Ехать оказалось немало. Приехали к госпиталю уже затемно. Меня сразу понесли в операционную. Уставший до изнеможения военврач второго ранга осмотрел меня придирчиво. Я старался бодриться, улыбаться, но выходило прямо скажу – плохо. Ногу я почти не чувствовал, что за хрень? Вроде и ранка-то сантиметра полтора, а боль, как будто отрубили целиком.

Вырубился я в самом начале операции. Врач, промыв снаружи рану, полез в нее каким-то пинцетом, я дернулся от пронзившей боли и выключился. Очнулся от приглушенного разговора, до меня донеслись слова.

– Плохо, что так долго везли. Если бы сразу осколок вытащили, он бы уже песни пел. Ранение серьезное, зацепило мышечные ткани и сухожилие. Но повреждения небольшие. Просто запущено. Да и кровушки вылилось.

Дальше я не слышал. Опять вырубился.

Следующее пробуждение было уже в палатке. Рядом стонали раненые, я осмотрелся. Глянул на ногу. Вроде на месте, но шевелить боюсь. Поднял одеяло, посмотрел. Попробовал согнуть. Резануло так, что в глазах потемнело.

– Куда это вы собрались, молодой человек? – услышал я чей-то голос.

– Так встать хотел, до ветру для начала, – ответил я оглядываясь. На входе в палатку стоял человек в халате, когда-то бывшем белого цвета.

– Вам два часа назад удалили осколок из ноги и сшили сухожилие. Лежите, какое-то время вам не придется вставать. А нужду у нас справляют в утку.

Я сразу как-то сник. Никогда так себя не чувствовал. В наше-то время наркоз и всякая фигня. Помню, носовую перегородку ломать пришлось, под местным наркозом. Так там врач закончил и сказал: иди в палату. Слез со стола и пошатываясь пошел. А тут ведь даже таблетки анальгина нет. Чего уж о наркозе говорить. Да, хреново, что не знаю, как его делать, или антибиотики какие-нибудь. Слышал, что пенициллин из плесени добыли, но вот из какой?

Проворчав что-то под нос, я повернул голову в другую сторону и чуть не заорал. На соседней койке лежал человек, вернее то, что раньше было человеком. Сейчас в нем явно не хватало многого.

– Танкист, оторвало руку и сильно повредило ногу, пришлось ампутировать. Да в придачу – весь обгоревший. Но сильный, думали не переживет операцию, а он выдержал, думаю жить будет, но вот как? – Доктор, видимо, перехватил мой взгляд.

«Вот это сила в человеке! Да, мы не чета предкам», – мысли неслись вихрем.

– Доктор, если бы у меня при пробуждении не хватало частей тела, я бы с ума сошел. – Я ловил воздух, чтобы не блевануть.

– Многие так и делают, а еще прирезать просят. Но жить нужно. Раз судьба так распорядилась.

– Сколько мне здесь отлеживаться? – Я все еще пытался вспомнить, как нужно дышать.

– Как уж пойдет выздоровление. У вас не столько тяжесть ранения, сколько риск развития гангрены. Хотите на ногах ходить, будем лечить, правда, уже не я, – он повернулся к выходу и вышел. А я так и застыл с открытым ртом. В палатку вошли бойцы с носилками, следом за ними Истомин.

– Грузите ребята этого калеку, – показал он на меня.

– Куда меня теперь, – спросил я.

– Как куда? Вон в ямке за палаткой прикопаем, да и все.

– Ясно, – сказал я грустно. Майор злится, наверное, попало ему по самое не хочу!

Меня погрузили на носилки и вынесли на воздух. Метрах в двадцати стояла машина, эмка.

– Давайте его на заднее сиденье. Хватит ему места.

Меня бережно уложили на сиденье. Точнее посадили, а раненую ногу положили.

Через два часа тряски привезли меня в какой-то госпиталь. Положили одного в палате, хотя раненых было очень много. Майор зашел со мной.

– Товарищ майор, а чего я один-то лежу, ведь мест, наверное, и так нет?

– Потому что ты такой ненормальный, что полез в самую свалку, несмотря на приказ, вот лежи и вини себя.

– Товарищ майор, ну все же нормально вышло.

– Ты охренел, что ли, вконец? С меня башку теперь снимут. Ладно, если только с меня.

– Может, обойдется? Не хрен я какая личность-то.

– Какая ты личность, решать не тебе! Раз взялся помогать, так будешь сидеть и вспоминать. Раз на воле не можешь, будешь сидеть в камере.

– Что, правда, что ли? – не веря своим ушам, спросил я.

– А ты как думал, ты слишком много знаешь. А если бы ты в плен попал? Что тогда?

– Но ведь не попал же. Вот, всегда у нас так. Ну вляпался, но ведь все получилось, – я пытался оправдаться, хотя прекрасно понимал, что говорю чушь.

– Когда это всегда? – сбился с ритма Истомин.

– Так писали у нас, в моем времени. Сколько людей страдало из-за проявления инициативы. Да, виноват, но такая была ситуация. Но у нас – у русских, всегда инициатива наказуема.

– Ты дурак, что ли? В голову ничего не прилетело? Инициатива дурная – наказуема. И глупая – как твоя.

– Ну, вот смотрите. Встретились мы с разведчиками, окруженцами, они, может, завтра Гитлера поймают, а так бы кто их знает, вышли бы? Ведь я уже говорил, все эти люди уже должны были погибнуть. И вообще считаю так: что не делается – все к лучшему. Вот.

Майор ушел только махнув рукой. Лежа на койке, я размышлял – что теперь будет? Неужели и вправду посадят, да я же с ума сойду. Во провалился. Нет бы воевать или еще как помогать, а я на нарах буду загорать да бумажки писать. И чего писать-то, я уж вроде все, что помнил, написал. Я же не энциклопедия, все знать, как в книжках писали в мое время. Ладно, поживем, увидим.

С утра пришли врач и медсестра. Доктор осмотрел рану, что-то там почистил, я поорал. Медсестра забинтовала. Потом принесли завтрак, не успел поесть, – пришел Истомин. Вроде не такой злой, как вчера.

– Здравия желаю, товарищ майор госбезопасности!

– И тебе не кашлять, как спал? – спокойно спросил майор.

– Да почти никак. Извиниться хочу за свой бред вчерашний и за самоволку. Понесло меня. Но я же от чистого сердца хотел помочь, а не просто так. Поймите меня.

– Да я-то понимаю, ты тоже извини, перегнул я вчера. – Вот это да, майор извиниться решил. И перед кем.

– Да вы-то чего, вы абсолютно правы, от и до, – потер я щеку.

– Просто доложил, что ты пропал, а там началось. Приказано, как поправляться начнешь, в Москву доставить.

– Писец котенку, больше гадить не будет! – Я и вправду так подумал. – В тюрьму?

– Пока опять на Лубянку, а там…

– Сам виноват. Как вы думаете, сможет ли начальство меня понять?

– Может, и поймут, но наказать обязаны, причем – обоих. Ты правильно сказал – сам виноват.

– Товарищ майор, можно мне бумаги и карандаш, хоть время терять не буду.

– Да, принесу сейчас. Ты, кстати, про жилетку какую-то говорил, может, попробуешь сшить? Время есть.

– Во, точно! Сделаю, а то замаялся пока бегал, все думал, как же до сих пор ее никто не придумал. Простая ведь вещь.

– Только писать будешь, когда один находишься. Чтобы ни одна душа не видела и, не дай бог, не сперла.

– Понял.

Истомин ушел, а я начал вспоминать. Решил, что нужно написать о Калашникове, пусть начинает, может, раньше получится. Только патрона еще нет, уменьшенной мощности, так называемого – промежуточного. В первый раз я далеко не все выложил. Ведь обо всем на заказ не вспомнишь, в голове, как каша. Сослался, что не очень многое могло бы пойти сейчас, да и не помню половину. Сейчас решил написать даже точный размер этого патрона. А еще я заметил, что воспоминания сами приходят. Может, читал что-то, но, естественно, забыл, а тут под ситуацию оно и всплывает.

Через час примерно принесли рваную, грязную гимнастерку, иголку с ниткой – занялся разгрузкой. Повозился, конечно, но получилось очень даже ничего. Истомин придет, попрошу еще материала, авось найдет, сошью и себе. Хотя, а зачем она мне. На фронт я уже не попаду. Это уж наверняка.

– Ну и на кой черт такая тряпка нужна? – Майор критично осмотрел мою самопальную разгрузку. Я сел на кровати и стал одеваться. Одев и подогнав под себя жилет, я показал куда и чего можно положить. Как закрепить и как пользоваться. И Истомин признал, что это действительно удобнее ремня. Все под рукой, плюс небольшая, но защита. Забрав жилетку, он спрятал ее в армейский сидор и ушел. А я опять остался наедине с мыслями. Как бы про РПГ сообщить, так не знаю я его устройства. Надо бы конкретно с каким-нибудь инженером говорить, может, сами поймут. Понятно, что труба и реактивный заряд, но как объяснить-то?

Майор Истомин, вернувшись, застал меня в тяжелых раздумьях.

– Ну, чего делать будем? Я связался с Москвой, требуют вылетать. Как нога-то?

– Да нормально, костыль найдете какой-нибудь?

– Найдем, – Истомин снова удалился, но вскоре вернулся, неся костыль. – Попробуй. – Я встал с кровати, опираясь на костыль. Сунул его под мышку и попробовал шагнуть, получилось легко.

– Не больно ногу-то подгибать?

– Нормально, бегать, конечно, не смогу, но ходить скоро и сам буду.

Боль на самом деле отпускала.

– Ладно, сегодня тренируйся, можешь по госпиталю ходить, старайся не болтать много!

– Спасибо, товарищ майор. А то я тут со скуки одурею.

– Не за что, – и вышел. Странно, смягчил режим, может, и в Москве не посадят?

Добирался до улицы я, наверное, минут пятнадцать, с частыми остановками. Тяжело привыкать не опираться на ногу. На улице у входа сидели и курили бойцы.

– Братва, дайте закурить, если не жалко.

Один из сидевших, с забинтованной головой и привязанной к телу рукой, придирчиво осмотрел меня.

– Это не ты ли один в палате закрытой лежишь? Как генерала лечат, а курева нет.

– Ага, я, только не генерал, всего лишь сержант, арестован. Вон за мной смотрят, видишь?

На крыльце стоял солдат с ППШ и открыто смотрел на меня.

– А чего ж ты на улицу вышел, кто отпустил?

– Да куда я побегу с ногой-то?

– Держи, – один из рядом сидящих бойцов протянул мне кисет. Я развязал вязку, достал клочок бумажки. Свернув самокрутку, закурил от зажженной спички любопытного солдата.

– Спасибо огромное, два дня не курил, аж хреново стало. – Я покашлял. Самосад был знатный. Горло пробрало до печенки. Докурив, собрался было идти в палату, но тут увидел сидящих под деревьями солдат. Один из них взял в руки гармонь и растянул меха. Музыка полилась рекой. Сам не понял, как оказался рядом. Гармонист закончил песню, все похлопали.

– Музыкант, подхватить смогешь? – И я запел.

Спят курганы темные
Солнцем опаленные
И туманы белые, ходят чередой…
Через рощи шумные
И поля зеленые
Вышел в степь донецкую
Парень молодой!

Гармонист подхватил сразу, песня-то была уже известна в это время. Закончив, меня спросили, почему я пел ее не так, как все? А я ответил, что мне так больше нравится. Попросили спеть еще, дальше было так же, как в свое время в роте. Отпускать не хотели, табаком завалили. Взял немного, свернул ножку, задымил.

– Ну, давай последнюю и я похромал.

Снова замерло все до рассвета
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь
Только слышно на улице где-то
Одинокая бродит гармонь…

Ребята были в шоке. Гармонист вообще молоток, подхватывал с первых слов. Ну а я поднял настроение. Когда припрыгал в палату, меня навестил врач.

– Ну, вы молодой человек, удивили. Ни разу не слышал таких песен, что-то, похоже, но некоторые вообще незнакомы. Кто их написал?

Ну, что говорить. Конечно, я все приписал себе. Помню, у героя книги Конюшевского вышло еще и заработать прилично, на авторстве. А вдруг у меня и в реале получится. Нет, ну а что такого. Зато люди этой реальности, узнают хорошие песни. Они это заслужили. Я же не пою им «Муси-Пуси». Они достойны лучшего. С врачом у нас вышла продолжительная беседа. Говорили о музыке, о песнях. Я спросил у доктора, сколько уйдет времени на восстановление.