Я свернула в один из переулков. Высокие стены из серого камня, затхлый запах сточной канавы, что журчала невдалеке. Зато так, напрямую, было быстрее. Стуча сложенным зонтом, как клюкой, и прижимая к груди крольчиху, я целенаправленно шла к площади. А точнее – к храму.

Не сказать, чтобы жители приморского городка были уж больно набожны. Но лично я мессы любила и старалась не пропускать: у местного храмовника был на редкость усыпляющий монотонный голос, посему во время проповедей я отлично высыпалась. Главное было занять удобную диспозицию, а уж там…

Впрочем, сейчас меня обуяло отнюдь не стремление причаститься. Или поспать. Просто под второй скамейкой с правого края лежала спрятанная одежда. Моя. Я ее часто там оставляла. Это было совершенно безопасно. Храм в приморском городе – не самое посещаемое место. Кабаки в порту пользуются куда большим спросом… К тому же было весьма удобно переодеваться в нише, за статуей богини Паринкры, которая отвечала за плодородие. Она и сама была широка, а уж ее плащ и вовсе закрывал обзор любопытным. Если бы те оказались рядом. Но за все пять лет я таковых ни разу не видела.

Чем ближе подходила я к храму, тем сильнее чесалось плечо. А потом и вовсе начало жечь. Да и мне самой, едва я взошла на мраморные ступени, как-то резко поплохело.

– Я же говорю, что ты ведьма, – убежденно встряла крольчиха. – А ты не веришь!

Я ничего не ответила. Лишь привалилась спиной к одной из колонн. А ведь эта мелкая пакость права: только темным дурно становится в доме светлых богов. Но этого быть не может! И я упрямо, скорее пытаясь убедить себя, чем Кару, прошипела:

– Я не могу быть темной! Я даже писание знаю. Молитвы там. Даже два абзаца из жития святой Иоганны…

– Ну, значит, будешь ведьмой, цитирующей священное писание. – Крольчиха развела лапы в стороны, дескать, что такого-то.

А у меня дрожали руки, подгибались колени, а голова и вовсе готова была разорваться от боли. Пульс стучал набатом, и было ощущение, что череп сейчас затрещит по швам. В мозгу очумелой перепелкой билась одна мысль: как мне достать собственную одежду?!

Сглотнула, выдохнула и отлепилась от колонны. Чуть шершавый, нагретый за день жарким южным солнцем мрамор оставлять не хотелось. И правильно не хотелось. Едва я оказалась без опоры, как тут же пошатнулась. Но стиснула зубы. Как там говорят северяне? «Даже снег, падая, продолжает идти». Чем я хуже снега?

И я пошла. Шаг за шагом. Превозмогая боль и налегая на свою импровизированную трость, словно древняя старуха, я доковыляла до дверей. Еще никогда семь шагов не давались мне так тяжело.

Крольчиха, до этого стригшая ушами на моей руке, вдруг резко сиганула на пол.

– Ты что, ненормальная?! Тебе сюда нельзя! – заверещала она и даже лапой о мраморную плиту ударила.

– Ну, значит, ты сходи, забери мой сверток, – прошипела я.

– Может, мне, чистокровной высшей темной, еще и молебен вместо храмовника отслужить? Да если я сюда войду, то этот сарай развалится.

Словно вторя ее словам, над дверью от косяка и выше начала расползаться трещина.

Да что же у меня все так неудачно? Вчера склад взорвала, сегодня вот храм…

– Не пущу! – оскалилось пушистое недоразумение и попыталось заступить мне дорогу.

Но тут дала о себе знать клятва, ударив ее разрядом в зад. Кара возмущенно взвизгнула, но поняла, что помешать мне не сможет.

– Ладно, суицидница, я тебя у ступеней подожду. Может, у тебя и получится, ты же вроде не полностью инициированная… – С этими словами крольчиха развернулась и, подкидывая зад с пушистым хвостиком, поскакала по ступеням вниз.

Я вдохнула, выдохнула и дрожащей от напряжения рукой взялась за ручку двери.

Как добрела до этой демоновой скамьи – не помню. Голова раскалывалась, из носа начала сочиться кровь. Казалось, все мое естество выворачивает наизнанку. Сграбастав сверток, я устремилась к выходу. Ну как устремилась… Улитки ведь тоже наверняка думают, что они те еще бегуны по сравнению с камнями. И сейчас я искренне надеялась, что я все же быстрее, чем эти слизни с раковинами.

Когда я вновь оказалась на улице, крольчиха сидела на нижней ступени храма и с грустным-прегрустным видом жрала окорок. Где эта прохиндейка добыла явно дорогой кусок свинины – вопрос отдельный. Но то, как Кара это делала – вздыхая, свесив длинные уши…

– Ты чего это? – удивилась я. Голос отчего-то изменил мне и вышел сиплым.

– Поминки, не видишь, что ли, – не оборачиваясь, истинно по-демонски рыкнула Кара. – Иди давай, куда шел…

И она вновь впилась зубами в мясо.

– А кого поминаешь?

– Свою загубленную молодость. Ну и заодно – одну дуру…

Она не успела договорить, как до нее дошло, что, собственно, одна альтернативно одаренная еще вроде как жива и стоит у нее за спиной.

– Ура! Не сдохла! – заголосила Кара так, что редкие прохожие заоборачивались.

Правда, она поумерила свою радость, когда внимательно посмотрела на меня. По ее словам, я отличалась от зомби лишь тем, что могла связно говорить. В остальном – типичный мертвяк с кожей симпатичного зеленоватого оттенка, с холодными руками и бескровными губами.

За комплимент я Кару, конечно же, поблагодарила, показав кулак, который та с энтузиазмом обнюхала. Нахалка!

– Труп познается в еде! – заявила я и затребовала у крольчихи половину ее добычи.

На удивление, она поделилась:

– На, тебе сейчас нужнее.

До ближайшей подворотни мы шли молча. Я несла в одной руке окорок, второй опиралась на зонт. Кара тащила в зубах сверток с моей одеждой.

Скрывшись от людских глаз, я переоделась и поела. Первый раз за сутки. Не сказать, чтобы это сильно помогло восстановить силы, но руки хотя бы уже не тряслись.

Домой я возвращалась, усиленно улыбаясь вечернему небу, раскланиваясь со знакомыми, что встречались по пути, и вообще изображая в меру счастливую благовоспитанную девицу. Но кто бы знал, каких усилий мне это стоило. На дне холщовой сумки, перекинутой через плечо, обретались порванная рубаха, штаны, рыжие ботинки и крольчиха с мослом, оставшимся от окорока.

И лишь когда я переступила порог дома, то смогла выдохнуть и облегченно прислониться спиной к двери.

Отец, вышедший мне навстречу, без слов обнял, будто не чаял уже увидеть живой. Я растерянно обняла в ответ. На глазах неожиданно выступили слезы, и я поспешила проморгаться. Зато матушка, вырулившая в коридор из кухни, была куда речистее. За пару ударов сердца я узнала о себе много нового. И что я негодница, и что паразитка еще та, и что… В общем, матушка выражала свое беспокойство, как могла. А в том, что она переживала за меня и любила, я не сомневалась никогда.

– Ты знаешь, что вчера сгорели три ангара? Полыхало так, что от зарева светло было как днем! А еще этот маг, что прибыл по приказу императора, чтобы бороться с контрабандистами… – сердито начала матушка и потом чуть тише добавила: – Упокой, небеса, его душу… А ты ушла на дело. И тебя все нет… Что я должна была думать? Каким богам или демонам молиться?

– Скорее демонам, – перебила я.

– Что? – тут же напрягся отец.

– Знаете, кажется, я должна вам кое-что рассказать. И показать тоже.

И тут в сумке завозилась крольчиха, а потом и высунулась с ощеренными клыками, державшими мосол. Отец непроизвольно сложил пальцы щепотью, как вчерашний маг, но остановился, вспомнив, что он давно не чародей. Вторая же его рука потянулась за пояс, к метательным звездам.

– Крис, замри, я сейчас его убью…

– Не надо! – устало выдохнула я. – Давайте лучше чаю попьем…

А спустя два удара колокола, когда был уже выпит не только чай, но и бутылка гномьего первача, потому что отцу «не думалось о таком на трезвую голову», я узнала кое-что интересное о себе.

Чуть больше девятнадцати лет назад, когда мой отец сбежал по дороге на каторгу, они с моей мамой скрывались от ищеек Ароса Бранда, верховного инквизитора его величества. И случилось так, что я решила появиться на свет чуть раньше срока.

Приграничье. Лес. Излом зимы – то время, когда, по легенде, идет Дикая Охота и всадники Вечного Холода ищут заплутавшие души. А у моей матери схватки. Как отец, уже будучи запечатанным, без толики магии смог найти дорогу к выселку, он и сам до сих пор не понимал. Ему тогда было все равно, у кого просить помощи для жены, роды которой оказались тяжелыми. Будет повитухой светлая – хорошо. Ведьма – тоже хорошо. Главное, чтобы спасла любимую и ребенка.

Старая ведьма, согласившаяся принять дитя, была темной. Я же никак не желала появляться на свет. А когда все же родилась, то была… мертвой. Душа еще не отлетела далеко, и ведьма смогла вернуть ее в тело ребенка. Но расплатилась за это своим даром, вычерпав его до дна.

– Она вдохнула в тебя тьму, – устало произнес отец. Он сидел за столом и задумчиво разглядывал кружку. – Старая Крисро отдала за твою жизнь самое ценное, что у нее было, – остатки своего угасающего дара.

– Так меня назвали в ее честь?

– Да. Но я не думал, что ее слова, которые она произнесла, провожая нас на пороге своего дома, окажутся пророческими.

– И что она сказала? – Я даже подалась вперед.

– Что она ни о чем не жалеет. И что дар всегда найдет способ сломать преграду, – опередила отца мама, вставая из-за стола.

Она в абсолютной тишине наполнила чайник водой и поставила его на камень. Щелкнула по мордочке ленивую саламандру, что дремала в ближнем углу печи. Та, неохотно переставляя лапы, побрела кипятить воду.

– Лентяйка, – проворчала мать. Она всегда ворчала, когда нервничала. – И за что только я ее держу?

Как по мне, наша саламандра, раскормленная и избалованная мамой до безобразия, просто обнаглела в корень.

– Судя по всему, Крис, та капля тьмы, что досталась тебе при рождении, переплавила твой светлый дар в темный, – задумчиво сказал отец. – А запечатана у меня и у моих потомков была лишь светлая магия. Поэтому мета и смогла сожрать печать.

О метах, точнее, о магических метках я слышала. Отец как-то рассказывал, что такие есть у всех магов. У драконов в человеческом облике – маленькие татуировки в виде символов магической сути. У неинициированных оборотней – щенок. У ведьмы – плющ, у некроманта – ястреб.

– А черное пламя – это чья мета? – Я подняла взгляд на хмурого отца.

Но ответить он не успел. На этот раз его опередил голос из-под стола.

– Пожирателя душ. А точнее – пожирательницы, – радостно сообщила Кара.

Может, и стоило замереть в дверях, чтобы метательные звезды отца пришпилили эту пушистую пакость?

Но крольчиха, словно не чувствуя никакой угрозы, продолжала невозмутимо глодать под столом мосол.

– Плохо. – Отец сжал пустую кружку, что стояла перед ним.

Да так сжал, что она пошла мелкими трещинами и раскрошилась, порезав его ладонь. А он будто и не заметил этого.

– Что именно плохо? – осторожно уточнила я.

– Плохо, что твоя мета сожрала печать. Теперь ты не только дочь осужденного, но и сама преступница. Поскольку взлом печати – одно из страшнейших преступлений в Светлой империи. И неважно, как это произошло. От сломанной печати остается хвост, по которому тебя легко найдут.

– И тогда в Темные земли… – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказала мама, ставя на стол вскипевший чайник.

– Сейчас Черный властелин и Светлый владыка вовсю изображают дружбу. До зубовного скрежета, – мрачно сказал отец. – Если Крис поймают темные, то они с радостью сдадут ее светлым дознавателям. По дружбе…

Последние слова он словно выплюнул.

– А они обязательно поймают. Пожирателю душ тяжело скрыть свой дар, а уж с маяком в виде сломанной меты… – поддакнула крольчиха.

Я не выдержала и, нагнувшись, заглянула под стол.

– Слушай, заинька, а тебе, часом, шкурка не жмет?