Нормально. Стар спрашивает Уока про собственную дочь.

– Весь город в курсе.

– Как думаешь, он изменился?

– Мы все изменились, Стар.

– Ты – нет.

Стар имела в виду выразить восхищение – Уок уловил одну гадливость.

Винсента он не видел пять лет. Пытался пробиться к нему, только напрасно. В первое время ездил на свидания с Грейси Кинг, в старом «Бьюике». Судья упек его друга – пятнадцатилетнего мальчишку – в тюрьму, где мотали срок взрослые дядьки. А потому что на суде слово взял отец погибшей. Говорил о Сисси – какая она была, какое чудо из нее выросло бы. Присяжным продемонстрировали фотографии с места трагедии – маленькие ножки, окровавленная ладошка. Звонили директору школы, Хатчу, – спрашивали о Винсенте. В ответ услышали: проблемный юноша.

Для дачи показаний вызвали Уока. Отец не спускал с него глаз. Коричневая рубашка, честное лицо; Уокер-старший – прораб из «Тэллоу констракшн». Компания владела фабрикой, в дыму которой задохнулись мечты соседнего городка стать, как и Кейп-Хейвен, курортным. Тем летом Уок начал ездить с отцом на стройку. Всерьез думал о работе в «Тэллоу констракшн». Напяливал комбинезон, стоял, смотрел на серый грунт в котловане, на трубы. Недра земные завораживали, строительные леса возвышались подобно собору.

В зале суда Уок встретил отцовский взгляд, прочел в нем гордость и правдивыми, исчерпывающими своими показаниями предрешил судьбу Винсента.

– Я не обязана и дальше жить одним прошлым, – сказала Стар.

Уок сварил кофе и вышел с чашками на террасу. Птицы, отнюдь не паникуя, спорхнули с качелей. Уок уселся на старом стуле.

Стар стала обмахивать разгоряченное лицо.

– Сам его заберешь?

– Он написал, чтобы я не утруждался.

– Но ты все равно поедешь?

– Да.

– Не рассказывай ему… про меня. Ну и про все про это.

Коленка у Стар подрагивала, палец выбивал дробь на ножке стула – куда только девалась недавняя оживленность?

– Он же будет спрашивать.

– Мне его не надо. Ни в этом доме, ни вообще.

– О’кей.

Она прикурила и закрыла глаза.

– Я слыхал о новой программе, которая…

– Стоп. – Стар вскинула руку. – Сказала ведь уже. Покончено с этим. Точка.

Много лет Уок возил ее в Блейр-Пик. Ежемесячно. Психиатр попался толковый, прогресс был налицо. Уок пережидал сеансы в забегаловке – они длились по три часа, а порой и больше. По окончании Стар ему звонила. Иногда с ними ездили Дачесс и Робин. Устраивались на заднем сиденье, молча смотрели в окно – словно видели позади блаженное неведение, от которого их уносил автомобиль.

– Так не может продолжаться.

– А ты сам что – разве «колеса» больше не глотаешь?

Уок хотел объяснить, что нынешние его «колеса» – совсем не те и не для того, что прежние. Задался вопросом – а в чем, собственно, отличие? У них со Стар у обоих – зависимость, если называть вещи своими именами.

Стар стиснула его руку, плохо рассчитав силы.

– У тебя рубашка кремом заляпана.

Уок скосил глаза. Стар засмеялась.

– Хороша парочка… Знаешь, порой я это прямо чувствую.

– Что?

– Что нам по пятнадцать, глупыш.

– Мы повзрослели.

Стар выпустила идеально круглое колечко дыма.

– Я – нет. Ты, Уок, стареешь, а я… для меня все только начинается.

Он расхохотался, она подхватила. И впрямь, хороша парочка. Тридцати лет как не бывало, клубок размотался, в остатке – двое подростков с подначками и пустой болтовней.

Они просидели вместе еще час. Молчали, но молчание не было напряженным. Каждый без слов знал, что на уме у другого – единственная мысль, единственная фраза: «Винсент Кинг возвращается домой».

4

Уок не столько смотрел на дорогу, сколько косился на горизонт, откуда, набирая скорость, разворачивался рулон золотого шелка, катился к побережью, чтобы, ударившись о скалы, подать назад с тугим, упругим гулом.

Исправительное учреждение находилось в графстве Фейрмонт, в ста милях к востоку от Кейп-Хейвена.

Тучи громоздились, как проступки, ошибки, стечения обстоятельств. Все, кого в этот час вывели на прогулку, разом застыли, запрокинув головы к небесам.

Уок вырулил на пустырь, заглушил двигатель. Вой сирен, окрики конвойных, вопли заключенных. Их души – тоже вроде океанского вала, которому еще катить и катить, глотать мили прерий, в которые Бог и не заглядывал.

Место не для пятнадцатилетнего пацана – неважно, что за ним числится. Судья в Лас-Ломасе бровью не повел, объявляя, куда конкретно упекают Винсента; вогнал в ступор всех присутствовавших. Мир тогда пошатнулся. После Уок думал о том злосчастном вечере; ущерб не свелся к одной только детской смерти. Он расползся паутиной, которая затянула слишком многих так или иначе причастных. Беда пошла по второму кругу, свежесть и новизну жизни испакостил распад. Уок помнил, как это сказалось на отце Стар, и ежедневно наблюдал в ней самой; однако знал, что хуже всех приходится Дачесс, ибо ночь тридцатилетней давности громоздится на хрупких ее плечах.

Уок вышел из машины, кивнул охраннику Кадди – высокому, худощавому, улыбчивому. Вот тоже – персонаж… По обстоятельствам службы должен был ожесточиться – но остается приветливым и добрым.

– Что, Винсента Кинга забирать? Присматривай за ним в Кейп-Хейвене; и за остальными тоже. – Кадди заулыбался шире, добавил: – Как там у вас вообще? По-прежнему райское местечко?

– Да.

– Эх, сюда бы сотню таких, как Винсент… Тихий – не видно его и не слышно, хоть любого из наших спроси.

Кадди двинулся к воротам, Уок подладился под его шаг.

За первыми воротами были вторые. Лишь после них открылось здание тюрьмы, выкрашенное в зеленый цвет. Кадди утверждал, что краска обновляется каждую весну.

– Нет цвета полезнее для глаз, чем зеленый. Успокаивает, о прощении говорит и о личностной трансформации.

Двое мужчин, сжав от старания рты, возили кистями по бордюру.

Кадди приобнял Уока за плечи.

– Винсент Кинг положенное отсидел, но сам еще этого факта не осознаёт. Ему время потребуется. Если что – сразу звони мне, договорились?

Уок остался ждать в приемной. Окно выходило во двор, заключенные наматывали круги. Головы у всех высоко подняты, будто Кадди объяснил им про грех стыда. Если б не шрам колючей проволоки, от пейзажа дух захватывало бы. Поистине, из окна открывалась земля обетованная. Люди в оранжевых робах были собой прежними – то есть группкой потерявшихся детей.

Пять лет назад Винсент полностью отказался от свиданий. Если б не глаза, Уок мог бы его и не узнать – к нему вышел высокий, очень худой, почти истощенный мужчина со впалыми щеками, и ничего общего не было у него с самоуверенным юнцом, которого некогда поглотили эти стены. Ничего, кроме синевы глаз, – да и та поблекла.

А потом Винсент улыбнулся. О, эта улыбка, причина подростковых передряг и способ выпутаться! Не счесть, сколько раз Уок влипал из-за Винсента и вместе с Винсентом, и сколько раз улыбка улаживала дело. И врали, всё врали Уоку: дескать, тюрьма – она людей меняет. Вот его друг – такой, как прежде.

Уок шагнул к Винсенту, распростер объятия, но смутился и ограничился тем, что несмело протянул руку.

Винсент будто не понял. Будто забыл, что руку можно протягивать для простого пожатия. Опомнился, взял, легонько тряхнул.

– Я ж говорил – не стоит за мной ехать. – Произнесено было вообще без интонации, очень тихо. – Но все равно спасибо.

Его жесты были скованны, как на церковной службе.

– Рад тебя видеть, Вин.

Винсент принялся заполнять бумаги. Охранник молча наблюдал. Ничего особенного: очередной преступник отсидел тридцатник и вот выходит. Какие тут комментарии? Калифорнийская рутина.

Через полчаса они были у внешних ворот. Не спешили уехать – к ним направлялся Кадди.

– На воле непросто придется, Винсент.

Кадди обнял его – коротко и крепко; обрушил субординацию длиной в тридцать лет.

– Более половины, – заговорил он, удерживая Винсента в объятиях, – именно столько ребят сюда возвращается. Смотри, не стань одним из них.

Сколько раз за годы службы ронял Кадди эту вескую фразу – вот о чем думал Уок, когда они с Винсентом, плечом к плечу, шли к машине.

Винсент хлопнул по капоту, поднял взгляд на Уока.

– Никогда не видел тебя в полицейской форме. Правда фотографию одну мне показывали… Только это не то. Не так воспринимается. Теперь ясно: ты настоящий коп.

Уок улыбнулся.

– Ну да.

– Не уверен, что мне можно и нужно водиться с копом.

Уок рассмеялся. Не ожидал, что облегчение от шутки будет столь ошеломительным.

Поначалу он вел на низкой скорости. Заметил жадный Винсентов взгляд – опустил стекла. Пусть Винсент вбирает каждую деталь, пусть дышит свежим ветром. Уоку хотелось поговорить, но он не нарушил словами полусна первых нескольких миль.

– Я тут вспоминал, как мы пробрались на «Святую Розу», – начал он максимально обыденным тоном. Не надо Винсенту знать, что всю дорогу к тюрьме Уок сочинял и оттачивал фразы, подходящие, чтобы запустить разговор.

Винсент поднял глаза, чуть улыбнулся. Он тоже помнил.

Был первый летний день, им – по десять лет. Рано утром они примчались на великах к условленному месту. Скатились по склону к воде, велики спрятали, а сами залезли в траулер, под брезент. Чуть не задохнулись, когда солнце поднялось выше и начало припекать. Тарахтел, пульсировал мотор, шкипер Дуглас и его парни правили в океанскую бесконечность – в Уоке до сих пор живы те, давние ощущения. Дуглас даже не рассердился, даже не выбранил их с Винсентом, когда они выползли из своего укрытия. Связался по рации с берегом, заявил, что найдет чем занять пацанов. И правда – Уок никогда так не вкалывал. Он и палубу драил, и ящики чистил. Запах рыбьей крови казался ерундой – главное, они плыли, главное, в непосредственной близости, за бортом, кипела жизнь.

– Кстати, шкипер Дуглас до сих пор работает. Фрахтованием ведает один парень, Эндрю Уилер. Дугласу, наверное, уже восемьдесят стукнуло.

– Ох и попало мне в тот вечер от матери… – Винсент кашлянул. – Спасибо, что похороны организовал.

Уок потянулся к щитку от солнца, опустил его.

– Может, расскажешь о ней? – Винсент дернулся, поменял положение – сел с ногами. Лодыжки оголились на дюйм.

Уок затормозил перед железнодорожном переездом, перед товарняком: стальные коробки вагонов, ржаво-красная краска, зубодробительный лязг.

Проехали, свернули к городку, который жил, покуда велись работы в шахтах. Только тут Уок выдавил:

– Она в порядке.

– У нее дети.

– Дачесс и Робин. А помнишь, как мы впервые увидели Стар?

– Помню.

– Взглянешь на Дачесс – в тот самый день и вернешься.