После непродолжительной паники они забрали свой первый взнос. Дон прибыл к месту службы на авиабазу Энт в Колорадо-Спрингс 24 января 1951 года. Мими с детьми приехала к нему перед Днем святого Валентина.

Вокруг, куда ни кинешь взгляд, были скалы – до самого горизонта, всех оттенков бурого, с величественными открытыми пространствами, разглаженными прохождением ледников и театрально нависающими над равнинами буйными выбросами горных пород. Здесь били источники Маниту-Спрингс с минеральными водами, обладающими поистине целебными свойствами. Горные районы, известность которым принесла золотая лихорадка, разыгравшаяся в этой части Колорадо столетие назад. Мими окружали красоты, хотя любоваться ими она была совершенно не расположена.

Сам город на момент приезда Мими с мальчиками выглядел не лучшим образом. Царила засуха. Подачу воды ограничивали. Зеленая травка и цветы росли даже у дома матери Мими в Нью-Йорке, а теперь она видела только коричневые тона. Здесь не было ни балета, ни искусства, ни культуры, в общем, ничего и близко похожего на жизнь, о которой Мими мечтала ребенком. Дом, который нашел для семьи Дон, располагался на тихой улице под названием Каш-Ля-Пудр. Впрочем, по меркам Колорадо-Спрингс, она считалась оживленной магистралью. Разумеется, и сам дом не имел ничего общего с Левиттауном: это был перестроенный фуражный сарай с винтовой лестницей и безнадежно испорченными дощатыми полами.

Мими проплакала несколько ночей и еще долго негодовала. Этот дом – трущоба, а городишко – медвежий угол. Куда ты меня притащил?

Но Дон – ее муж. А она – мать троих детей и не собиралась на этом останавливаться (ведь Дон был католиком), поэтому дел у нее хватало вне зависимости от места жительства. Мими решила попытаться извлечь максимум пользы из того, что есть. Ей помогали птицы – орегонские юнки, горные вьюнки и сероголовые гаички. Во дворе рос большой тополь, вокруг которого при ближайшем рассмотрении обнаружились полевые цветы. Она решила, что разобьет здесь сад.

Среди новых соседей по улице Каш-Ля-Пудр Мими прослыла читательницей выдающейся толщины книг и женщиной, способной перечислить всех королей и королев от Средневековья до наших дней, причем не только британских, но и всех европейских стран. Скоро они узнали и о деде Кеньоне с Панчо Вильей, и о Говарде Хьюзе, и о ее жизни в Нью-Йорке. Учитывая скромные доходы мужа, Мими искала другие способы выглядеть особенной. От матери она узнала все, что нужно знать о тканях, так что могла углядеть в лавочке старьевщика неизвестно как очутившийся там отрез кашемира, а потом с гордостью рассказывать окружающим об этой своей добыче. Она нашла местный хор и записалась в него, а чуть позже вызвалась организовать при нем любительскую оперную труппу. На первых порах о постановках ее любимого Моцарта не было и речи (им было слишком трудно даже такое, фыркала она в частных беседах), но Мими помогла отобрать исполнителей для проверенных временем «Трубадура» и «Мадам Баттерфляй».

Со временем она полюбила окружавшие ее красоты. Некогда совершенно чуждой растениям и минералам, Мими теперь казалось, что все виденное в витринах нью-йоркского Музея естественной истории оживает на ее глазах. А еще вместе с Доном они открыли для себя соколиную охоту. Воспитание этих настолько диких птиц позволило связать мощную интеллектуальную составляющую их отношений с первозданным и неизведанным характером местности, в которой они теперь жили. Оба узнали, что воспитать сокола значит намного больше, чем просто поймать его в ловушку. Помимо этого требовалось непреклонно навязывать свою волю и контролировать происходящее до тех пор, пока у птицы не разовьется подобие стокгольмского синдрома^[18]: она перестанет рваться на свободу и даже станет предпочитать ей плен. После двухнедельного ношения ослепленной птицы на перчатке или руковице они привязывали ее на креанс (шнур тридцатиметровой длины, который весил как рыболовная леска), чтобы сохранять контроль над ней в процессе обучения. Они приучали птицу улетать все дальше и дальше и возвращаться на приманку в виде куска мяса в кожаном мешочке. Затем приманка забрасывалась подальше, чтобы научить птицу пикировать на нее со скоростью больше двухсот километров в час.

При всей своей сложности методика приручения дикого ястреба или сокола была четко прописана, и пара убедилась, что при точном следовании ей владельцы получают воспитанную, послушную и цивилизованную птицу. Мими проявляла те же упорство и настойчивость и дома, где птицам порой позволялось больше, чем детям. Полки гаража были забиты кожаными клобуками для птиц, а сам гараж постепенно превращался в соколиные вольеры. (Когда кто-то из соседей вызвал к ним санитраную комиссию, Дон, содержавший вольеры в идеальной чистоте, отделался от нее без труда.) Мими купила себе акварельные краски подешевле и стала делать ими наброски соколов. Пара также познакомила со своим новым увлечением сыновей. Еще в детсадовском возрасте старший из них (Дональд) впервые принял участие в поимке самки ястреба-перепелятника. Они обнаружили ее в дупле дерева на горе Остин Блаффс, где когда-то располагался туберкулезный санаторий, а впоследствии обосновался кампус Колорадского университета. Мими назвала птицу Килли-Килли – кличка была похожа на крики, которые она испускала. Ее воспитанием Дональд занимался сам. Как-то раз птица поймала кузнечика, взлетела на дверную притолоку и стала покусывать его, как рожок мороженого. Дональд стоял под дверью и терпеливо подзывал ее: «Ко мне, Килли-Килли! Ко мне, Килли-Килли!» Он разрешал ей свободно разгуливать по дому, и члены семьи научились отходить в сторонку каждый раз, когда она особым образом задирала хвост, чтобы нагадить.

Старшие мальчики, Дональд и Джим, пошли в школу, а третий, Джон, был еще совсем карапузом, когда в 1951 и 1953 годах на свет появились четвертый и пятый – Брайан и Майкл. Во младенчестве всех мальчиков Мими кормила грудью, что было крайне редким явлением среди знакомых ей матерей. С самого начала ей нравилось демонстрировать окружающим, что она может делать все сама, без медсестер и нянек. Зачем нужны какие-то посторонние люди, думала Мими, если она лучше всех сможет научить своих подрастающих детей разбираться в опере, искусстве, экзотических птицах и лесных грибах? Много ли найдется в Колорадо-Спрингс детишек, которые тоже знают, что красные грибы в белую крапинку называются Amanita muscaria?

Один за другим мальчики переносили свинку, корь и ветрянку. С появлением на свет следующего нового ребенка у Мими становилось все меньше времени для каждого из них. Но ни Дон, ни Мими и не думали останавливаться на пяти мальчиках. Родственники с обеих сторон постоянно задавали один и тот же вопрос: «Зачем вам столько детей?» Действительно, ведь тяготение Мими к прелестям жизни – культуре, искусству, социальному статусу – явно плохо сочеталось с необходимостью кормить такую ораву. Но если уж первое было Мими недоступно, то она с превеликой радостью пробовала себя во втором. Иметь так много детей – в этом было нечто особенное, равно как и в статусе многодетной матери, не делающей из этого проблемы.

Вместе с тем страстное желание Мими иметь много детей невозможно объяснить никакими социальными амбициями. Скорее всего, существовала и другая, более веская причина – дети удовлетворяли некую потребность, возникновение которой стало полной неожиданностью для самой Мими. С раннего возраста ей приходилось как-то приукрашивать для себя самые болезненные разочарования: потерю родного отца, вынужденный отъезд из Хьюстона, постоянную отчужденность супруга. Хоть Мими и не признавалась себе в этом, утраты были болезненными, и это сказывалось на ней. В то же время наличие такого количества детей создавало для нее совершенно новую парадигму существования или, по меньшей мере, отвлекало ее, меняло сюжет, помогало справляться с неудачами и меньше размышлять об утраченном. Для женщины, которой настолько часто приходилось ощущать свое одиночество, дети стали способом создать себе компанию на все случаи жизни.

Когда они гостили в Куинсе, мать Дона Мэри Гэлвин довольно жестоко выговаривала Мими, что она затевает все эти беременности для того, чтобы помыкать Доном, хочет быть главной во всем и перещеголять своим католицизмом всех католиков семьи, а постоянные беременности – самый очевидный и верный способ победить в этом состязании.

У Мими сущестовал простой ответ на все это, делавший дальнейшие беседы бессмысленными. «Дон радуется появлению детей», – говорила она.

Дон всегда был в большей степени ученым, чем военным. Мими находила это его свойство приятным и огорчительным одновременно. С одной стороны, он настаивал на доме, полном детей, а с другой – высоко ценил порядок, уединение и возможность предаться размышлениям. И при этом всегда находил повод уехать, какой бы уют и спокойствие ни поддерживала в доме Мими.

Как офицер разведки авиабазы Энт, Дон полностью разделял требования безопасности, которым подчинялась военная служба эпохи холодной войны. «Не давай людям больше информации, чем это тебе нужно», – обычно говорил он с таким непроницаемым видом, что атмосфера секретности буквально окутывала всех вокруг. Хотя и не во всех случаях: Дону случалось по секрету говорить Мими, что генералы, которым он готовит сведения, не выглядят особенно умными. Несмотря на то что служба Дона производила впечатление вполне успешной, его перспективы как офицера ВВС были ограничены. Даже когда в 1953 году президент Дуайт Эйзенхауэр организовал себе летнюю резиденцию в Денвере и Дону довелось готовить сводки лично для него, служба интересовала его ровно настолько, насколько добавляла ему решимости стать дипломированным ученым-политологом.

Если когда-то соколиная охота была общим делом Дона и Мими, то сейчас стало меняться и это. Дон все чаще уезжал из дома за птицами в компании других местных соколятников, а Мими занималась бесконечной работой по уходу за детьми. Эта новая разобщенность на самом деле не была чем-то совершенно новым, а скорее стала проявлением того, что было очевидно с самого начала. С первого дня знакомства Дон производил впечатление человека, слегка парящего над жизнью, в то время как Мими терпеливо ждала его, твердо упираясь обеими ногами в землю. Дон отождествлял себя со своими птицами – взлетал по собственному усмотрению и возвращался, когда считал нужным. А Мими, практически невольно, оказалась в роли сокольничего – одомашнивает Дона, приманивает его в дом и находится под впечатлением, что полностью приручила его.

Мими находила способы занять себя, некоторые из них были призваны сблизить ее со все более отдаляющимся супругом. Выполняя обещание, данное семье Дона, она в течение нескольких лет проходила обучение перед переходом в католическую веру. Единая религия делала их с мужем настоящей семьей, поэтому Мими занималась этим с удовольствием – еще одна вершина, еще один предмет, которым нужно овладеть. У нее сложились дружеские отношения с наставником, отцом Робертом Фрейденстайном. Местный священник за коктейлями обучал ее понятиям Преображения Господня и Непорочного зачатия. Он вполне соответствовал духу Мими: Фрейди, как его прозвали, происходил из явно небедной семьи и не стеснялся это демонстрировать. На своем кабриолете он гонял с такой скоростью, что птицы разлетались в разные стороны, когда он с визгом притормаживал около дома Гэлвинов. Мальчикам Фрейди показывал фокусы и рассказывал истории. С Мими и Доном он разговаривал о книгах, искусстве и музыке, чтобы они не чувствовали себя настолько чужими на новом месте. Когда в Денвер приехал Королевский балет, он отправился смотреть постановку вместе с Мими и Доном. Очень скоро Фрейди стал едва ли не членом семьи и заезжал в любое время, когда ему было нужно спастись от своего приходского начальства. «Да вот, монсиньор Кипп опять на меня разозлился», – говорил он. – «Можно я с вами позавтракаю?» Мими никогда не отказывала.