Зуев не заставил себя уговаривать. Он поставил свой автограф и пробурчал:

– Извини меня, Алеша.

– Не кайся, все правильно сделал, – хлопнул начальника по плечу подчиненный и вышел из кабинета.

Согласно пункту 476 Устава, Лыков мог потребовать от следователя законченное им предварительное производство. Он, естественно, воспользовался своим правом. Получив огромный конверт с бумагами, сыщик начал внимательно их читать. И узнал о себе много нового. Коллежский советник свалил в одну большую кучу все прежние грехи сыщика, сделав вывод, что тот патологически жесток и убил Мохова умышленно. С обдуманным заранее намерением. Мстил за товарища, будучи к тому же раздражен из-за выговора, полученного от министра. Деяния чиновника подпадают под статью 1484 часть первая и подлежат наказанию в виде лишения всех прав состояния и ссылки в каторжные работы на срок от восьми до десяти лет. К акту прилагался список свидетелей, которых обвинение желало вызвать в судебное заседание. Там были все пять сокамерников умершего и три надзирателя.

Лыков тщательно изучил следственное дело и обратил внимание на протокол допроса выводного надзирателя^[46] Фуршатова. Допрос почему-то был принят следователем под присягой. Так делалось лишь в случае, если свидетель собрался в дальний путь и возвращение его может замедлиться. То есть он не сумеет потом явиться на суд и подтвердить свои показания. В пояснении указывалось, что Фуршатов тотчас после допроса отбывает в дальние местности по личной надобности. А именно увольняется от службы и вступает в права наследования спичечной фабрикой в Мезени. Разве в этом ссылочном городишке есть фабричное производство? Странно… Сыщик стал читать показания выводного и поразился. Тот заявил, что Мохов после общения с Лыковым едва передвигал ноги и то и дело просил отдыха. Лицо его было багровым, подследственный держался за грудь. И за живот тоже держался. Был испуган и подавлен. Он, Фуршатов, спросил арестанта, не нужен ли доктор и нет ли у него каких жалоб. А Вовка ответил: пожалуюсь – только хуже будет. И смолчал, а к утру умер.

Тут Алексей Николаевич наконец понял, что против него составлен целый заговор. И это не просто месть двух бандитов, а нечто большее. Если выводной надзиратель предварительной тюрьмы дает заведомо ложные показания, а потом спешно уезжает к Белому морю… Ведь в обычной ситуации он ни за что не принял бы полуживого арестанта в тюрьму. Сразу написал бы рапорт! Взяв избитого человека, надзиратель тем самым берет на себя ответственность за него. Какой разумный стражник так поступит? А Фуршатов взял. И рапорт по команде подал лишь утром, когда Мохов был уже мертв. Явная ложь, а судейские ее принимают…

Кто-то заплатил Фуршатову за вранье, и хорошо заплатил, если он оставил службу в столице и спешно исчез. Скорее всего, ни в какое наследство ни в какой Мезени он не вступал. А сорвал куш и перебрался в глухомань, пересидеть годик. Купил табачную лавку где-нибудь в Уржуме и затаился. Но ведь приобрести лавку стоит недешево. Кто даст такие деньги за голову заурядного чиновника? А те семьдесят пять рублей, что нашли при обыске у Трунтаева? Если сунули ему, значит, не обошли и других свидетелей. А непосредственные убийцы, Кайзеров и Дрига, по таксе должны стоить еще дороже. М-да… Человек, решивший вычеркнуть сыщика из жизни, средств не жалел. Кто же этот богатый недоброжелатель?

Притом не одни лишь деньги решали дело. Неизвестный враг знал о стычке Лыкова с министром. О том, что Лыков признал в Вовке убийцу своего товарища. Далее каким-то чудесным образом он свел в одной камере двух давних недругов сыщика и свежеиспеченного подследственного Мохова. Заплатил ребятам за то, чтобы они забили до смерти своего же фартового. Сунул трем другим свидетелям и научил, какие надо дать показания. Подкупил выводного и убедил его бросить службу и скрыться из города. Так не бывает! И тем не менее со статским советником все произошло именно так.

Протоколы допроса двух других надзирателей были в пользу сыщика, но изобиловали словами «вроде бы» и «не очень твердо помню».

Между тем дело о нанесении смертельных увечий подследственному Мохову перешло к прокурору Судебной палаты, а тот поручил его своему товарищу, коллежскому советнику Устарговскому. Рьяный чиновник проявил выдающееся усердие и закончил обвинительный акт за два дня. Переписав слово в слово материалы предварительного следствия. Видать, торопился к Рождеству.

Колесо Фемиды покатилось дальше, причем с нарастающей скоростью. Прокурор представил Судебной палате письменное предложение о возбуждении судебного следствия. Один из ее членов сделал палате доклад по собранным материалам. Затем прокурор объяснил собственный взгляд на дело, доложил свои выводы и вышел вон. В его отсутствие члены палаты обсудили услышанное, затратив на все полчаса. Признав предварительное следствие достаточно полным и проведенным без нарушений существенных форм и обрядов судопроизводства, Петербургская судебная палата постановила окончательное определение: предать статского советника Лыкова суду.

Вечером следующего дня на квартиру сыщика пришел рассыльный и вручил ему под роспись обвинительный акт. К нему прилагалось извещение Судебной палаты. Там было написано, что в течение недели обвиняемый должен сообщить суду, кого он выбрал себе в присяжные поверенные, и дать список свидетелей защиты.

Алексей Николаевич выпил очередную бутылку коньяка, погоревал, а утром вызвал к себе на квартиру адвоката Сандрыгайло. Его рекомендовали юрисконсульты МВД.

Пришел авантажный мужчина лет сорока, богато одетый, с бриллиантовыми запонками и булавкой в галстуке.

– Добрый день, господин Лыков! – протянул он хозяину руку. – Много о вас слышал. Клиентов мне поставили – человек десять. И все серьезных, не какую-нибудь шантрапу. Хе-хе… Меня звать Август Мефодьевич.

– Теперь вот сам стал вашим клиентом, – вздохнул сыщик. – Тяжело, знаете ли. Поговорим?

– Поговорим. Я хочу сразу предложить вам заболеть.

– Как это заболеть? Зачем?

Сандрыгайло пояснил:

– Прикинуться больным, конечно же. Чтобы потянуть время.

– Но что это мне даст? – недоумевал сыщик.

– А вот смотрите. Хворать можно долго, месяцы, если не годы. Все это время судить вас нельзя, им придется ждать. А там, глядишь, все как-то само собой рассосется.

– Ничего не рассосется, – рассердился Алексей Николаевич. – Они не отстанут. Жить на ниточке, под лупой? Не желаю.

И протянул гостю бумаги:

– Вот обвинительный акт.

Адвокат нацепил на нос золотые очки, взял бумаги, начал их читать и сразу сделался торжественно-серьезен. Дошел до конца, перечитал еще раз и со вздохом вернул Лыкову:

– Однако! Идет по верхнему пределу.

– И о чем это говорит?

– Максимальное наказание по предъявляемому вам обвинению – десять лет каторжных работ. Ну, суд учтет ваши прошлые заслуги и скостит годика два. Получите восемь. На это Устарговский согласится, он специально задрал максимум, чтобы можно было чуть-чуть съехать вниз. Обычная его тактика.

– Если мы договоримся, что вы предложите в качестве средств защиты?

– Давайте сначала договоримся, – по-деловому ответил Сандрыгайло. – Мое предложение такое. В случае, если суд удовлетворит требование прокурора, я не получаю ничего. Кроме, разумеется, моральной пощечины. Если срок уменьшат до семи-восьми лет каторжных работ, я получаю от вас сто рублей и другую пощечину. А если мне удастся снизить наказание до трех с половиной лет исправительных арестантских отделений, вы платите мне три тысячи. Ну как?

– Полностью избавить меня от кутузки вы считаете делом невозможным?

Адвокат с трудом удержал смешок.

– Алексей Николаевич! Не стройте иллюзий. Ваше положение очень сложное. Два министра спустили собак. Видите, как гонит контора? Такая спешка неслучайна.

– Это я понимаю.

– Тогда поймите и другое. Избавить вас от каторги – вот главная задача. Она очень трудна, но хотя бы решаема. Потом, надежда сохраняется и после вынесения приговора. Вы лично известны государю, можете нажать рычаги – и он вас помилует.

– Для этого я должен обратиться к нему с соответствующей просьбой, – напомнил присяжному поверенному сыщик. – Я же не намерен этого делать.

– Почему?

– Потому что в таком случае я признаю свою вину. Но вины нет, понимаете? Я не убивал Мохова!

По глазам гостя хозяин понял, что тот ему не верит. Как же тогда он будет его защищать? Как все они – за деньги? Придется терпеть…

– Вернемся к нашему договору, – заговорил Сандрыгайло. – Мои условия вас устраивают?

– Да.

– Вам все понятно? Мы изложим детали в соглашении, если желаете. Это не совсем законно, но если требуются гарантии на случай моей возможной нечистоплотности…

– Не требуются, – отрезал Лыков. – Полагаю, мы поверим друг другу на слово. Нужен аванс, чтобы вы начали готовиться к процессу?

– Нет. Фактически я уже начал. Итак, первый вопрос: кого из свидетелей может вызвать защита?

– Я уже думал об этом, Август Мефодьевич. Один из надзирателей, некто Фуршатов, сказал заведомую ложь и уехал из города…

– Как уехал? Кто его отпустил до суда?

– Следователь отпустил, а показания взял под присягой, согласно статье четыреста сорок второй Устава уголовного судопроизводства. Фуршатов уволился от службы и якобы поехал в Мезень вступать в права наследования.

– Вы сказали, он вас оболгал? – вцепился адвокат.

– Да, самым бессовестным образом.

– Но его слова совпадают со словами тех пяти арестантов, верно?

– Верно. Тут заговор, сильный против меня заговор.

Сандрыгайло не обратил на эти слова никакого внимания и констатировал:

– Это здорово подкрепляет позиции обвинения.

– Я понимаю. Но как раскрыть ложь?

– Буду думать. На чьи показания в вашу пользу я могу опереться?

– Во-первых, есть другие надзиратели той смены, когда я допрашивал Мохова. Они сообщили, что Вовка вернулся в камеру на своих ногах, не стонал, не жаловался и не имел никаких внешних признаков побоев.

– Уже хорошо! – ободрился присяжный поверенный. – Вот на таких косвенных деталях и строится обычно защита. Моя задача – посеять сомнения в умах сословных представителей. Судьи будут смотреть в бумаги и верить прокурору. А представители смотрят на вас и слушают адвоката.

– По вашему опыту, Август Мефодьевич, они совсем несамостоятельны в процессе? Даже представители дворянства?

– Увы, Алексей Николаевич. Если бы ваше дело рассматривалось судом присяжных, шансы на мягкий приговор были бы больше. Присяжные судят исходя из своего житейского опыта, и многие уже поднаторели, чувствуют себя на процессе как дома. Но ваш случай – преступление должности, такие рассматривает коронно-сословный суд. Состав его будет следующий: старший председатель или председатель одного из департаментов Петербургской судебной палаты и три члена уголовного департамента. Получается, всего четверо профессиональных судей. Их дополнят трое сословных представителей: губернский предводитель дворянства, городской голова (от мещан) и один из волостных старшин Санкт-Петербургского уезда (этот будет от крестьянства). Скорее всего, первые двое, как большие шишки, сами в суд не придут, а направят своих заместителей. Хорошо бы таковых заранее узнать и обработать их в вашу пользу. А самостоятельность этих временных судей весьма условная. Как правило, они смотрят в рот председателю.

– Выходит, полностью оправдать меня такой состав суда не сможет?

Сандрыгайло поморщился:

– Чем скорее вы забудете про оправдательный приговор, тем будет лучше для вас.

– Но…