– Не может, – отрезал Добрыня. – Да что об этом говорить? Теперь, когда положение ее стало известно, купчиха Мирина сама пожелает тут всем управлять. А вертопраха Радомила она и на дух не выносит. Они и ранее не ладили, Дольме то и дело приходилось их примирять. Хотя что я тебе говорю… Вот поживешь тут – и сам во всем разберешься. Но главное – выясни для меня, кто мог покуситься на соляного купца Дольму сына Колоярова. Как выяснишь, мне все доложишь. И чтобы по полочкам все разложил, чтобы ясно все было, как на стрельбище в солнечный день. Итак, Озар, останешься в усадьбе рода Колояровичей доглядником.

Это же он вновь сообщил собравшимся. Дескать, ведун Озар – его человек, пусть примут, как гостя дорогого, и ни в чем ему препон не чинят.

– Да кто же волхву перечить осмелится? – произнес бородатый челядинец Лещ. Вроде и соглашался, но поглядывал из-под седеющих кустистых бровей неприветливо. – С волхвами осторожно надо, да еще не забывать, что они всякое могут. Чародеи они.

– Ты чего пустое-то болтаешь, Лещ? – осадил его Добрыня. – Какое такое чародейство помянул? Или забыл, что крест на тебе теперь? В него верить надо, а не в чары навеянные. А волхву помогать станете потому, что я так приказал. Поживет у вас, порасспросит и выяснит для меня то, что надо. И на кого укажет – того и отдам катам^[46]!

Собравшиеся сразу притихли.

Озар был раздосадован. Не скажи Добрыня последнее, ему бы легче было ужиться среди родовичей убиенного христианина Дольмы. Теперь же все будут видеть в нем врага.

Но Добрыня явно не намерен был облегчать Озару задачу. Знал, что делал, – не хотел, чтобы разумный волхв нашел тут союзников да что-то замутил. Они-то все крещеные, но почтения к служителю старых богов это не умаляет. А так… Так Добрыня уходил почти довольный.

Он сошел с крыльца, направился к привязанному у воротного кольца скакуну. Двое прибывших с Озаром охранников двинулись было за ним, но княжий дядька, уже сидя в седле, склонился к ним и сказал:

– Ты, Пегий, отправляйся туда, откуда и прибыл, неси службу у Варяжских пещер. А ты, – ткнул он зажатым в кулаке кнутовищем в грудь дружинника с чуть свороченным в сторону широким лицом, – ты, Златига с Копырева конца, останешься на Колояровом дворище. При Озаре.

– Да на что я ему? – расстроился кривой, отзывавшийся на имя Златига. – Он ведь, если захочет…

– Не захочет. Ты же помогать ему будешь. Если понадобится. Ну и… – И посмотрел выразительно: за ведуном приглядывать все же стоило. А дружинник Златига вроде парень смышленый. Сам поймет, когда нужно будет приструнить волхва.

Глава 4

Озар опять рассматривал булатный шип, который ему ранее передал воевода Добрыня. Тот самый шип, каким закололи соляного купца Дольму сына Колоярова. Хотя чего рассматривать – вот если бы Озар смог оглядеть рану на теле убитого, тогда бы больше понял и о силе броска, и о месте, откуда его могли метнуть. Однако Добрыня сказал: Дольму надо было похоронить по христианскому обычаю, не тянуть, не привлекать внимания людей, а оказать почет погибшему христианину. А потому отпели Дольму церковники, похоронили на поле вне града, крест на могиле установили. Озару же объяснили, что смертельный удар пришелся как раз под кадыком. Был он быстрым, стремительным, неожиданным, отчего Дольма еще какое-то время стоял в воде, схватившись за рану, потом тихо осел в воду, завалился лицом вниз. А вытащил его охранник купца, хазарин Моисей, на которого первое подозрение пало. Еще Озару сказали, что якобы все домашние недовольны тем, что хазарина не тронули, не забрали на дознание, а оставили с ними. Озару и самому было странно, что хазарина сразу не заломали, объявив убийцей. Меньше бы мороки было для всех, да и жалеть Моисея, как он понял, особо никто не стал бы. Моисей, похоже, сам все понимал, потому и был такой понурый. Тем не менее он, как и прежде, ходил по широкому купеческому дворищу, вот отправился в кладовую за кувшином, а затем понес его в терем, как будто не стражник, а служка на побегушках. Что ж, раз Вышебор взял его к себе в услужение и тем прикрыл от неприязни родни, надо подчиняться.

Выдать за убийцу именно Моисея было бы, на первый взгляд, разумнее всего: и горевать о нем в доме мало кто станет, и для народа киевского хазарин-убийца куда предпочтительнее кого-то из местных. Озар время от времени об этом подумывал, но не спешил с выводами: если Добрыня не велел выставить убийцей Моисея, значит, кто попало ему в головниках не нужен и он действительно желает во всем разобраться. Да и не мог Добрыня не заприметить, что и холоп Жуяга ведет себя более чем дивно. А ведь именно Жуяга катил в тот день в реку кресло увечного Вышебора. Может, начать допытываться с этого плешивого холопа? Но холоп после ухода Добрыни тоже куда-то запропастился. Белобрысая девка, которая возле Мирины крутилась, на вопрос Озара сказала, что за водой Жуягу отправила. Ишь как подсуетилась! Или сама не видела, что с холопом делалось? Ладно, Озару еще предстоит во всем тут разобраться, так что Жуягу этого он не пропустит. Пока же просто будет приглядываться, дабы понять, что тут и как.

Волхва и приставленного к нему Златигу устроили на постой в сенях. Сени тут были широкие, в одном их крыле стояли кадки со всякими припасами и водой, в другой – широкие лавки под развешанными на стене пучками трав. Хорошо тут пахло, ароматно, да и на лавках ночевать удобно будет. Их к тому же меховыми полостями овечьими покрыли – ну вообще лепота!

Как раз напротив лавки Озара находилось волоковое окошко, в которое падал свет. Он и устроился под ним, попросил кого-то из дворни принести ему деревянных чубушек и краски. Возился с ними, вырезал какие-то фигурки. Но нет-нет и снова тянулся к литому шипу.

– Как думаешь, Златига, – обратился он к охраннику, – много ли сил нужно, чтобы убить крепкого мужика такой штуковиной?

Стражник перестал полировать пластину на поясе, посмотрел исподлобья. Когда-то, видимо, этого дружинника сильно задели чем-то тяжелым по скуле, и, несмотря на то, что под бородой шрам был не очень заметен, лицо его выглядело кривым.

– А ты что, сам понять не можешь, ведун? – довольно грубо отозвался Златига. – Если по твоей стати судить, ты не сразу в служители при богах попал. Небось, ранее и повоевать пришлось, и поохотился наверняка еще с отрочества. К тому же я видел, как ты легко жертву на алтаре убивал, – значит, опыт имеешь. Вот сам и прикинь. А как по мне, то при удачном броске даже малец мог бы свалить Дольму.

– Малец, говоришь? – Озар привстал и выглянул в волоковое окошко.

Рыжий мальчишка, звавшийся Тихоном, играл во дворе с огромным лохматым псом. Зверюга был знатный, но к пареньку ластился, игриво тыкал в него лобастой головой, норовил лизнуть, а мальчик смеялся, лаская собаку.

– Мне сказали, что Тихон – прижитый на стороне сын Дольмы. Якобы привез купец его из Корсуня, от некой греческой бабы, с которой подгулял. По сути это его единственный сын. Однако при живых братьях Дольмы да при его вдове Тихон совсем не наследник. Так зачем же мальчишке было убивать родителя?

Златига отложил пластинчатый пояс, хмыкнул:

– Ты меня в свои догадки не втягивай, Озар. Да и кто из нас ведун – ты или я?

– А почему бы не помочь мне? Чем скорее разберемся с этим делом, тем скорее уйдешь к своей женке. Она-то наверняка ждет тебя, кручинится, что вечерять под родной кров не явился. Небось, она и в тягости у тебя. А ты – вот напасть! – тут торчать со мной обязан, потому как приказали.

Златига посмотрел на волхва с интересом:

– А про Светланку мою откуда знаешь?

Озар улыбнулся, в уголках его серых глаз образовались легкие лучистые морщинки. Сама улыбка была хорошая, приветливая.

– А чего бы славнице^[47] киевской не пойти за такого молодца, как ты? Рожу-то у тебя покосило где-то в схватке, что ж, бывает, однако в остальном ты вон какой – статный да ладный. К тому же дружинники Владимира не бедные – значит, завидный жених. Местные девки за таких охотно идут. И по твоей одежке, по шовчикам ровным на рубахе, по узору, умело вышитому у ворота, вижу, что есть у тебя хозяйка. А что не мать вышивала… Если бы мать для такого, как ты, старалась, ты бы не был так мрачен, оттого что при мне оставили. Мать никуда не денется, а вот к жене тебя тянет. Светланкой, говоришь, зовут супружницу? Этого я не знал. Зато заприметил, что у тебя крестик у расстегнутого ворота. Видать, успел побывать с князем в Корсуне, где многие из вас новую веру приняли. И если женился до похода и жена понесла от такого молодца, как ты, то ей сейчас уже сроки родить подходят. Поэтому ты и недоволен, что именно тебя Добрыня при мне оставил. К Светланке хочется пойти, а тут…

И Озар развел руками – мол, видишь, как оно вышло все.

Златига даже привстал. Смотрел на волхва удивленно. Лицо у него кривое, но под ровно подрезанной челкой глаза светлые, золотистые, можно сказать, медовые.

– Вот как просто у тебя все выходит, волхв! Ну чисто колдовство. А на деле – заприметил всякое и понял. Хитер. Вижу, не зря Добрыня именно тебя сюда отправил.

Хотел еще что-то добавить, но смолчал, только махнул рукой. Опять стал возиться с пластинами пояса.

Озар же принялся вырезать из деревяшек разные фигурки – одни продолговатые, другие округлые, третьи как придется, только бы разными вышли. Света из волокового оконца было маловато, надо было уже заканчивать работу, но он все еще продолжал затеянное им. Поглядывал порой на Златигу. Про себя уже решил, что этот не из тех стражей, которые избивали его, когда он бился и бунтовал в подземных пещерах. Кривого он бы сразу заприметил. Хотя… Разве было у него время рассматривать своих мучителей? Вон до сих пор синяки на боках не сошли. Лицо, к счастью, не пострадало: закрывался руками, голову прятал, чтобы не забили ненароком. Голова она человеку важна, волхву тем более. Остальное же заживет как на собаке.

Главное теперь – выполнить поручение княжьего дядьки. Добрыня не простак, ему что ни попадя не наплетешь. К тому же от дознания Озара зависела не только судьба его самого – он братьев по вере должен спасти. Добрыня дал слово освободить их, если Озар справится. Значит… Значит, надо все правильно сделать и отчитаться чин по чину.

В сени вошла толстая повариха Голица. Она держалась уверенно, чувствовалось, что среди челяди эта баба себя не последней считает. Сейчас она принесла постояльцам крынку с простоквашей, поставила ее на приступке.

– Вот. Если захотите попить к ночи…

Ночь уже была на подходе. Света в волоковое окошко почти не поступало.

– Хозяюшка, а где тот плешивый мужичок с бородкой клинышком? Которого Жуягой кличут. Вернулся ли уже?

– Ему наша ключница Яра велела привезти на ночь воды из Киянки^[48].

– Что-то долгонько он за водой ходит, – заметил Озар.

– Так немало ее надо на хозяйстве. Жуяге понадобится не одну бочку наполнить и привезти на возу. Ну а как воротится, что, велеть к тебе явиться?

Озар подумал и отрицательно покачал головой:

– Утро вечера мудренее. Завтра и поговорю с ним.

Голица еще немного потопталась, будто спросить о чем-то хотела, но Озар ее опередил:

– Тиун ваш все еще с купчихой беседует?

– С ней, с госпожой нашей. А как же иначе? Теперь он у нее первый помощник. Хозяйство у нас немалое: и торговые лавки на Подоле, и мельницы на речке Лыбеди, и пара сел за Дорогожичами^[49] имеется. Не Мирине же, голубушке, носиться по делам, когда она дитеночка ждет. Вот уж послал Господь радость нам. Жаль, что хозяин о том не узнает.

И она удалилась, всхлипывая и утирая глаза передником.

Ну да, красавице Мирине и впрямь нынче хлопотно будет заниматься таким хозяйством. Да и ранее она, лелеемая, любимая суложь Дольмы, видать, подобным себя не утруждала. Она была скорее украшением его двора – недаром весть о ее красе по всему Киеву ходила. Да и старший брат Дольмы, калека Вышебор, с подобным бы не справился. А Радко? Где же этот вертопрах Радко? Он как ушел, так и не было больше. Когда он явится, следует и его расспросить. Забавно парень себя повел, узнав, что управлять хозяйством погибшего брата у него теперь не получится.