– Из-за того, что снова увидишь брата. – Ее рука опустилась на мое правое колено.

– Теперь между нами все хорошо, – сказал я, хотя с трудом вспомнил обстоятельства нашей последней встречи. Картинка перед глазами стояла яркая, но такими бывают сны или кошмары.

– Мы уже давно не отмечали Рождество в кругу семьи.

Я промолчал, не желая говорить о прошлом.

– Похоже, ты увез нас за край земли, – заметила Джоди, к счастью поменяв тему.

– Это, должно быть…

– Там, – сказала она. Ее голос зазвенел от восторга. – Вон там!

В раскинувшейся под нами долине, словно подснежник, вставал крохотный городок. Я различал узор улиц и огоньки светофоров, висевшие в воздухе, как елочные шарики. Двухэтажные здания с кирпичными фасадами и частные лавочки сгрудились по обочинам, словно пытаясь согреться. Дорога шла через центр и вела в горы – через поля, в которых изредка встречались похожие на россыпь поганок частные домики. Городок был окружен густым сосновым лесом, но за чернотой ветвей я вроде различил блеск воды.

Джоди рассмеялась:

– Только посмотри! Это же просто игрушечная деревенька.

– Добро пожаловать в Уэстлейк, – сказал я. – Следующая остановка – Юпитер.

Я свернул с шоссе на первом же съезде и повел хонду вниз по оледеневшему холму. Мы притормозили у развилки, и Джоди, достав из бардачка листок, прочла, куда поворачивать. Взяли влево и проехали через центр, обсуждая названия заведений, мимо которых проезжали: «Прачечная Кли», «Автозапчасти Зиппи», «Гуру-видео», «Музыкальная империя Тони». Наиболее оригинальными нам показались парикмахерская «Блеск на лысине» и бар в духе Дикого Запада, с распашными дверьми и коновязью, – «Текиловый пересмешник».

Мы свернули на Уотервью-корт и поехали по улице, превратившейся в однополоску; над нами нависали ветви деревьев.

– Заметил? – спросила Джоди.

– Что?

– Уотервью^[3]. Как название твоей последней книги.

– Может, это еще одно из твоих любимых предзнаменований, – ответил я. – Только на сей раз – хорошее.

Уотервью закончилась тупиком, а вернее двориком, окруженным маленькими гостеприимными домами; их крыши поскрипывали под тяжестью снега.

– Вот и он, – сказал я и дважды просигналил.

Адам стоял в центре тупика – в огромном ярко-красном пуховике, вязаной шапке и тяжелых, словно у космонавта, ботинках. Под мышкой он держал закрытый пластиковый тубус. Рядом с ним в снегу резвились два шарика – Джейкоб и Мэдисон, мои племянник и племянница.

Улыбаясь, я просигналил в последний раз, а затем развернулся, чтобы припарковаться на обочине. Днище заскрипело – хонда наткнулась на оледеневший сугроб. Не успел я остановить машину, как Джоди выскочила наружу. Она бросилась к Адаму, одной рукой обняла его за шею и легонько клюнула в левую щеку. Мой брат был очень высоким, и Джоди едва-едва доставала ему до плеча.

– Эй, извращенец! – воскликнул я, выбираясь из машины. – Убери варежки от моей жены.

– Иди сюда, – сказал Адам и стиснул меня в объятиях. От него пахло дровами и лосьоном после бритья, и у меня перед глазами сразу же возникли картины прошлого. Я вспомнил нашего отца и такой же родной запах его кожи, когда мы были детьми.

– Вот черт, – сказал он, дыша мне в шею. – Рад снова видеть тебя, братишка.

Мы разжали объятия, и я оглядел его. Он был хорошо сложен, с внимательным, мудрым взглядом, способным становиться пронзительным, что не лишало его обаяния и не скрывало врожденного дружелюбия. Он использовал эту особенность, когда сделался полицейским, как и мечтал с самого детства. Внезапно я почувствовал такую гордость за брата, что у меня подкосились ноги.

– Отлично выглядишь, – сказал я.

– Дети! – обернувшись, позвал Адам.

Джейкоб и Мэдисон, проваливаясь в снег, кое-как подошли к нему, поправляя перчатки, вязаные шапочки и теплые наушники.

– Господи, как вы вымахали, – сказал я.

– Помните вашего дядю Трэвиса? – спросил Адам.

Я наклонился, чтобы они увидели мое лицо.

Мэдисон осторожно попятилась. Она была совсем крошкой, когда мы виделись в последний раз. Вряд ли я ей запомнился.

Десятилетний Джейкоб нахмурился и пару раз кивнул. Он был посмелей.

– Помню. Ты жил в другой стране.

– Да. В Англии.

– А люди там говорят на другом языке?

– Не, на том же, что и ты, приятель, – сказал я, имитируя говорок кокни. – От нас он пошел, то-то и оно.

Джейкоб рассмеялся.

Мэдисон набралась храбрости и шагнула ко мне, улыбаясь то ли из-за моей странной фразы, то ли из-за готовности, с которой брат рассмеялся.

– Ты привез что-нибудь из Англии? – спросил Джейкоб.

Глаза Мэдисон загорелись.

– А ну-ка хватит, – оборвал его Адам. – Ни к чему это.

Джейкоб уставился на ботинки, а Мэдисон все еще смотрела на меня, ожидая ответа на вопрос брата.

Я взглянул на Адама.

Он кивнул.

– Естественно, – сказал я, опуская руку в карман парки, и вытащил два сникерса, не съеденных по дороге из Нью-Йорка. Держа их, как веер карт, я протянул батончики детям.

Они схватили угощение со скоростью молнии. Мэдисон сразу же сорвала обертку со своего сникерса. Не прошло и секунды, как батончик оказался у нее во рту.

Моя золовка, Бет, вышла из дома и устремилась к нам по расчищенной от снега дорожке – умная, целеустремленная, сиявшая зрелой красотой матери двоих детей. В последний раз мы виделись еще до моего переезда в Северный Лондон. Тогда золовка назвала меня куском дерьма и, казалось, была готова выцарапать мне глаза.

– Я так рада тебя видеть, милая, – проворковала Бет, обнимая Джоди. Она была немного старше моей жены, но в эту минуту могла бы сойти за ее мать.

Затем Бет отступила от Джоди и подошла ко мне.

– Знаменитый писатель! – Она поцеловала меня в щеку.

– Привет, Бет.

– Хорошо выглядишь.

Конечно, она кривила душой. За последние несколько месяцев я похудел и побледнел, под глазами темнели мешки, а волосы слишком отросли, так что прическа казалась неопрятной – из-за творческого кризиса и бессонницы.

– Ладно, хватит болтовни! – Джоди просто сияла. – Покажите нам дом.

– Ага, – сказал я, оглядывая тупик. У каждого дома вроде бы стояла машина. – Который?

Адам выудил из кармана ключи.

– Здесь его нет. Идем.

Он повел нас к сосновому леску. Тропинка вела к деревьям и исчезала в чаще. Хрустя снегом, мы зашагали по ней.

Я начал смеяться, а потом остановился на середине пути.

– Ты шутишь, да?

Глаза Адама сверкнули.

– Видел бы ты, как грузчики подгоняли машину к дому! – И он двинулся дальше.

Джоди, шагавшая рядом со мной, задела меня плечом и прошептала:

– Если домик окажется имбирным, твоему брату придется несладко.

А потом мы вышли на поляну.

Перед нами стоял двухэтажный дом с фронтоном. Его опоясывала веранда, а серая черепичная крыша терялась за вуалью тонких ветвей. Дом был небольшим, и все же казался настоящим дворцом по сравнению с нашей клаустрофобической квартиркой в Северном Лондоне. Даже несмотря на косметические недостатки – в черепице зияли дыры, в балюстраде, ограждавшей крыльцо, недоставало столбиков, сайдинг требовалось срочно покрасить, – это был лучший дом на свете.

Адам присылал нам имейлы с фотографиями, но только стоя здесь, перед домом – нашим домом, – мы осознали, что все это реальность.

– Ну? – Он стоял у крыльца, подбоченясь. – Как, по-вашему, я справился?

– Просто идеально, – засмеялась Джоди, а потом обняла меня и поцеловала. Я ответил на поцелуй.

Джейкоб и Мэдисон захихикали.

– Ты тоже отлично справился, милый, – прошептала Джоди мне на ухо. Я обнял ее еще крепче.

Дом стоял на трех акрах земли, и его задний двор спускался к опушке густого соснового леса. Чащоба была огромной – в таких обычно терялись беспечные туристы – и тянулась на несколько сотен акров.

Вблизи дом казался почти по-человечески печальным в своей заброшенности. Ставни на окнах перекосились, стекла стали непрозрачными от пыли. Замерзшие цветы в проволочных корзинах свисали с навеса над верандой – они так разрослись, что их корни вылезли наружу и свисали, словно щупальца какой-то доисторической морской твари. Веревки плюща – затвердевшие на морозе, точно карандаши, – поднимались по облезлому, шелушившемуся сайдингу. Его краска поблекла, а доски потемнели, намекая на насекомых, скрывающихся под гниющим деревом.

Адам кинул мне ключи от дома.

– Так и будем стоять и смотреть, пока задницы не отморозим, или заценим берлогу?

Я отдал ключи Джоди и попросил:

– Давай. Сделай милость.

Джоди взошла на порог, замирая от скрипа ступеней под ногами. На ржавых цепях к тыльной стороне навеса крепились качели. Левая цепь была на несколько дюймов длиннее правой. Плетеное сиденье, по-видимому, исчезло давным-давно, и качели словно щерились полной клыков пастью. К электрическим лампам по обеим сторонам двери лепились птичьи гнезда; на досках под ними белели пятна помета, похожие на созвездия. Джоди, может, это и заметила, но виду не подала.

Она сунула ключ в замочную скважину, а мы сгрудились на пороге у нее за спиной. Все терпеливо ждали, когда она откроет дверь. Вместо этого Джоди рассмеялась.

– Что? – спросил я. – В чем дело?

– Это просто безумие, – ответила она. – Наш первый дом.

В доме царила атмосфера семидесятых: на половицах лежал нелепый ворсистый ковер, стены первого этажа были обиты панелями. Я в любой момент ожидал, что с потолка упадет диско-шар.

На полу кухни не хватало нескольких плиток, а стены, казалось, блевали розетками – многие из них болтались на проводах, выпав из гипсокартона.

Трансатлантические перевозчики все заставили нашими вещами и коробками, и мы переходили из комнаты в комнату, маневрируя, как крысы в лабиринте.

Джоди схватила меня за руку и стиснула ее, прошептав:

– Дом прекрасный.

– Ему нужен небольшой ремонт.

Наверху были две спальни – хозяйская и гостевая – и третья комната, которая могла стать прекрасным кабинетом для работы над моими рукописями и докторской диссертацией Джоди. Здесь же находилась вторая ванная. Я недовольно оглядел покрытый трещинками кафель и раковину – та, похоже, подтекала со времен президентства Эйзенхауэра^[4].

– Трэвис, – позвала Джоди. – Подойди. Ты глазам не поверишь…

Она была в хозяйской спальне на другом конце коридора. Грузчики оставили шкаф в центре комнаты и прислонили наши матрасы к стене; у противоположной стены к потолку поднималась стопка коробок с одеждой.

– Смотри, – сказала Джоди. Она уставилась в огромные окна, выходившие на задний двор. Я подошел к ней и поглядел поверх ее плеча. За белой простыней лужайки в сети голых ветвей в полуденном свете блестело озеро. На дальнем берегу чернели огромные скрученные сосны, их лапы покрывала белая пудра. Вид был захватывающий, живописный, и портила его только одна вещь в центре озера – какая-то темная странная конструкция, поднимавшаяся со льда.

– Ты знал, что здесь есть озеро?

– Нет, – сказал я. – Адам ничего мне не говорил.

– Боже, как чудесно! Поверить не могу, что оно наше.

– Конечно, наше. – Я поцеловал ее в шею и обнял сзади. – Как думаешь, что это за штуковина? Там, на льду?

– Понятия не имею, – сказала она. – Но не думаю, что она на льду. Посмотри вниз. Лед треснул, и видно воду.

– Странно, – заметил я.

И тут мы оба вздрогнули от визга, за которым последовал топот маленьких ножек по половицам. Это был не возглас играющего ребенка – в крике звучал страх и, возможно, боль.

Я метнулся на лестничную площадку второго этажа и увидел, как Мэдисон бежит к Бет. Та подхватила малышку и прижала ее к себе.

– Что случилось? – спросил я уже на середине лестницы.