерам вино, везде, где только можно, на всех столах, стояли подносы с закусками, будто не заговор осуществляется, а нелепый светский раут с общением и весельем. Дам только не хватает. И эту идею опасно подавать в массы, офицеры на подпитье, так что могут и пригласить женщин, явно не своих жен. Все же устраивать из Зимнего дворца бордель, пусть и элитный, не стоило.

– Господа! – выкрикнул, неожиданно появившийся, Пален.

– А мы уже думали, что вы… – начал было Николай Зубов говорить, но сам осекся.

То, что хотел бы сказать Николай Александрович, могло рассорить его с Паленым, но сейчас не время для ссор между своими. И даже не время для того, чтобы размышлять: кто свой, а кто не очень. Так что обвинения с самоустранении генерала-губернатора не последовало.

– Он у себя. Я никого не пускал в эту часть дворца, но знаю, что император спать изволил, – сказал Пален, а после указал рукой. – Туда, господа! Очистите Россию от скверны! Но сперва…

Пален подал знак лакею и тот поднес ящик с шампанским.

– За нашу волю и честь господа! – провозгласил Пален.

Заговорщики выпили шампанского, а после пошли по анфиладе, к спальне императора. Вход в правое крыло дворца охранялся уже людьми Палена, но никого туда не пускали. То, что должно быть сделано, нельзя доверять ни солдатам, ни кому иному, кроме дворян, причем знатных.