У порога оглянулся, еще раз окинул взглядом комнату, словно проверял, все ли там в порядке. Увидел светлое пятно разметавшихся по подушке волос и едва угадываемое в темноте хрупкое тело женщины, странно вытянутое и неподвижное – ее разбросанные руки с нежными тонкими пальцами, которые он так любил целовать, глубокую бороздку вдоль спины, длинные ноги, – и серый прямоугольник окна. Постоял, словно запоминая картину, даже пробормотал что-то вроде «прости»… Потом повернулся и вышел из спальни. С тумбочки в прихожей взял ключ от входной двери.

Выйдя на крыльцо, убийца бесшумно притворил за собой дверь. Замер, прислушиваясь. Не услышав ничего подозрительного, он запер замок на два поворота ключа, неторопливо спустился по ступенькам и пошел по дорожке к калитке.

Снаружи было светло от желтых листьев, усыпавших двор. Высокие стебли поздних георгинов с темно-красными, почти черными остроконечными цветками, стояли вдоль дорожки. Тишина и тоска! Пахло мокрой землей и влажными листьями, в которых негромко шуршал нерешительный мелкий дождь. Неподвижные деревья, полумертвые цветы и кусты словно затаились, выжидая. Он поднес к глазам руки, несколько раз с силой сжал и разжал пальцы…

Все.

Глава 2
НОЧНЫЕ КОШМАРЫ. РЕМИНЕСЦЕНЦИИ

…Он бежал, спотыкаясь о корни деревьев, перебросив через плечо и придерживая одной рукой завернутое в одеяло тело, другой – отводя от лица ветки и паутину. Он тяжело дышал, его хриплое прерывистое дыхание заполняло собой весь лес. Ему казалось, что его преследуют. Сухие листья оглушительно взрывались под ногами, острые шипы кустов впивались в лицо, глаза залепляла клейкая паутина, натянутая силками пауков поперек тропы. Впрочем, какая тропа? Он давно потерял ее и бежал напрямик. Иногда он оглядывался – ему чудились шаги сзади. Но что можно увидеть в темноте?

Видимо, светила луна, прячась где-то там, в глубине белесых размытых небес, и ночь была пепельно-серой, тусклой и безнадежной, как и мертвый лес, по которому он бежал, спотыкаясь о гнилые стволы и пни, попадая ногами в бочажки с ледяной водой и муравейники, проваливаясь в глубокий, чмокающий влажно мох.

«Скорее, скорее!» – повторял он, как в горячечном бреду, дирижируя этим словом, с трудом выпутываясь из травы и стремясь упрямо вперед. Дыхание его с болью вырывалось из груди, колени подгибались. Еще немного, казалось ему, и он уронит свою страшную ношу, которая делалась все тяжелей…

«Наконец-то!» – прошептал он, увидев знакомое место, которое сейчас, ночью, выглядело еще более неприветливым и проклятым. Он опустил женщину в одеяле на слабо светящиеся листья у края бездонной ямы, рядом с грудой черной, остро пахнущей земли, и присел на склон, пережидая приступ тошноты. Вдруг, к своему ужасу, он почувствовал, что скользит вниз, прямо в разверстую пасть ямы. Он скользил все быстрее и быстреее, шаря руками в напрасной надежде зацепиться за корни деревьев и замедлить падение. Он ударился спиной о землю, на миг выхватив из окружающего мира черные стены, круто уходящие вверх – туда, где висела грязновато-серая небесная пелена. И в тот же миг тяжелое негибкое тело обрушилось на него сверху, вдавливая его в грунт. Холодные пальцы с длинными ногтями вонзились в его плоть. Он закричал, вкладывая в отчаянный свой крик всю тоску, ужас и безнадежность. Струйки земли, убыстряя движение, посыпались сверху, забивая глаза, нос, рот… Он попытался сбросить с себя мертвое тело… Одеяло слетело, и взгляд полузакрытых тусклых глаз впился в его глаза. Длинные пряди светлых живых волос змейками обвились вокруг его шеи… они стягивают все туже… туже… душат…

Он рывком сел в кровати, вырванный из ночного или, вернее, уже утреннего кошмара. Оглянулся, не сразу узнав свою спальню. С силой провел ладонями по лицу, ощутив его влажность, глубоко вдохнул, почти захлебнувшись, холодный воздух, льющийся в открытое окно, и окончательно пришел в себя. Где-то далеко выла собака, тоскливо и безнадежно. Он, пошатываясь, побрел на кухню, достал из холодильника початую бутылку водки, налил в чашку и залпом выпил…

* * *

Машина пришла ровно в восемь утра. Шофер Михась, улыбчивый мужик лет тридцати, уже ждал его, подставляя лицо скупым лучам осеннего солнца.

– Доброе утро, Андрей Николаевич, – сказал он, завидев хозяина и умело дозируя почтительные и дружеские интонации в голосе. – День-то какой, а?

– День прекрасный, – отвечал Андрей, неторопливо усаживаясь на заднее сиденье автомобиля. – В лес бы сейчас… или на дачу, – добавил он и содрогнулся.

Больше он не скажет ни слова. Таково неписаное правило, установленное между ними раз и навсегда. Было время, когда по молодости и неопытности он садился рядом с шофером, с удовольствием болтал с ним, вернее, натужно пытался, втайне гордясь своей демократичностью и умением держаться, как свой, с обслугой. Посмотрев изрядное количество фильмов, в том числе «Крестного отца», он понял, что место хозяина сзади, а не рядом с шофером.

Сколько Андрей себя помнил, он все делал, как надо. Постоянно наблюдал себя со стороны и вел внутренний диалог с неким двойником, взявшим на себя роль наставника или режиссера во время репетиции жизненных перипетий, одобряя его или одергивая. «Так, хорошо, молчи со значением, теперь прищурься, улыбнись уголком рта, – диктовал двойник-наставник. – Не спеши. Блефуй, блефуй, черт тебя подери, пусть все думают, что ты на коне». Именно благодаря этому недреманному оку внутри себя он производил впечатление человека сдержанного, бесстрастного и сильного. Молчание и сдержанность часто служат признаком силы. Но это впечатление было обманчивым. Он играл. Лицедействовал, повинуясь приказу, и не позволял проявиться своей подлинной натуре. Настоящий, он был совсем другим человеком. Слабым, неуверенным в себе. Ему часто не хватало мужества. Но у него имелась голова на плечах. И она прекрасно ему служила.

Глубоко внутри он по-прежнему оставался маленьким, неуверенным в себе мальчиком, втягивающим голову в плечи при раскатах отцовского баса. Отец хотел воспитать в нем настоящего мужчину, драчуна и хулигана. Боже мой, как же далек он был от этого образа! Спасибо судьбе. Где они, эти мальчики, драчуны и хулиганы, которыми он втайне восхищался, кому так мучительно завидовал? Кто в тюрьме, кто спился, кто исчез, затерялся на жизненных дорогах, не оставив о себе памяти. Витьку Тюленя, дворового хулигана, его детский кошмар – убили в драке.

Андрея преследовали постоянная боязнь разочаровать отца, страстное желание заслужить его одобрение и ревность к соседским мальчишкам, которые висли на отце, называя его дядей Колей, прося то починить велосипед, то показать приемы вольной борьбы, то покатать на машине. Отец сажал ребятню в служебную «Волгу», и они мчались на Донку купаться. До сих пор Андрей слышит радостный визг и хохот мальчишек и рокочущий веселый бас отца. Тот шутил, насмехался над ними, показывал приемы вольной борьбы, затаскивал на глубокое место. Андрей помнит себя отдельно от всех. Не умеющего быть с мальчишками на равных, не знающего, что сказать, где и как. Не всем дана легкость в общении.

– Хватит сидеть в лопухах! – гремел отец. – Ты мужик или старая ворона?

И обидный смех мальчишек вслед. С тех пор ненавистно ему любое панибратство, скороспелое «ты», жеребячий мужской треп в подпитой компании…

Он помнит свой ужас, когда речная вода сомкнулась над головой. Помнит, как отчаянно работал руками и ногами, сопротивляясь вязкой темной глубине. Как сидел потом в зарослях ивняка, плотно сжав посиневшие губы, дрожа от пережитого ужаса, даже как будто поскуливая. Отцовское «Слабак!» оставило его безучастным. Еще долго ему снилось, что он тонет, медленно и неотвратимо опускаясь на дно лесного озера с черной страшной водой.

Так и катилась жизнь маленького мальчика под темной звездой непонимания и неприятия самым любимым человеком на свете – родным отцом. И неизвестно, куда бы докатилась, если бы не вмешался непредвиденный случай.

Четвертое сентября… Он помнит тот день во всех деталях. Начало учебного года. Холодные ночи, утренники, оседающие инеем на зеленой еще траве, и жаркое, почти июльское солнце в полдень. Учебники, уроки, сковывающая движения школьная форма – и все это, когда живы еще воспоминания о летних забавах и свободе! Временное расписание: что-то там утрясается и бесконечно переписывается. Учителя еще не собранны и не строги. А один из них – физик Владимир Степанович – вообще в тот день отсутствовал. Заменить его было некем – поздно спохватились, и урок отменили.

Что может сравниться с радостью учеников, у которых заболел учитель? Ничто! Он летел домой, представляя себе, как много сделает, виделась ему толстая потрепанная книга, прерванная вчера на самом интересном месте, альбом с марками, которые давно пора пересмотреть и отложить двойники для обмена. Да мало ли найдется всяких неотложных дел? И родители еще на работе.

Он расстегнул рубашку, достал ключ на веревочке по моде того времени, открыл дверь и вошел в сумрачную прихожую. Бросил на пол портфель, начал расстегивать куртку и вдруг понял, что в квартире кто-то есть. Трудно сразу сказать, какой звук он услышал – шорох, вздох, сдавленный стон… Мгновенно покрывшись от страха противным липким потом, он осторожно двинулся в гостиную, потом в спальню, откуда долетал звук. В полуоткрытую дверь Андрей увидел сцену, которая поразила его, озадачила и навсегда врезалась в память. Он увидел в постели отца и Стаса, по прозвищу Лимонадный Джо, подростка из соседнего двора. Андрей не понял, что это значит, но детским разумом осознал, что это плохо и неправильно. А еще он испытал острое чувство ревности к этому мерзкому парню, гибкому, с развинченной походкой и вечной кривоватой ухмылкой.

Много позже, вспоминая свою ревность, Андрей никогда не мог сдержать улыбки, удивляясь своей детской наивности и неискушенности…

Пятясь бесшумно, он подобрал в прихожей портфель и на цыпочках вышел из квартиры. Сел на скамейку у подъезда. Застыл с раскрытым от напряжения ртом и пустыми глазами. Там его заметила тетя Нюся, мать Женьки из пятой квартиры.

– Ты чего тут расселся? – заверещала она. – С урока выгнали? Или пару схватил? Может, заболел?

Не отвечая, он встал и побрел прочь. Не из-за крикливой тети Нюси, а потому что увидел отцову «Волгу» и подумал, что тому нужно возвращаться на работу и он скоро выйдет. В голове было пусто, в желудке образовался неприятный тошнотворный холодок. Он улегся на влажную траву под яблоней-старожилом и вяло подумал, что простудится и, возможно, умрет. Ну и пусть… Теперь все равно.

Андрей уснул и очнулся уже в сумерках. Болели голова, живот, ныли все мускулы. Андрей испугался – ему показалось, что он умирает. Умирать не хотелось, хотелось жить. Он вспомнил маму, представил, как она возится на кухне и в доме пахнет чем-то вкусным.

Он встал и пошел домой – в тепло, к маме. Об отце и не вспомнил. Конечно, через какое-то время Андрей понял, что происходило в спальне и как это называется – о, великое уличное воспитание! Сейчас об этом знают все…

Отец ушел от них через полгода. Все это время они почти не общались. Андрей ни разу не обратился к отцу, ни разу не посмотрел ему в глаза. Тот, в свою очередь, перестал замечать сына. Наталья Петровна сначала нарадоваться не могла на мир и покой в семье, а потом почувствовала неладное. Она не пыталась выяснить, что произошло, но безоговорочно, не колеблясь, приняла сторону сына. Раньше она боялась мужа, боялась его грубости, резких, несправедливых, незаслуженных слов и хамства, но, твердо усвоив несложную истину – мальчику нужен отец, – была готова терпеть, смягчать и обуздывать мужнин буйный нрав, сколько возможно. А тут вдруг, как будто тронулось что-то в семейных отношениях. Сын стал другим – спокойнее и увереннее, не суетится, не плачет, не заглядывает отцу в рот. А тот не обижает сына больше. Ей показалось, он не смеет и… робеет? Не может быть, ерунда какая! Но все-таки что-то изменилось.