Одеколон приятно пах цитрусовыми. Хорошо. Русский офицер этого времени должен быть слегка пьян, выбрит до синевы и эрудирован от Баха до Оффенбаха. Последний, впрочем, еще не родился, а водочный перегар лучше заменить запахом одеколона. Я же аристократ – ну, типа. Назвался незаконным сыном князя Друцкого-Озерецкого, и все приняли. А поди проверь! Этих князей в белорусских землях – как блох на Барбоске, а мой мифический папахен к тому же жил за границей, где благополучно и скончался, оставив безутешного сына сиротой. Несчастная сиротка против своей воли успел послужить у французов, где к европейским ценностям и приобщился. Это по легенде. Офицеры морщатся, когда я, благоухая одеколоном, захожу в штабную избу полка, но терпят. Дескать, что с него взять, аристократа хренова: набрался у «мусью» дурных привычек, нет бы по-нашему, по-русски, засадить с утра чарку водки и «закусить» рукавом. Шутка. Не пьют в армии с утра. Разве что отдельные личности, вроде атамана Платова, который даже перед Бородинской битвой ухитрился наклюкаться до изумления – да так, что не могли растолкать поутру. После сражения под Бородино Кутузов представил к наградам всех офицеров армии, за исключением Платова и Уварова. Их фланговый кавалерийский рейд в тыл армии Наполеона не принес ожидаемого успеха, хотя и напугал французского императора, заставив того отказаться от намерения бросить в бой гвардию. Сделай это Наполеон, и Кутузов остался бы без армии, вернее, с ее жалкими остатками.

Я застегнул мундир и, поежившись от утреннего холода, присел на кавалерийское седло. Пахом принес кашу в котелке и ломоть хлеба. Обычный солдатский завтрак. Я зачерпнул ложкой горячую, пахнущую дымком гречку, приправленную салом, и бросил в рот. Прожевав, откусил от ломтя. Вкусно! «Как же так! – возмутятся мои современники. – Есть кашу с хлебом! Углеводы с углеводами!» А вот так! Углеводы дают организму много энергии – нужно ли объяснять, что для военного человека она лишней не бывает? Я в армии уже несколько месяцев, и еще не видел ни одного пузатого в мундире. Тут даже генералы стройные. Все постоянно в движении. Единственное исключение – Кутузов, ну, так ему 67 лет, и старик в силу возраста много спит, оттого тучен. Зато, когда бодрствует, мыслит энергично.

Главнокомандующему не позавидуешь. За оставление Москвы на него окрысилась вся Россия, сам царь выразил недовольство. А кому было ее защищать? Остаткам армии? Так это лучший способ их угробить. А нет армии – подымай лапки перед захватчиком. Оставив Москву, Кутузов совершил фланговый марш к Тарутино, причем сделал это так, что французы долго не могли отыскать исчезнувших русских. Сам Наполеон позже назвал этот маневр гениальным. Воспользовавшись передышкой, светлейший дал войскам возможность отдохнуть, пополнил их рекрутами и припасами. Теперь все рвутся в бой: дескать, мы сейчас – ого! Порвем Бонапарта, как Тузик грелку. Счас! Численность армии восстановлена, а вот боеспособность – нет. Опытных солдат и офицеров, павших под Бородино, заменили новобранцы, а от них толку мало.

И с высшим командованием проблема. В Главном штабе – интриги и грызня. Бенигсен^[10] пишет царю доносы на Кутузова, мечтая стать главнокомандующим, хотя как стратег – полная бездарь. В моем времени под Бородино он поставил войска русской армии слишком плотно, сделав, по сути, подарок французской артиллерии. Результат – огромные потери. Прямое вмешательство Бенигсена в управление войсками в Бородинской битве кончилось утратой позиций на левом фланге. Идиотизм не лечится, и это показало сражение под Тарутино, случившееся на днях. Им опять командовал Бенигсен. И что? Из четырех колонн русских войск только одна успела к полю боя в назначенный срок. В результате удар по французскому лагерю вышел слабым и нескоординированным, из-за чего большая часть неприятеля успела отступить. В этот раз французами командовал Ней, а не павший под Бородино Мюрат, и он сумел быстро прекратить панику среди не ожидавших нападения солдат и офицеров, прикрылся огнем пушек и отвел войска к Москве. Французы потеряли около трех тысяч человек убитыми, ранеными и пленными и два десятка орудий. Результат получился скромнее, чем в моем мире, хотя и наши потери оказались вдвое меньше. Но даже такая победа воодушевила армию. Умный царедворец Кутузов использовал ее на все сто. Написал победную реляцию царю, представив к наградам всех участвовавших в сражении офицеров, приказал притащить в русский лагерь для всеобщего обозрения трофеи, в том числе пленных. Дескать, смотрите: бьем французов! Боевой дух русской армии воспарил на небывалую высоту. Только светлейший прекрасно понимает, что с неподготовленной армией и с таким начальником Главного штаба он французов не побьет. Если колонны в знакомых местах ухитрились заблудиться, чего ждать на других театрах действия? Оттого он и в моем времени не рвался давать сражение отступавшей армии Наполеона, справедливо полагая, что от голода и холода «La Grande Armée» вымрет скорее, чем от пуль и ядер. Хотя из Петербурга светлейшего торопят и шлют планы предстоящей кампании. Александр I предлагает навалиться на Бонапартия силами трех армий: Западной Кутузова, Южной Чичагова и Северной Витгенштейна. Скоординированным ударом двух последних перерезать супостату пути отступления из России, а затем навалиться всем троим и сделать узурпатору Сталинградский котел. На бумаге выглядит красиво, только как осуществить на практике? Средства связи в этом времени – курьеры на лошадях. Если с Витгенштейном Кутузов может снестись относительно быстро, то до Чичагова посыльным скакать и скакать. Пока привезут приказ, обстановка может кардинально измениться, и Кутузов это прекрасно понимает, хотя царю не возражает, туманно отвечая, что сделает все возможное. Так, по крайней мере, было в моем времени.

Ладно, то забота высокого начальства – не моего, капитанского, ума дело. Весть о том, что французы пойдут на Малоярославец, я до Кутузова довел, и он, вроде, поверил, а вот как поступит, не знаю. Надеюсь, не придется, как в моем времени, биться за жалкий городишко с населением в полторы тысячи человек, заваливая улицы горами трупов. Мне бы со своими проблемами разобраться. По возвращении из Москвы мой полковой командир и друг Спешнев дал капитану Руцкому под начало батальон. Неплохой карьерный рост, если вспомнить, что в своем времени я был сержантом запаса, а здесь начал войну вольным стрелком в егерской роте. Но высокая должность предполагает такую же ответственность. Под моим началом полтысячи человек. Большинство из них – новобранцы из московского ополчения. Строй знают плохо, стреляют – того хуже. Русское егерское учение в этом времени довольно передовое, но требует долгой подготовки. Егерь должен уметь не только метко стрелять и быстро заряжать ружье, но и слаженно действовать в рассыпном строю, парами и в одиночку. И вот как обучить этому в короткий срок? Хотя новобранцы, нужно отдать им должное, стараются. Боевой дух на высоте. Они знают о сгоревшей Москве и том, что там вытворяли французы. Рвутся мстить. Только это нужно умеючи…

– Ваше благородие! Дозвольте обратиться!

Поднимаю глаза от котелка. Передо мной замер солдат в сером мундире и фуражной шапке – новобранцев не успели переодеть в зеленую егерскую форму. Мои тоже в сером ходят, и на пегий строй, когда ветераны и новобранцы стоят вместе, смотреть больно.

– Обращайся.

– Их высокоблагородие подполковник Спешнев приказывают прибыть к нему.

Ага, посыльный.

– Передай господину подполковнику, что непременно буду. Вот только кашу доем.

В глазах солдатика изумление и испуг. В его представлении полковой командир – некто вроде живого бога, чьи повеления следует исполнять немедля, желательно бегом. А тут офицер младше чином позволяет себе… Отсылаю посыльного жестом руки. Это для него Спешнев бог, для меня же – друг и товарищ, хотя и командир, конечно. Ничего срочного у Семена быть не может. Откуда знаю? Так у его избы, которая хорошо видна от моей палатки, царила бы суета. Но таковой не наблюдается, следовательно, и беспокоиться незачем.

Отставляю в сторону котелок. Каши осталось еще много, но я сыт. Остатки Пахом доест – это его порция. Пахом подносит второй котелок с заваренным прямо в нем чаем. Он успел отстояться, листочки осели на дно. Несколько глотков. Чай без сахара, но все равно вкусный. Это не пыль в пакетиках, которую я потреблял в своем времени. За чай маркитанты дерут безбожно, но я не экономлю. Ставлю теплый котелок рядом с тем, в котором каша, – денщик допьет. Пахом подает кивер и перевязь с палашом. Мне, как пехотному офицеру, положена шпага, но я, вспомнив прочитанную в своем времени книгу о приключениях стрелка Шарпа, поручил денщику раздобыть палаш. Герой Корнуэлла^[11] выбился в офицеры из рядовых (что, к слову, в Британии великая редкость, в отличие от России) и не умел фехтовать, поэтому и выбрал такое оружие – простое и смертоносное. Из меня тоже фехтовальщик как из песка пуля, вот и озаботился. Пахом поручение выполнил, купив у казаков французский кирасирский палаш модели «XI», то есть с двумя долами на клинке. Сделали их для облегчения оружия, но все равно палаш в железных ножнах весит около трех килограммов. Наплевать – силой меня бог не обидел, да и передвигаюсь я большей часть верхом. Зато клинок перерубает деревце толщиной с мое запястье, если, конечно, ударить наискось – проверял. В бою, если дойдет до рукопашной, придется к месту. Это не шпажонкой тыкать.

В полковой избе, кроме Спешнева, обнаружились несколько незнакомых офицеров в новеньких мундирах, которые при моем появлении вытянулись в шеренгу. Скользнув взглядом по юным лицам – салажня, я бросил ладонь к киверу.

– Здравия желаю, господин подполковник! Командир батальона капитан Руцкий прибыл по вашему приказанию.

– Здравствуйте, господин капитан! – кивнул Семен. – Проходите, знакомьтесь. Командир дивизии прислал нам офицеров на вакантные места в полку, общим числом шесть. Вам, как Георгиевскому кавалеру, предоставляю право выбрать первому. Разрешаю взять троих.

Ага, Паскевич внял нашим просьбам и похлопотал. Ротами в моем батальоне командуют офицеры из унтеров, двое из которых произведены в чин после Бородинской битвы. Службу знают хорошо, но не хватает знаний. Один и вовсе неграмотный. Наличие толкового субалтерна^[12], хотя бы одного в роте, лишним не будет.

– Благодарю, господин подполковник, – отвечаю Спешневу и поворачиваюсь к офицерам. – Представьтесь, господа. Начнем с вас, – указываю на правофлангового.

– Прапорщик Козлов!

– Имя, отчество?

– Иван Викторович.

– Полных лет?

– Семнадцать.

М-да…

– Вы? – указываю на следующего.

– Прапорщик Плетнев Георгий Матвеевич, – и тише: – Шестнадцать лет.

Они б еще из детского сада прислали… В солдаты берут рекрутов возрастом от 18 до 35 лет, а вот офицером можно стать и в 12 – это если ваш папа вельможа и ухитрился записать сына в полк ребенком. Я, однако, не предполагал, что детей станут отправлять на войну. Дальнейший опрос подтверждает подозрения: самому старшему из офицеров 18 лет. Подбородки и щеки прапорщиков явно не видели бритвы, зато румянца полно. И вот как с такими воевать?

– Кто из вас, господа, бывал в бою?

Молчат. Ясно.

– Как давно произведены в чин?

– Месяц назад, – отвечает ломким баском Козлов.

– Все?

– Так точно. Мы из одного полка, были унтерами.

Понятно. Обычный путь дворянских сыновей из небогатых семей, Спешев тоже так начинал. Три месяца в унтер-офицерах, после чего первый офицерский чин. Строю и ружейным приемам их обучили – и на том спасибо.

– Кто умеет ездить верхом, поднимите руки!

Ага, все. Для помещичьих детей это норма.

– Кто знает французский?

Глаза в пол. Никто. Ясно: бедному дворянину, особенно в провинции, не на что нанять учителя детям.

– Кто стрелял из штуцера?

Двое. Козлов и Плетнев. После колебания руку тянет коренастый прапорщик с пушком на верхней губе. Тутолмин его фамилия, если не ошибаюсь. Имя и отчество как у Брежнева – Леонид Ильич.

– Что так робко, господин прапорщик? Стреляли или нет?

– Пару раз, господин капитан. Батюшка штуцер сильно берег и не позволял мне брать. Обычно из ружья палил.

– И как?

– На пятьдесят шагов кабана валил одной пулей.

– Так вы у нас охотник?

– Так точно, господин капитан! Сызмальства.

– Кто еще?

Руки тянут Козлов и Плетнев. Ясно.

– Что ж, беру этих троих.

Это я Спешневу.

– Забирайте! – кивает он. – Сами определите, в какой роте кому служить. Подадите мне список.

– Слушаюсь! Разрешите идти?

– Идите.

Наедине мы с Семеном обходимся без официоза. Но сейчас нельзя – молодежь смотрит.

– За мной… – командую, чуть не сказав: «Малышня». – Господа.

В сенях прапорщики подхватывают с пола ранцы, привычно размещая их за спинами.

– Это все ваши вещи? – спрашиваю.

– Так точно, господин капитан! – отвечают нестройно.

Понятно. Беднота.

– Лошадей, как понимаю, нет?