Лично для меня произошедшее имело все признаки убийства на сексуальной почве (нельзя было забывать о видеокамере на штативе), причем серийного. Я был знаком с типологией мест сексуальных преступлений, разработанной сотрудниками ФБР Робертом Ресслером и Джоном Дугласом [2] в 1980-х годах. И знал, что такие убийства делятся на организованные и неорганизованные (однако британский криминалист Дэвид Кентер впоследствии подверг критике эту чрезмерно упрощенную дихотомию [3]). Как бы то ни было, место организованного преступления не помогало определить наличие или отсутствие у убийцы психического заболевания, поскольку даже в бреду люди могут быть способны к целенаправленному планированию. Однако обертывание торсов казалось слишком большим шагом для человека в маниакальном состоянии.

Я воспользовался модемом и, как только раздался знакомый звук соединения, ввел пароль и открыл электронное письмо Крейга, в котором был наш отчет. Прочитав его, я испытал облегчение оттого, что он был очень подробным. Это хотя бы немного меня утешило.

2

Следующий день был серым и унылым и прекрасно соответствовал моему настроению. Я ехал в психиатрическую больницу с усиленным наблюдением, мое основное место работы.

Психиатрические клиники с усиленным наблюдением находятся на окраинах Лондона, и если вы с ними не знакомы, то, вероятно, даже не знаете, что они там есть. В то время я работал на месте старой окружной больницы викторианской эпохи, как раз рядом с автомагистралью М25, где начинается зеленый пояс^[5]. Нужно было проехать по дороге с односторонним движением мимо многоуровневой парковки, а затем, не доезжая до морга, свернуть налево, съехать с холма и миновать невысокое здание психиатрического отделения. В то время пациенты содержались в нем несколько недель, но сейчас они иногда проводят там всего пару дней. С тех пор многие психиатрические отделения были закрыты, и больные оказались предоставлены сами себе. (Закрытие отделений объясняли стремлением к отказу от принудительного лечения, однако в действительности оно было связано с сокращением финансирования.)

У подножия холма находилось несколько двухэтажных зданий из красного кирпича, построенных в начале 1990-х годов. Это и были корпуса психиатрической больницы с усиленным наблюдением. После закрытия приютов для душевнобольных в 1970–1980-х годах стало очевидно, что группа пациентов не может находиться в обществе. Местный приют передал более тысячи больных различным организациям общественного здравоохранения, но группа сложных и агрессивных пациентов была переведена в так называемые промежуточные отделения повышенной надежности. Они были «перевалочным» пунктом между Бродмуром, психиатрической больницей со строгим надзором, и местными учреждениями специализированной помощи и были необходимы, чтобы придерживаться политики содержания психически нездоровых людей не в тюрьмах.

Это было более либеральное время, оптимизм которого был навеян передовыми и хорошо финансируемыми голландскими судебно-медицинскими центрами, такими как Клиника Ван дер Ховена в Утрехте. В Нидерландах уголовная ответственность определяется по гибким критериям: преступник проводит равное количество времени в психиатрической больнице на лечении и в тюрьме. Пионеры в нашей области, вдохновившись примером голландцев, начали проявлять больше смелости в планировании психиатрических учреждений с усиленным наблюдением, которые стали образцом высоких стандартов и щедрого финансирования в небогатой Национальной службе здравоохранения.

К сожалению, сейчас, 20 лет спустя, несмотря на огромный прогресс в развитии доказательной базы судебной психиатрии, повышение качества судебно-медицинской экспертизы и улучшение отношений между врачом и пациентом, мы движемся в неправильном направлении. Мы избрали карательный, но вместе с тем осторожный подход. Судьи неохотно отправляют психически нездоровых убийц в психиатрические больницы, и это отражается на прецедентном праве^[6]. В дополнение к этому сдвигу в правовых и судебных отношениях сегодня прилагаются согласованные усилия по сокращению расходов на стационарную и судебную психиатрическую помощь в Национальной службе здравоохранения.

Приехав на работу тем дождливым утром, я оставил автомобиль на полупустой парковке. Мой старый красный Alfa Romeo 164 наконец сломался после многочисленных ремонтов, и теперь я ездил на более надежном хетчбэке^[7] с двумя детскими креслами сзади.

Попасть в психиатрическую больницу с усиленным наблюдением непросто: нужно пройти через две электронных двери, контролируемые администратором. Это был 2002 год, и биометрические технологии с использованием отпечатков пальцев были внедрены только через несколько лет.

Тогда, как и сегодня, клиническая зона состояла из одноместных палат и у каждого пациента был ключ от своей комнаты. Такая степень свободы требовала, чтобы в больнице было больше персонала, чем в тюрьме. Иногда за порядком в крыле с преступниками следил всего один дежурный надзиратель. В отличие от тюрьмы, в психиатрической больнице всем пациентам после стабилизации состояния предлагались индивидуальные методы лечения: препараты, борьба с зависимостями, консультации психолога и все виды трудотерапии.

Обычно обстановка в больнице была спокойной, но она могла накалиться очень быстро. Когда это происходило, кто-то из сотрудников нажимал на тревожную кнопку, и группа быстрого реагирования прибывала, чтобы урегулировать конфликт или – только в крайних случаях – изолировать пациентов, проявляющих сильное беспокойство и агрессию.

В отличие от старых приютов, новая психиатрическая больница была чистой и хорошо освещенной, а потолки, которые были в два раза выше обычных, создавали ощущение простора и свободы. Территория больницы производила совсем другое впечатление: по периметру стоял пятиметровый забор с колючей проволокой сверху. Вишенкой на торте были обыски для обеспечения безопасности и персонал, обученный техникам «контроля и сдерживания», как их называли в то время.

Я прикрепил к поясу ключи и личную тревожную кнопку, вошел внутрь и присоединился к приглушенной дискуссии в кабинете главы больницы. На встрече присутствовал заведующий, двое моих коллег судебных психиатров и Дуг Кардинал, который был на дежурстве, когда все произошло. Позднее у нас появился юрисконсульт, но тогда мы думали только об устранении дальнейшего риска для других людей. О материальном ущербе мы должны были поговорить позднее.

Записи о психическом здоровье Харди были опечатаны, чтобы предотвратить фальсификацию каких-либо данных, поэтому я сжато пересказал присутствующим историю болезни. Главная проблема заключалась в том, что преступник все еще был на свободе, поэтому мы обсудили, какую информацию следует сообщить полиции.

«Уверен, что полиции известно об инциденте с его женой, но я им напомню», – сказал я. Я боялся, что Харди, возможно, направляется к ней. Вдруг он хотел совершить последний акт возмездия?

Все журналисты будут направлены в отдел коммуникаций. Согласно стандартной процедуре, на данном этапе мы не собирались ни подтверждать, ни отрицать тот факт, что Харди был известен судебным психиатрам.

Разумеется, наш разговор перешел от него к другим известным психически нездоровым убийцам, и тут я не мог не вспомнить дело «Теплокровного Люка». Пациент Майкл Фолкс, сменивший имя в качестве причудливой дани уважения персонажу Пола Ньюмана из фильма «Хладнокровный Люк», находился под наблюдением психиатров, после того как совершил преступление небольшой тяжести.

Фолкс приехал в психиатрическую больницу Модсли в крайне возбужденном состоянии, но персонал отпустил его. На следующий день он нанес Сьюзен Кроуфорд 70 ударов ножом и избил ее огнетушителем. Это произошло всего через восемь часов после выхода распоряжения о его экстренной повторной госпитализации. В 1995 году преступника признали виновным в совершении непреднамеренного убийства и направили в Бродмур.

Расследование, которое длилось четыре года и стоило 750 тысяч фунтов стерлингов (более 78 миллионов рублей), показало необходимость выделять место пребывания людям с психическими заболеваниями. А также оно подтвердило необоснованность решения позволить Фолксу отказаться от принудительного лечения с длительным курсом инъекционных препаратов в пользу самостоятельного приема таблеток. Для главного судебного психиатра, принявшего это решение, последствия были очень серьезными.

Вскоре после этого случая было принято решение усилить наблюдение за преступниками с психическими заболеваниями. Команды специалистов должны были пристально следить за пациентами, покидающими лечебные учреждения, особенно за теми, кто ранее уже совершал убийства. Вполне естественно, что после расследования такого преступления судебные психиатры становятся более опасливыми и осторожными, когда дело касается выписки больных, однако важно не позволять этим инстинктам влиять на свободу пациентов. Сегодня «позитивный риск» и «поток пациентов» стали модными фразами, которые менеджеры используют, побуждая нас активно выписывать больных и экономить деньги. Это крайне легкомысленно: в конце концов, именно психиатру придется нести ответственность за это решение, если что-то пойдет не так.

Ничто из этого не улучшило мое хрупкое душевное состояние. Коллеги бормотали слова сочувствия, но все знали, что подобные случаи могут поставить на карьере крест. Плохо проведенная оценка психического состояния, даже если она была основана на неполной информации, может вызвать отстранение от работы, увольнение или публичное унижение. Она способна положить начало судебному разбирательству по делу о врачебной ошибке или расследованию Генерального медицинского совета. Вы имеете право на ошибку, но только в том случае, если бы ваши коллеги поступили приблизительно так же. Самые серьезные проблемы обычно связаны c тем, как судебный психиатр документирует свои выводы и предоставляет информацию другим агентствам.

Я знал, что пройдут месяцы до дачи показаний перед комиссией и более года до начала общественного расследования убийства.

После собрания мне нужно было решить множество важных вопросов. Поскольку риск серьезного вреда перевешивал мои опасения по поводу конфиденциальности пациента, я позвонил своему знакомому в полиции, который предложил напрямую поговорить со старшим следователем. Я набрал номер, который он мне дал, и ответил командир Энди Бейкер, глава Управления по расследованию убийств Службы столичной полиции. «Чем я могу вам помочь, доктор? – спросил он. – Сегодня утром я довольно занят: ищу человеческие головы на свалке».

У меня перехватило дыхание. Мог ли я предотвратить это? Следовало ли мне перевести Харди в нашу психиатрическую больницу с усиленным наблюдением и обратиться за экспертным мнением к специалистам из Бродмура? Я рассказал о том, как Харди преследовал свою бывшую жену, и командир Бейкер подтвердил, что его команде об этом известно и что полицейские в униформе дежурят у дома бывшей супруги убийцы.

Харди был в бегах почти неделю. Видеозаписи с камер наблюдения, на которых преступник покупает мусорные мешки в супермаркете и списывает бонусные баллы с карты лояльности, свидетельствуют о его спокойном и целенаправленном поведении в то время, когда он расчленял тела в своей квартире.

Также выяснилось, что ранее в декабре 2002 года Харди позвонил Фрэнсис Мэйхью, 25-летней жительнице Камдена, и сказал, что нашел ее сумку. Она потеряла ее в местном пабе, недалеко от квартиры Харди. Позднее Мэйхью рассказала, что, когда она подошла к его квартире, чтобы забрать сумку, он попытался заманить ее внутрь, но она отказалась. Женщина испугалась и сказала: «Послушайте, вы можете оставить сумку себе. Она мне больше не нужна». «Когда я попыталась убежать, – продолжила она, – он сказал: “Ладно, можешь ее забрать” – и бросил сумку мне». Через три дня она получила от Харди несколько писем и рождественскую открытку. Девушка уезжала из города на каникулы, но, вернувшись в Камден, узнала, что мужчина в розыске, и решила рассказать свою историю полиции. «Если бы он проявил агрессию и затащил меня в квартиру, вероятность того, что я сейчас была бы распилена на кусочки, очень велика», – сказала она. Во время обыска в жилище Харди нашли рисунок, на котором Фрэнсис Мэйхью была изображена с петлей на шее.