– Приведи сперва в порядок свою комнату, прежде чем спасать мир, – с вызовом процитировал Никлас своего любимого Питерсона.

– Ну-ну. Наши пропагандисты тоже любят эту фразу. Это звучит как «прежде чем бунтовать, отдрай свою шконку». И что будет, если все мы отдраим свои шконки до блеска? У нас будет образцово-показательный концлагерь!

– Что такое шконка? – растерялся Никлас. – Я не понимаю.

– Да и хрен с тобой, – разозлилась я и, громко отодвинув стул, встала из-за стола.

На улице, через окно, я видела, как Никлас достал из кармана таблетки и проглотил, не запивая.

* * *

После нескольких так себе свиданий, настолько скучных, что и вспомнить нечего, я стала переписываться с Бу. Ему было пятьдесят, но на фотографиях он выглядел моложе. Подтянутый, загорелый, наверняка недавно из Таиланда. Я решила, что должна хотя бы ночь провести с ним. Тем более что прочитала где-то, будто шведы именно так часто и начинают отношения, сначала переспят, а потом уже знакомятся поближе.

Я нашла на «Шведской пальме» объявление об эпиляции. Вместо 2000 крон, как в салоне, там предлагалось сделать всё за 300, и я тут же позвонила.

Ехать пришлось далеко, минут сорок по красной ветке до конечной станции Нуршберг. Это был серый, невзрачный пригород с домами, похожими на наши хрущёвки, и дорогой без тротуара. Унылый район, повеситься можно от тоски.

Мне нужен был первый дом по Фриггсвэг, панельная восьмиэтажка рядом с большой автомобильной парковкой. У подъезда меня встретила Тетяна, чуть полноватая блондинка, за тридцать, симпатичная, но вульгарно накрашенная.

– Я предупредила, что беру только наличные? – встревоженно спросила она.

– Да уж сама догадалась.

Мы поднялись на шестой этаж, и, открыв дверь ключом, Тетяна пригласила меня войти первой. Квартира была просторная, чистая. Две комнаты, кухня и большой коридор. Среди обуви было много детской.

– Одна здесь живёте?

– С подружками. – Тетяна предложила мне тапочки. – Много нас, приезжаем на заработки, салон у нас тут.

– А сами откуда?

– Черновцы.

Большая комната, в которой стояли две кушетки, была разделена перегородкой. На одноконфорочной плитке подогревался воск для эпиляции. На дальней кушетке лежала женщина с какими-то странными банками на лице, наполненными чем-то бордовым, похожим на кровь. Над ней хлопотала Мадина, в длинном платье и с убранными под платок волосами. Мы поздоровались.

– Мадина приехала на неделю, – объяснила Тетяна. – Она лечит только мусульманок.

На полу стояло много бутылок с алкоголем, польской настойкой Żubrówka и болгарским виски Black Ram.

– Подрабатываю слегка, вожу вот по чуть-чуть, – перехватила Тетяна мой взгляд.

– Из Польши, что ли?

– Из Польши. Если кому надо будет, имей в виду.

Я разделась и легла на кушетку. Тетяна протёрла меня влажной салфеткой, припудрила тальком и, зачерпнув воск деревянной лопаточкой, вымазала лобок.

– Горячо? Потерпи, сейчас полегчает.

– А что это за процедура? – спросила я, кивнув за перегородку. – Вот эта вот, – я изобразила руками банки.

– Это хиджама, – услышала меня Мадина. – Косметологическая процедура для мусульманок.

– Да, Мадина у нас косметолог. Специальные курсы прошла в Махачкале, – сказала Тетяна. – А теперь на три-четыре выдыхай. Три-четыре!

Я выдохнула, и Тетяна дёрнула воск. Я вскрикнула от боли.

– А теперь лягушечкой ноги сложи.

– Что такое хиджама? – спросила я, чтобы отвлечься.

– Это то, чем пророк Мухаммед, мир ему и благословение Аллаха, велел нам лечиться, – ответила Мадина. – «Если и есть в чём-либо из того, чем вы лечитесь, благо, то оно в кровопускании».

– М-м-м, понятно, – протянула я, хотя ничего понятно не было, и тут же заорала, потому что Тетяна дёрнула воск.

– Краса требует жертв, – хохотнула она, присыпав меня тальком. И, достав пинцет, стала выщипывать оставшиеся волоски.

– Хиджама выпускает дурную кровь, – продолжала Мадина. – Омолаживает, оздоровляет, лечит прыщи, морщины, дряблость.

– Как лечит? Кровопусканием?

Тетяна перевернула меня на живот.

– Ягодицы раздвинь руками, – деловито сказала она.

– Да, да, кровопусканием, – закивала Мадина. – Делается надрез в нужном месте, на щеках, на лбу, а сверху ставятся банки.

– Ты не думай, она этому училась, у неё и сертификат есть, – сказала Тетяна, выдирая мне волосы из задницы.

Я посмотрела на комод, там стояли дипломы и сертификаты, в рамках, на русском, украинском и арабском.

– Два часа не мыться, сутки ничем не мазать и не ходить в сауну, – сказала Тетяна.

Я оделась, достала триста крон, протянула ей. Она суеверно кивнула на стол:

– Туда положи. Плохая примета, денег не будет.

Провожая, она протянула мне две визитки, свою и Мадины, на случай, если у меня есть подруги мусульманки. На её карточке было написано про эпиляцию и маникюр, на визитке Мадины – про хиджаму для женщин и детей, от всех болезней и в косметологических целях.

– Я, кстати, ещё убираюсь, стригу и делаю интимные причёски, – крикнула мне вслед Тетяна, когда я уже сбегала по лестнице. – И шью!

* * *

С Бу мы встретились недалеко от дома, где я жила, на набережной Страндвэген, самой дорогой улице Стокгольма. В 90-е её звали русской: стремительно разбогатевшие бандиты скупали здесь квартиры. Только высокие налоги и холодное лето спасли Швецию от нашествия наших нуворишей, выбравших более тёплые и весёлые страны.

Бу был в моём вкусе, голубоглазый, светловолосый и угрюмый. Только смотрел на меня, словно я прозрачная, и вообще вёл себя, будто я напросилась на свидание, а он, так уж и быть, согласился. Я подумала, что, видимо, не понравилась ему. Зря только эпиляцию делала.

– Я работаю в музее, – сказал Бу.

– Искусствовед?

– Нет, бухгалтер.

Я задумалась, как представиться.

– А я политический активист. Наверное, ты читал обо мне в «Дагенс Нюхетер». Ну, или в «Экспрессен». Я бежала от пыток. Мне цепляли клеммы на соски, обливали водой и пытали током, – мне хотелось сквозь землю провалиться, я и сама не знала, зачем каждый раз рассказывала это.

– Я не читаю газет. Люблю рыбалку и ходить на лыжах.

Я немного опешила. У него была странная манера общения.

– Да, лыжи я тоже люблю. И оперу.

Не зная, что ещё рассказать о себе, мы просто пошли по набережной. С одной стороны тянулись уличные кафе, а с другой были припаркованы яхты.

С борта Cinderella донеслась песенка Петры Мёде, с которой она выступала на «Евровидении»:

Proper and polite and private is our style

Never ever talk on a train

And if we see a stranger throw us a smile

He’s either a drunk or insane.

– Ты родился в Стокгольме? – спросила я. Не потому, что мне это было интересно, а просто чтобы хоть что-то спросить.

Бу презрительно скривился:

– Разве я похож на стокгольмца?

Я пожала плечами. Никогда не думала, что это для кого-то могло прозвучать обидно.

– Я из Керуны, – гордо сказал Бу. – Знаешь, где это?

– О да, знаю, это Заполярье, – обрадовалась я. – А я из Мурманской области.

Бу посмотрел на меня с любопытством. Потом достал мобильный, открыл Google Maps и попросил показать ему мой город. Я ткнула пальцем в то место, где российско-финская граница вдавалась клином в Кольский полуостров.

– Почти что на одной широте, – уважительно закивал Бу. И в его взгляде появилась даже какая-то нежность.

Мы зашли в кафе. Официант принёс меню и пледы.

– Слабый алкоголь – для изнеженных стокгольмцев. А суровые северяне пьют водку, – сказал Бу и заказал две по пятьдесят.

Когда официантка принесла водку, Бу поднял стопку:

– Na zdorovje!

– Нет-нет-нет, мы так не говорим никогда! – замотала я головой. – Это штамп из голливудских фильмов. Так говорят поляки, а не русские.

– Вы никогда не говорите «Na zdorovje»? – удивился Бу. – А что же вы говорите?

– «За встречу» – если пьём с друзьями, «за знакомство» – если с кем-то новым.

Бу попробовал повторить, но вышло кое-как. Мы выпили и заказали ещё по пятьдесят.

Стоило нам выяснить, что оба выросли за полярным кругом, как между нами появилась какая-то неуловимая близость. Мы по-прежнему много молчали, но это молчание больше не тяготило.

– Мы, шведы, любим быть правильными, – наконец сказал Бу. – Говорить правильные вещи, совершать правильные поступки. И очень гордимся тем, что мы правильные.

– О, ну, русские-то наоборот. Мы очень любим быть неправильными. Произносить вызывающие речи, совершать безрассудные поступки. Это для нас предмет особой гордости.

Мы выпили за то, что мы такие разные.

Когда нужно было чем-то заполнить разговор, я обычно рассказывала новости из России. На шведов действовало безотказно, они слушали, как дети слушают страшные истории перед сном, про чёрную руку, скажем, или гроб на колёсиках.

– Наша полиция арестовала отшельника-старовера.

– Кого?

– Отшельника. Старовера. Он шёл из Сибири босиком, с посохом, завернувшись в тряпку.

– Почему босиком? – не понимал Бу. – Почему завернувшись в тряпку?

– Потому что он отшельник, они странные, эти отшельники.

Бу опрокинул стопку и так посмотрел на меня, что я прочитала в его взгляде: «Да вы все там в вашей России с прибабахом».

– И куда он шёл?

– В Кремль.

– Зачем?

– Изгонять бесов из Путина.

– Кого изгонять?

– Бесов. Нечистую силу. Это было смешно, пока его не арестовали. Сейчас он в тюрьме. Его обвиняют в создании террористического сообщества, потому что по пути к нему присоединились другие люди. А это от пятнадцати до двадцати лет. Моим друзьям столько и дали.

Бу долго, долго молчал, глядя на меня. Так долго, что я даже немного занервничала.

– Тебе не скучно в Швеции? – спросил он наконец. – Ну, после России.

– Да, скучновато немного, – кивнула я.

Мы чокнулись и выпили ещё по пятьдесят.

Стемнело, зажглись фонари, на пришвартованных яхтах включили свет. Мы какое-то время просто сидели, смотрели на воду и наслаждались приятным вечером. Бу осторожно положил мне руку на плечо, я накрыла его ладонь своей, давая понять, что я не против, и он придвинулся ближе.

– Ты не хотела бы поехать ко мне? – спросил он. – Я живу недалеко, на Гулльмаршплан.

Я чувствовала, что сильно перебрала, голова кружилась и немного плыло перед глазами, но раз уж решила, значит, решила. В обнимку мы дошли до метро, долго ждали поезда – в это время они ходят чуть ли не через двадцать минут. В вагоне я задремала на плече у Бу, и он гладил меня по голове, приговаривая: bra lilla ryskan, хорошая маленькая русская.

Мы вышли на Гулльмаршвэген. Все магазины были уже закрыты, на скамейках спали бродяги, какие-то чернокожие парни крутились у бара.

– Если мы будем заниматься сексом, нам нужны презервативы, – деловито сказал Бу. – А купить уже негде.

– Окей, – пожала я плечами.

– Ну, может, завалялся один, надо поискать. Попробуем что-нибудь придумать.

Мы поднялись к нему на третий этаж, и я, пошатнувшись, уронила цветочный горшок, стоявший на подставке у лестницы. Он разбился, цветок вывалился, и земля рассыпалась по ступенькам. Бу очень расстроился из-за горшка. Он оставил меня на кухне, предложил поискать что-нибудь из выпивки, а сам, взяв щётку с совком, отправился убираться в подъезде.

Я прилегла на диване, подложив под голову подушку, и провалилась в сон. А проснувшись от жуткой жажды, увидела, что Бу сидит за столом и пьёт «Абсолют».

– Ничего не получится. Я не нашёл презерватив, – сказал он меланхолично. – Странно, мне казалось, что у меня был один.

– Ну ладно, я поеду домой, – ответила я, уверенная, что меня будут отговаривать.

Бу посмотрел на часы.