– Шерга, конечно, не Чичиков, – сказала печально Дейнен, – до Чичикова ей далеко, нет, обычная дура с папой… Помнишь, она мне кликуху придумала?

– Не очень… Белка?

– Бобр.

Дейнен улыбнулась, Лубоцкий отметил, что на бобра она похожа все-таки больше, чем на белку, и снова натянул цепь.

– И что? – спросил он.

Лубоцкий достиг изометрического пика, высчитал двенадцать секунд, расслабил мышцы.

– А у меня тогда как раз черная полоса началась, из художественной школы выгнали, все вокруг как озверели… – Дейнен выпила полбутылки. – А тут Шерга подойдет так и говорит потихоньку: «Эй, Бобр! Эй, Бобр!» Потом мне полгода снились, знаешь, такие мордастые, всё ходят, ходят, ходят…

Лубоцкий несколько потерял нить разговора и не уловил, кто именно настойчиво снился Дейнен, бобры или мастера художественных искусств.

– Я же тебе жаловалась, – напомнила Дейнен.

– Я думал, про бобров ты иносказательно.

– Нет, – покачала головой Лиза. – Ты не представляешь, как я ненавижу бобров. Иногда мне кажется, что я чувствую их запах…

Дейнен понюхала воздух, поморщилась. Лубоцкий вооружился резиновой лентой. Кошка напротив оказалась не чучелом и принялась умываться лапой.

– Моего отца в детстве бобер укусил, – сказал Лубоцкий. – А сейчас их еще больше стало…

Лиза пила минералку. В широкие окна четвертого этажа задувал теплый ветер, пятница, и в школу завтра не надо, и… Лубоцкий пробовал почувствовать радость от предстоящих выходных, но почему-то не чувствовал ничего. Завтра они собрались встретиться у Дорохова и обстоятельно обсудить сложившееся положение, потом куда-нибудь сходить посидеть, отдохнуть.

Лубоцкий поглядел в северное окно на каштаны. Каштаны гораздо лучше весной.

– Я как вижу Шергину, так у меня… Да ну их… Я даже перевестись из нашей школы хотела. Просила у мамы…

Дейнен допила воду, свинтила крышечку, приладила ее на левый глаз, как монокль, встала в кресле, уставилась на Лубоцкого.

– «Это лучшая английская школа! – пропищала Дейнен, видимо, передразнивая мать. – Туда очередь как до Владивостока! Ах, Лиза, Бернард Шоу ходил по этим коридорам! Он опирался на эти стены и оставил на них свой автограф! Здесь все дышит культурой! Здесь творилась история! Здесь…»

Дейнен замолчала и вдруг пошла красными пятнами, Лубоцкий испугался и подал Лизе еще бутылочку. Дейнен вернулась в кресло с пробкой в глазу.

– То есть ты за? – не понял Лубоцкий.

– Не знаю. Если Шергина снесет квартал – в старших классах я ее не увижу. Если Шергина не снесет квартал – я порадуюсь, что ее планы расстроились.

– А я?

– Тебя, конечно, жаль. Но…

Дейнен допила вторую бутылочку, открутила пробку, зажала ее правым глазом. Лубоцкий взял пружинные кистевые эспандеры.

– Я буду грустить о тебе в Мытищах. Вспоминать, писать стихи. Это хорошо для души.

– Это хорошо для души?

– Это хорошо.

Дейнен подняла брови и уронила пробки. Лубоцкий закрыл эспандеры.

– Но до Чертанова не так уж и далеко, – с сомнением заметил Лубоцкий.

– Не надо! Нет, нет, это вселенная, я в Мытищах, ты в Чертанове, между нами Москва, как бездна. Только так, только так…

Дейнен достала телефон, набрала номер, приложила трубку к уху и приготовила лицо. Улыбнулась, верхние зубы чуть подвыступили и подняли губу.

– Анечка! Как у тебя здоровье?! Нет, не чешется. Вот Андрюша Лубоцкий тебе тоже приветки передает…

Дейнен заквирикала в трубку. Лубоцкий сосредоточился на эспандерах.

– Да-да, да-да, – говорила Дейнен, легкомысленно покачивая ногой. – Да-да, подпрыгнула. Самбисты всегда в авангарде… Нет, на идиотов не похожи…

Лубоцкий щелкал эспандерами.

– Что делаем? Да как сказать… Страдаем. Да. У Андрюшеньки бабушка… да-да, та самая – с носками! – Дейнен подмигнула Лубоцкому. – Это точно, одной ногой в Валгалле, но еще ого-го! Короче, кое-как держится. Хочет помереть в своей постели, а ее постель в доме нумер три Калачёвского проезда. Что значит – «ну и что?» Ты совсем старость не уважаешь?!

Дейнен попыталась сделать строгий голос, получилось что-то вроде болгарки, кошка в соседнем доме убралась с окна.

– Нет, крысу тебе не Петька подкинул, – продолжала беседу Дейнен. – Крыса – это вроде как…

Дейнен замолчала, слушая.

– Сама коряга, – сказала Дейнен через минуту и отключилась.

У Лубоцкого не было бабушки, тем более с носками.

– Ответный удар? – спросил Лубоцкий.

– То есть? – не поняла Дейнен.

– Сделала вид, что позвонила, а сама не звонила.

Дейнен зевнула. Лубоцкий закрыл эспандеры.

– Это Шерга! Сделала вид, что ее топят, а сама ничуть не тонула!

– Ты думаешь?

Лубоцкий открыл эспандеры и закинул их в тазик с магнезией.

– Молодежный театр имени неистового Тыбурция, – пояснила Дейнен. – Она сама себя высекла, у них это повсеместно.

– Зачем ей это? – не понял Лубоцкий.

– Какой именно ей? А может, их две? – Дейнен выразительно постучала пальцем по виску.

– Одна хочет снести Калачёвку, а другая хочет сама себе помешать. Ну вроде как у нее ментальное раздвоение. Залечили в Швейцарии. И теперь она как бы сама себя каждый день высекает на подмостках.

– Не. – Лубоцкий покачал головой. – Раздвоение – это было. У всех раздвоение…

Лубоцкий посчитал по пальцам, некоторое время смотрел на них задумчиво.

– Со счета сбился… Короче, штук двадцать с раздвоением. Джекилл и Хайд, Тайлер Дёрден…

Дейнен почесала голову карандашом.

– Ну, не знаю, – сказала она. – Если не Чичиков и не раздвоение, то что?

– Заговор тамплиеров…

Дейнен хихикнула.

– Заговор лилипутов, – передразнила она. – Знаешь, заговоров тамплиеров в сорок раз больше, чем раздвоений. В сердце каждого графомана бешено стучит маятник Фуко.

Дейнен понравилось, она немедленно внесла фразу в блокнот и отделила ее от прочих записей зубчатым заборчиком.

– А вообще, воблер и кость, – сказала она. – Так я все и назову: «Воблер и кость». Произведение литературы. Книгу! Роман!

Дейнен потрясла блокнотом и пририсовала Коньку-горбунку на обложке букву З.

Лубоцкий снял с полки жестяную банку, вытряс из нее белковые батончики, предложил Дейнен со вкусом клюквы, себе взял со вкусом черники. Стали жевать.

– А почему тебе пирамида не нравится? – спросила Дейнен, доев батончик. – Пирамида – это красиво и неслучайно.

– По-моему, скучно, – возразил Лубоцкий, тоже доев батончик. – Пирамиды вышли из моды семнадцать бестселлеров назад, придумай чего-нибудь, ты же литератор.

– Хорошо, – сказала Дейнен. – Легко. Слушай. А если не пирамида? Если башня? Знаешь, по-моему, в Москве давно хотели построить башню…

Дейнен потерла пальцами виски.

– Башню ленинского коммунизма, – сказала она. – Так, кажется?

– Вряд ли сейчас такую даже в книгах строить будут. Какую-нибудь другую построят.

– Башню имени Бернарда Шоу.

– Бернард Шоу был мужем Сары Бернар, – сказал Лубоцкий и протянул руку к миске с магнезией. – У него была широкая саксонская кость, он мог…

Договорить Лубоцкий не успел, громыхнуло, пол подпрыгнул, гантели, гири и прочий инструментарий, знаменующий полтора столетия увлечения семьи гигиенической гимнастикой, тяжело звякнули. С полки на стене осыпались медали и кубки, завоеванные предками Лубоцкого в спортивной борьбе.

Дейнен прикусила язык и зашипела, Лубоцкий же опрокинул магнезию на себя.

– Что бы это могло быть? – поинтересовался Лубоцкий.

– Взорвалось, кажется, – ответила Дейнен.

Она достала зеркальце и рассматривала окровавленный кончик языка. На улице орали автомобильные сигнализации.

– Что могло взорваться? – Лубоцкий тер нос.

– Похоже на газовый баллон, – проявила осведомленность Дейнен. – У нас на даче у соседей взорвался – весь погреб разворотило.

И Андрей, и Лиза перебрались через кресло на балкон. Снизу, со стороны переулка, поднималась кипящая пыль.

– Что это? – Лубоцкий сощурился.

– Она, – ответила Дейнен.

У Дейнен зазвонил телефон, она ответила. Молчала в трубку.

Лубоцкий наблюдал за пылью. Пылевая стена поднялась до третьих этажей и теперь приближалась и бурлила, как при взрыве Кракатау или Везувия. Но метров за сто до дома Лубоцкого туча выдохлась и осела, и стала видна улица. Все дома были на месте, припаркованные вдоль тротуаров машины посерели и мигали аварийками, на перекрестке возник затор от погасшего светофора, но люди из машин не выходили, опасаясь пыли, и Лубоцкий узнал странное сиротливое чувство, точно умер мир и остались только они с Дейнен на балконе, и даже пыль не поднялась.

Он оглянулся на Лизу и чихнул в первый раз за этот день.

Дейнен спрятала телефон.

– Безносов звонил, – сказала она.

– И что? – осторожно спросил Лубоцкий.

– Водокачку взорвали. Рядом с его домом старая водокачка, ну помнишь же, с буквами? Взорвали. Сложилась, как спичечная.

– Да. – Лубоцкий потер лоб. – Что бы это значило?

– Это Шерга, – уверенно сказала Дейнен. – Посылает нам зловещий знак.

– Какой?

– Сегодня водокачка – завтра ты.

Дейнен указала пальцем на Лубоцкого. По улице, вопя сиреной и моргая мигалками, проехала пожарная машина. Пыль снова поднялась, ненадолго.

– И еще… – Дейнен замолчала.

– Что еще?

– Там вроде как стену начали строить.

– Какую?

Дейнен пожала плечами. Лубоцкий нахмурился.

– Надо завтра все это серьезно обсудить на собрании, – сказал Лубоцкий и чихнул.

– Взрыв водокачки? – уточнила Дейнен. – Стену?

– И стену тоже. Если уж Шерга взялась за водокачки…

– Ты серьезно? – перебила Дейнен.

– Абсолютно. Бирюлево не пройдет. Надо оказать ей сопротивление.

– Ага… – усмехнулась Дейнен.

– Придешь? – спросил Лубоцкий.

Дейнен не ответила. Она смотрела на обезлюдевшую улицу, на замершие машины и на пыль. Дорогу наискось медленно переходила толстая ленивая собака, в пыли за собакой оставались круглые следы. Неожиданно Лизе стало сильно грустно. Обычно грусть приходила ближе к ноябрю, но в этом году случилась раньше. То ли Лубоцкий со своими эспандерами, то ли взрыв водокачки, то ли ситуация с Шергиной, но Лиза загрустила. Она вдруг подумала, что это надолго, на год и дальше и, может быть, навсегда.

– Приходи, – опять предложил Лубоцкий.

Лиза снова не ответила. Она поудобнее пристроила блокнот с Коньком-горбунком на перила и стала писать.

Глава 5
От Калачёвки к Колпачному
Нина Дашевская^[15]

– Ну ты и накрутил, – сказала Наташа. – Ты что, действительно во все это веришь?

– Лубоцкий врать не будет, – отозвался Петя, – да и Дядя Федор…

– Федя вечно строит из себя самого умного. А твой Андрей вообще возомнил себя сверхчеловеком, от него уже телефон можно заряжать.

Они шагали с Петей по узкому, в неровной плитке, тротуару. Навстречу шла нестарая еще тетка, споткнулась, пробормотала привычное «гори в аду» в адрес нынешнего мэра. Соседний дом с забитыми окнами (под снос) зацепил Петю за капюшон болтающимися проводами. Наташа освободила его, оглянулась: ругательная тетка испарилась, как привидение.

– Вот видишь! – обрадовался Петя. – Зуб даю, она уже в Чертанове. Лубоцкий зря не скажет.

– Петя! Твой Андрей, как всегда, строит теории заговора, а ты ведешься!